Выживает сильнейший - Келлерман Джонатан. Страница 66

Нагромождением заумных терминов и цифр доктор Артур Холдэйн пытается скрыть сущность своей теории, но основная его мысль предельно ясна: интеллектуалы всегда и во всем стоят выше остальных смертных, а посему необходимо поощрять их к активному деторождению. Люди недалекие и тупые в спокойные и добрые времена являются... досадным излишеством природы. Во времена испытаний они превращаются в ненужное бремя.

Сухо и скучно, зато – бестселлер. Некоторым людям для того, чтобы почувствовать себя победителями, необходимо избавиться от всех других.

Он вчитался в биографию Холдэйна.

Еще один житель Нью-Йорка.

Обложка утверждала, что автор является сотрудником института Лумиса, однако манхэттенский агент не засек ни одного телефонного звонка Холдэйна в офис Лумиса. Проживал доктор в квартале Ривердэйл, в Бронксе.

– Приличный район, – сказал агент. – Довольно высокая плата, но в целом ничего особенного.

– А семья?

– У него жена, четырнадцатилетняя дочь и собака, минишнауцер. Два раза в неделю ужинают вне дома, обычно в итальянском ресторанчике. Однажды посетили китайский. Как правило, он почти не выходит, даже в церкви по воскресеньям не появляется.

– Сидит взаперти?

– Иногда целыми днями. Может, пишет новую книгу. Машины, кстати, у него нет. Мы прослушиваем его телефон, но ведь есть еще и электронная почта, а пароль к компьютеру пока не подобран. Пока. По Санджеру и даме с кислым лицом, то есть Хелле Крэйнпул, тоже никаких новостей. Оба знают только работу и дом. Скучная парочка.

– Скучная и умная.

– Это ты так говоришь.

– Это они так говорят.

Агент засмеялся.

Агентом была двадцативосьмилетняя уроженка Дании, работавшая для прикрытия фоторепортером в «Нью-Йорк таймс». Полное отсутствие какой-либо связи с правительством Израиля, за исключением денежных переводов, ежемесячно поступавших в банк на Каймановых островах. Не еврейка.

– Фотографии есть?

– А как же. Запускаю. Привет.

Из прорези факса пополз лист с изображением худощавого мужчины ближе к пятидесяти, с бородкой, в очках на узком лице. Волнистые седые волосы непокорно торчат на висках. Одет в легкий пиджак, темные брюки и рубашку с расстегнутым воротом. Радом семенит на поводке маленький шнауцер.

Абсолютно непримечательная личность.

А он ожидал увидеть чудовище?

Ханна Арендт называла зло банальностью, за что ополчила против себя всех интеллектуалов с их подчеркнутым пренебрежением к буржуазной философии.

Но та же Арендт в течение длительного времени поддерживала трогательные, прямо-таки мазохистские отношения с философом Мартином Хайдеггером, известным антисемитом. Поэтому в глазах Даниэла ее мнение было весьма спорным.

Из собственного опыта Шарави знал, что банальным очень часто бывает преступление.

И почти всегда – нелогично глупым.

Но зло?

Во всяком случае, не то, с которым он столкнулся в деле Мясника.

Равно как и не теперешнее.

Оно было нечеловеческим.

Мозг Шарави отказывался этому верить.

Жене постучал в ветровое стекло, и Даниэл открыл дверцу «тойоты». Старик забрался внутрь. В темноте его черное лицо было почти неразличимым, а темная одежда только усиливала сходство с ночным призраком.

В неверном свете уличных фонарей едва белели лишь волосы.

– Привет, – проговорил Жене, стараясь устроиться в тесноте поудобнее.

Расположенный позади стоянки зал для боулинга должен был вот-вот закрыться, но машин вокруг находилось еще достаточно, к тому же Даниэл выбрал самый неосвещенный угол. Да и место в целом тоже подходило для беседы двух темнокожих – черного и коричневого, – без того чтобы привлечь ненужное внимание полиции.

Свой громоздкий «бьюик» Брукер оставил на противоположной стороне улицы.

– Ты выглядишь нормально, Дэнни-бой. Стерджис все же вычислил меня. Шлялся пару дней назад по Ньютону, наводил обо мне справки. Но что он может сделать? Вот же я, сижу здесь с тобой.

– Скорее всего, он и не собирается ничего делать, Жене, у него и без этого забот хватает, а определять приоритеты он умеет. Не дай Бог, расследование совсем упрется в тупик, вот тогда кто его знает. Будет жаль, если я опять доставлю тебе неприятности.

– Этого не случится. Что такого я натворил – показал тебе папку с делом?

– И кроссовки.

– Какие еще кроссовки. – Жене усмехнулся. – В Ньютоне я семь лет прослужил капитаном, и мой интерес к нераскрытым убийствам всем известен. Но отвечу на твой вопрос. Мэнни Альварадо – отличный детектив. Терпеть не может показухи. Немного тугодум, зато в высшей степени основателен.

– Хорошо.

– Тенни ходит у тебя в подозреваемых?

– Пока не решил. Никого другого у нас на примете сейчас нет.

– По мне, он вполне соответствует. Во всяком случае, с твоих слов – временные границы, уклад жизни, характер. В заповеднике так ничего и не нарыл?

– Тенни явно никогда не работал там и не обращался туда с просьбой о трудоустройстве, даже под чужим именем. Как, собственно, и в другие парки.

– А... Это хуже. Хотя, чтобы внушить ребенку доверие, он все равно мог использовать свой старый комбинезон. Как наивной Айрит было отличить одну форму от другой?

– Согласен. Мы еще проверим.

Он не упомянул о еще одном тревожном факте: слишком уж неприметен был Тенни. Среднего роста, каштановые волосы – все? Посмотришь и тут же забудешь. Никто из завсегдатаев парка, откуда похитили Рэймонда Ортиса, не смог опознать Тенни по снимку – а ведь тот проработал там два года.

Еще одна серая – белая! – личность в униформе.

Даже валяясь в рабочее время с книжкой на скамейке, он умудрялся не привлекать к себе внимания.

– Значит, – проговорил Жене, – работой со Стерджисом ты доволен?

– Да, Жене. Думаю, он и в самом деле один из лучших.

– Так о нем говорят. – Брукер выпрямил ноги. За последнее время фигура его потяжелела, борта спортивной куртки с трудом сходились на животе.

– У тебя есть какие-то сомнения?

– Нет, – быстро ответил Жене. – Не в плане его работы. Все говорят, что тут он хорош. Знаешь, что меня беспокоит? То, что он – гей. Я принадлежу к другому поколению, мне этого уже не понять. В молодости мы с приятелями ходили громить голубые бары. Дурно, конечно, ничего не скажешь, но уж так я устроен. Не знаю, как относишься к этому ты, с твоей-то религиозностью.

То же самое говорил и Зев. Как будто вера в Бога превращает человека в аятоллу.

– Я имею в виду, что при таком раскладе тебе нужна монолитная сплоченная команда, а Стерджис к тому же еще по натуре и ковбой.

– Мне не на что жаловаться. Он – профессионал и сосредоточивает свои усилия на самых важных моментах.

– Ладно. Теперь о Майерсе. Знаю, ты этого не одобришь, однако встретиться я с тобой решил потому, что побывал в Болдуин-Хиллз, в доме, где он жил. Представился полисменом, поболтал с хозяйкой и жильцами.

– Ты ставишь себя под удар, Жене, – ровным голосом произнес Даниэл.

Да и меня заодно, мой друг.

– Все вышло очень убедительно, поверь мне. Стерджис уже беседовал с ними по телефону, так почему бы не закончить начатое? Я сказал хозяйке, какой-то миссис Брэдли, что подъехал уточнить некоторые детали. Она чернокожая, как и я, поэтому все прошло гладко, уверяю тебя. Мне удалось повидаться с парнем, который был в отъезде, когда приходил Стерджис. Он оказался соседом Майерса, более того, самым близким ему человеком, почти другом.

– Почти? А настоящих друзей у него не имелось?

– У меня сложилось впечатление, что ладить с Майерсом стоило большого труда, уж слишком много в нем было амбиций. Общался он весьма неохотно, предпочитал сидеть в квартире, читать пальцами и слушать джаз. Сосед, представь себе, тоже помешан на джазе, тут они и сошлись. У него паралич, разъезжает по дому в инвалидной коляске. Сказал, что Майерс заботился о нем, заставлял проделывать всякие упражнения, пихал витамины, советовал попробовать альтернативную медицину. Паралич наступил в результате пулевого ранения позвоночника, вот парень и говорит про Майерса, будто тот чуть ли не рассчитывал «вырастить» ему новый. И все-таки они уживались. Еще он вспомнил, что Майерс собирался учиться на психолога, причем рассуждал об этом очень серьезно. Уж словами на ветер он не бросался. Но самое главное – я выяснил, что Майерс терпеть не мог школу, наоборот, он ненавидел ее, намеревался писать о ней статью по окончании.