Комсомолец 3 (СИ) - Федин Андрей. Страница 18

— Что вам нужно студент Усик? — спросил он.

Я объяснил ему, что принёс самостоятельную работу — ту, что забыл сдать в пятницу.

— Вон мой стол, — сказал Попеленский. — Отнесите туда.

Он указал в угол комнаты, где под портретом бородатого учёного (не единственным в этом кабинете) стояла громоздкая настольная лампа (освещала столешницу, заваленную канцелярскими принадлежностями и листами бумаги). Феликс тут же позабыл обо мне, вернулся к спору с коллегой — заявил тому, что публиковать большую статью выгоднее по деньгам, нежели разбивать текст научной работы на части. Я не слушал, какие доводы в пользу своей версии озвучил его собеседник — поспешил в указанном Виктором Феликсовичам направлении (думал, тот пошлёт меня в совсем иное место). Положил на стол Попеленского исписанную от первой до последней страницы толстую «общую» тетрадь (девяносто шесть листов). И подумал: «Процесс пошёл».

Глава 41

Во вторник, во время очередной перемены я вышел из аудитории, чтобы понаблюдать за Светланой Пимочкиной. Остановился около стены (не скрывал своего интереса к Свете и её собеседнику), смотрел на комсорга, прислушивался к своим ощущениям. Вспоминал, о чём вчера вечером говорили мне Слава и Паша (парни утверждали, что у Светы с «этим Гомоновым» «всё серьёзно», что те «ходили вместе» уже не первую неделю). Глядел со стороны, как Света улыбалась, как смотрела на своего собеседника едва ли не восторженно, как то и дело прикасалась к его локтю (точно так же она раньше трогала при разговоре мою руку). И пытался разобраться: испытывал ли я сейчас ревность.

Мне было не «всё равно» — это я уже признал (сам для себя). Следил я за ворковавшей около окна парочкой не равнодушно. Некие чувства при виде Светиного интереса к парню я точно испытывал. Вот только вертевшееся на языке слово «ревность» никак не подходило для обозначения моих эмоций. Я не злился, как Слава Аверин, не строил в уме коварных планов. Но и не остался равнодушным. Похожие ощущения у меня были, когда я наблюдал за общением своего старшего сына с его подругой. Отмечал тогда, что её «слово» перевешивало моё. Понимал, что больше не был для сына непререкаемым авторитетом. Вот так же теперь и с Пимочкиной. Я словно подсматривал за общением своей дочери с ухажёром.

Отметил я и тот факт, что в пятницу Света не очень-то уделяла внимание этому Гомонову. В свой первый учебный день после выписки из больницы я не видел Пимочкину и Гомонова вместе в институте во время перемен (или не обращал на эту пару внимания?). А сам часто в тот день общался с комсоргом. Та справлялась о моём здоровье, суетилась вокруг меня — привычно… почти. Только сейчас я сообразил, что взгляд Пимочкиной уже тогда показался мне необычным. Светлана словно не понимала, как ей следует вести себя в моём присутствии (это я понял теперь). Вспомнилось, как Света посматривала на меня — виновато, будто не решалась в чём-то признаться. Или я всё это только что придумал?

Я подпирал плечом стену, смотрел на Пимочкину (всё же она совсем ребёнок — не чувствовал в ней женщину). Но наблюдал я не только за Светой — присматривался и к её кавалеру. Потому что вспомнил этого кудрявого парня — по прошлой жизни. И удивился, почему обратил внимание на его фамилию только теперь. Ведь фамилию «Гомонова» носила и моя бывшая институтская кураторша, младшая сестра Светы Пимочкиной. Да и лицо парня я видел в прошлой жизни не раз — на фотографии (с чёрной траурной полосой в уголке), что висела в деревянной рамке в гостиной у Людмилы Сергеевны (на стене). Вот только на фото волос у Гомонова почти не было: подрастерял он к тому времени свои чёрные кудри.

Гомонов погиб (погибнет?) пятого декабря тысяча девятьсот семьдесят восьмого года под землёй — в шахте «Юбилейная». О том случае я слышал и на работе (трудился на «Юбилейной» не один год), и от Людмилы Сергеевны, да и читал статьи о том происшествии в интернете. Четвёртого декабря тысяча девятьсот семьдесят восьмого года в «Юбилейной» случился частичный сдвиг железорудной камеры на этаже четыреста десять-четыреста девяносто метров, приведший к пересыпи бурового орта четырехсот девяностого горизонта. Случилось это поздно вечером. В ловушке под землёй остался шахтёр. Горноспасатели ринулись спасать попавшего в ловушку бурильщика, не смотря на риск…

Пятого декабря во время спасательной операции произошли повторные сдвиги камеры. От чего случился воздушный удар, мгновенно распространившийся по всем выработкам третьего подэтажа блока. На пути воздушной волны тогда оказались двадцать два человека. Очевидцы после рассказывали, что людей разметало, будто фантики от конфет. Семеро погибли на месте — пятеро горноспасателей и два горняка. Остальные получили тяжёлые ранения. Среди погибших в тот день был и муж Людмилы Сергеевны Гомоновой. Как мне рассказали, в момент повторного сдвига камеры начальник седьмого участка Гомонов вместе со спасателями пытался добраться до места завала, обходил его, двигаясь вверх по боковой восстающей выработке.

Людмила Сергеевна отзывалась о муже, как о «хорошем, добром» человеке. Признавалась, что не любила его. Но ей было с ним «хорошо» и «спокойно», пусть и продлилась их совместная жизнь недолго. Познакомилась она с будущим мужем, будучи первокурсницей (получается, случилось это, когда Гомонов перешел на четвёртый курс). И уже через полтора года вышла за него замуж. Забеременеть так и не смогла. Муж уговаривал её обратиться за помощью к врачам… Но так и не успел уговорить. Моя кураторша не жалела, что вышла замуж. Но и не сильно скучала потом по мужу. Вот только в той реальности Света Пимочкина погибла. А сейчас она успешно «окучивала» возможного мужа своей младшей сестры.

«Повезло тебе, Гомонов», — подумал я, глядя на затылок кучерявого парня. Потом сообразил, что кучерявому повезло даже дважды. Во-первых, он получил свою Пимочкину на три года раньше (в этот раз — старшую из сестёр). А во-вторых, в этой реальности парень не окажется во время той аварии в шахте. Я уже решил, что в новой реальности Гомонов не погибнет: об этом позабочусь. И кучерявый преспокойно вернётся в тот день с работы домой, к жене Светлане. Свете и нужен такой «хороший и добрый», как этот пухляк, решил я. Потому что нынешний Александр Усик ей точно не подходил, что бы она там не воображала. Ну а Людмила Сергеевна… найдет себе другого кавалера. Толком не пожила с Гомоновым тогда — не поживёт и теперь.

Сумею ли предотвратить сдвиг горизонтов — не факт. Скорее… не смогу это сделать. Но спасательной операции пятого декабря тысяча девятьсот семьдесят восьмого года не будет. В этом я не сомневался. Горноспасатели не пойдут в тот день на риск. Потому что никто в их работе не будет нуждаться: погибший в прошлом тысяча девятьсот семьдесят восьмом году бурильщик на этот раз переждёт смещение горизонтов на поверхности. Вот только чтобы трагедия на шахте «Юбилейная» не повторилась (как и некоторые другие события пока не состоявшегося будущего), уже в этом году мне придётся потрудиться. Первый шаг к своей цели я сделал ещё в понедельник. Вот только Попеленский Виктор Феликсович пока на него не реагировал.

В среду, во время лекции, Феликс вёл себя, как обычно — изображал самовлюблённого кретина. Я не спросил его о судьбе переданной ему в понедельник работы. И без его ответа понимал, что Попеленский к моим записям пока даже не притронулся (иначе он вёл бы себя в моём присутствии иначе — не ухмылялся, глядя мне в лицо). Но был и другой вариант: Виктору Феликсовичу попросту не хватило ума сообразить, что именно он от меня получил. Вот только в это я не верил. Пусть Феликс и не гениальный математик, но вовсе не дурак. Да и отсутствием тщеславия он не страдал. Так что я всё же понадеялся: моя задумка не сорвалась — её реализация лишь на время отсрочилась (на какой именно срок — зависело сейчас он Попеленского).

Феликс словно глумился надо мной (вот только я сомневался, что доцент делал это намеренно). Вел себя так, словно нарочно испытывал моё терпение. Во время лекции почти не смотрел в мою сторону. Ни о чём меня не спрашивал. Будто издевался. Я отметил, что никогда ещё ухмылка Виктора Феликсовича не злила меня так, как на этой неделе. Давно я не испытывал столь сильного желания начистить кому-либо морду, как в эту среду и в четверг (и это без видимой со стороны причины). Я успокаивал себя тем, что «не пришло время». Направлял своё внимание на другие темы. Пытался размышлять о чём угодно, только бы не гадать о судьбе оставленной на кафедре высшей математики тетради.