Рабыня Рива, или Жена генерала (СИ) - Устинова Мария. Страница 3

Я дрожала, когда возвращалась к себе. Сегодня Лиам меня не вызовет – завтра действительно очень важный день, а в апартаментах у него своя прислуга. Могу отдохнуть и привести мысли в порядок.

В каюте я распустила волосы, приготовила костюм на завтра: черные брюки, мундир без знаков отличия. Платье стянула через голову и аккуратно повесила в шкаф.

Мне было страшно. Так страшно, что я ничего не могла делать. Села на край бедной кровати и смотрела в пол, покрытый протертыми пятнами. Внутри все дрожало, но решимость была со мной.

Что бы ни предлагал генерал, если я избавлюсь от Лиама – это счастье. А если передумаю – сделаю вид, что не понимаю, когда он потребует клятвы.

Он хочет клятву верности, но какую? У григорианцев их много.

Клятва соратников, господина и слуги, брачная клятва, военная, государственная… Все это клятвы верности. Чего он хотел от меня, я не знала. И не понимала, как клятва поможет Шаду вызвать Лиама на поединок.

Я не дура, догадалась, что зачем-то нужна для этого.

И поэтому во мне теплилась надежда. Если я, ксено-этик не вижу сути аферы Шада, то и Лиам не увидит. Попадется в расставленную ловушку и как обещано, ему воткнут кинжал в глотку. Только ради этого стоило ждать восемь лет.

О доме вспоминать было горько.

Я давно утратила надежду вернуться туда, увидеть маму и отца. Вновь очутиться в детстве. Одно воспоминание никак меня не отпускало все эти годы. Почти каждую ночь, я видела во сне, что мне снова семь и я счастлива.

Вспоминала, как алые поля маковника при каждом порыве ветра колыхались, как пламя. В детстве я любила бегать по ним – бегать можно, главное не останавливаться, не вдыхать сладкий аромат, иначе заснешь. Это как проверка на слабость: как далеко тебе хватит смелости забраться в поле?

Когда мальчишки брали «на слабо» малышню, я забежала дальше всех и упала на спину, хохоча в светлое, словно застиранное, небо. Смелая Рива… Стоило моей темной макушке исчезнуть из видимости, как они побежали за взрослыми – в детском фольклоре ходили слухи, что однажды уснув на поле с маковником, уже не проснешься. Вранье, конечно. Будешь сладко спать и видеть яркие сны, а проснешься отдохнувшим и свежим. Маковник рос только на Иларии. У нас самые лучшие расслабляющие и сонные средства.

В тот раз мне влетело – не за маковник. За то, что поддалась «на слабо» и позволила собой помыкать.

Меня воспитывали с чувством уважения к себе.

В ушах еще стояли слова генерала: за все надо платить, чем ты готова пожертвовать?

Слова того, кто не был невольником. Как будто я могу выбирать, думать, мечтать, жить – все обратилось в прах с поражением моей страны в общей войне.

Я рабыня, мне жертвовать нечем.

Глава 3

Кают-компания «Стремительного» была убрана по случаю подписания Мирного договора.

«Убрана» – означает по-корабельному не чистоту, здесь всегда должно быть чисто. Это значит «убранство» – нарядная роскошь, без которой можно обойтись, но только не на флагмане. Золотистые портьеры закрывали стены, пол устали красным бархатом.

Лиам в белой форме с сияющими золотыми погонами и в черных сапогах, занимал место на трибуне. Как хозяин корабля, но не положения, он имел право взойти туда первым, но придется ждать гостя – генерала.

В просторном помещении собрался цвет корабля: высшие офицеры, некоторые были с женами, прилетевшими на борт по случаю конца войны. Все в парадных мундирах, дамы в вечерних платьях – красных, белых, розовых, желтых… Черного ни одного.

Черную одежду можно увидеть только в концах зала, где располагались места для рабов. Право взойти на трибуну из нас получит кто-то один – я или Эрик, второй ксено-этик «Стремительного».

По случаю праздника я была в платье и в черных туфлях. Хотела надеть костюм, но в последний момент пришла разнарядка: рабы в брюках, рабыни в платьях. Черные туфли, прическа такая же, как и вчера – я выглядела красиво. В зеркале в другом конце зала я видела свое отражение: пышный «корабельный» узел, татуировка, делавшая глаза ярче. Я ненавидела свою внешность: она сделала меня любовницей Лиама. Ненависть пришлось прятать глубоко внутри. Мой удел: терпеть и улыбаться.

Эс-Тирран обещал сделать меня свободной.

Сейчас в кают-компании не было ни одного григорианца. Нервничая, я сцепила руки в замок и они, бледные, выделялись на черном платье, словно большая буква «V».

Раздался писк подключаемого микрофона. У меня екнуло сердце, я перебирала пальцами, едва дыша. Сейчас на двух чашах весов лежало будущее: в одном мирный договор подписывают, я остаюсь на «Стремительном» и продолжаю, сжав зубы, служить хозяину. После войны, скорее всего, меня переведут… А с возрастом я покачусь все ниже. Когда цветок увянет, мне найдут замену. Может быть, я заинтересую кого-нибудь ниже званием и положением. Все ниже и ниже, пока не стану не нужна никому… Как закончу свою жизнь, я не знаю. Будущее в тумане. Но ничего хорошего там нет.

Если я приму предложение генерала, туман придет сразу. Но у меня будет надежда добиться свободы, и я готова платить любую цену… Не я ее продала. Это решили за меня – обстоятельства и мое правительство. Но я заплачу, чтобы ее вернуть.

Я глубоко вздохнула и крепко стиснула пальцы, борясь с головокружением.

В распахнутых дверях появилась сутулая фигура, и я замерла на вдохе.

Эс-Тирран и свита за ним замерли, осматривая зал. Этого требует церемония. С заминкой зазвучала музыка и под звуки марша они двинулись к трибуне по красной дорожке. За ним шли советники, помощники и охрана.

Он был в броне. Мой взгляд скользнул по фигуре и остановился на кинжале.

Генерал прошел мимо, даже не взглянув на меня, словно мы не договорились накануне. Голова кружилась все сильней, в глазах потемнело, и я вспомнила, что нужно дышать.

Делегация взошла на трибуну.

Лиам первым подошел к микрофону, и голос загрохотал по залу – он поздравлял всех с «долгожданным днем», поздравлял с окончанием тяжелой войны «для всех нас», будто не сам ее развязал и говорил, как счастлив подписать договор с Григом. Ложь. Григ он ненавидит – за то, что тот не сложил оружие.

Он говорил что-то еще, но я не разбирала слов. Голос Лиама гремел в ушах, как гнев бога-громовержца. Гремел, словно он уже знал о моем предательстве. В уверенной позе Эс-Тирран стоял рядом и в своей броне выглядел грозно, как страшный вестник войны. У них воинственный народ. Любой повод они воспринимают за приглашение к сражению – личному или государственному.

Лиам закончил и уступил место генералу.

Тот сказал несколько приветственных слов своим. Выразил сдержанную радость от победы и публично пообещал подписать на равных мирный договор. Я смотрела, как они отходят к столу и по очереди жмут друг другу руки. Начиналась главная часть церемонии, речи окончены… Сейчас на сцену вызовут ксено-этика. Я уже приготовилась, что офицер-распорядитель выкрикнет мое имя, но внезапно пригласили Эрика.

Я выдохнула и отпустила измученные нервами пальцы. Генерал невозмутимо наблюдал за приготовлениями и в мою сторону не смотрел. А может, я все придумала вчера? Может воспаленное испуганное сознание все придумало? Ни одного взгляда, ни одного намека…

Мгновение и договор подписан.

Эс-Тирран произнес короткую клятву, обещая беречь хрупкий мир. Официальная часть закончена.

Лиам протянул руку для торжественного рукопожатия, но григорианец прошел мимо и спустился с трибуны. Удивленные люди следили за ним, бесстрастной осталась только свита. Он шел ко мне. Тот момент, которого я ждала.

В горле появился ком, но я помнила его слова о самоотречении. Если бы Илария знала, что это, меня бы здесь не было.

Григорианец остановился в метре и упал на колени, он склонился в низком поклоне, упираясь руками в пол, и он застыл со сгорбленной спиной на целых три секунды. Так кланяются монарху… И перед клятвой, если хотят, чтобы ответили согласием. Только жизненная необходимость заставит григорианца припасть перед рабыней.