Кровавое шоу - Горохов Александр Сергеевич. Страница 5

— Настроение поганое, — качнул головой Сорин. — А скверно то, что без причин. Характер портится, к старости дело идет.

— Не путайте меня! — дернулся Седов. — Ваши пятьдесят еще далеко не старость! Просто вас злит, что следствие по делу Княжина будет складываться не из будничной, спокойной и обдуманной работы, а пройдет в сопровождении газетных истерик, пресс-конференций, всяких запросов и прочей мутотени. Сообщения в прессе, которые выжмут из следствия журналисты, никому, кроме преступников, не помогут.

— И то правда. — Он передернул плечами, словно пытался взбодриться и вернуть себе боевую форму. — Так где там Володин? Попробуем устроить мозговую атаку.

Но майор сам появился в кабинете, предупредительно пропустив впереди себя пожилую женщину, на руках у которой сидел ушастый рыжий спаниель и вертел из стороны в сторону носом.

— Всеволод Иванович, — сказал Володин. — Судя по всему, мы имеем в лице Анны Николаевны первого и весьма толкового свидетеля.

— Это не я, это Джина, — улыбнулась женщина, и стало ясно, что спаниель — единственная отрада одинокой старости.

— Анна Николаевна, — с непривычной мягкостью и вежливостью обратился Володин к женщине. — Присядьте и спокойно, толково, так же, как вы рассказывали мне, перескажите свое сообщение Всеволоду Ивановичу. Он у нас главный.

Женщина присела, положила собаку на колени и заговорила ровно, толково, хорошим языком. Сорин подумал, что лет тридцать своей жизни она проработала в школе и вела там русскую литературу или историю.

— Мы живем на четвертом этаже. Мы на сегодняшний день — это, к сожалению, только я и Джина. Она хорошая собака, правда, слегка избалованная, но это не ее вина. Спит она у меня в прихожей, у самых дверей, а поскольку в генетический код ее заложен охотничий инстинкт, то она предельно чуткая.

— То есть реагирует на всех, кто идет по лестнице? — уточнил Сорин.

— Совершенно правильно. Люди в основном пользуются лифтом, не берегут свое здоровье, а на лифт Джина не реагирует. Но, стоит кому-либо в любое время суток пойти по лестнице, Джина это фиксирует как непорядок в жизненном укладе. Начинает тявкать и суетиться. Теперь я буду краткой, но вступление было необходимо.

— Ничего, Анна Николаевна, время у нас есть, — сказал Сорин, смекнув, что если эта внимательная женщина сообщит какую-нибудь вовсе незначительную, крошечную деталь, то она будет абсолютным фактом, а не выдумкой тех свидетелей, которым жуть как хочется быть в этой роли, хотя проснулись они через час после свершения преступления.

— Сегодня ночью Джина поднимала меня дважды, — неторопливо продолжала Анна Николаевна и слегка засмущалась. — Видите ли, преступность у нас разгулялась, время тревожное, у меня ценностей больших нет, да и жизнь идет к закату, особенно за нее дрожать не приходится, но я привыкла к порядку. Просто к порядку и ничего более. Если Джина ночью лает, значит, на лестнице кто-то есть, значит, это беспорядок. Короче, в первый раз я выглянула на площадку после полуночи, было примерно двенадцать сорок, двенадцать пятьдесят. Ничего я не увидела, но мне показалось, что кто-то быстрым, легким, почти неслышным шагом взбежал наверх и стукнула дверь. Может, на шестом, может, на седьмом этаже, точно не скажу. Через час Джина снова заволновалась, я опять вышла на площадку и успела заметить, как ниже по лестнице спускается молодая девушка с чемоданом… Вам ведь нужен портрет? Боюсь, что помочь не смогу. Я видела ее сверху и со спины. Одета — джинсы, кроссовки, рубашка, куртеночка зеленовато-бежевого цвета. Огненно-рыжая! Просто пожар на голове. Чемодан — большой, какой-то нелепый, я бы сказала провинциальный. Я подумала, что она очень отважна — ночью появляться по нынешним временам с чемоданом на улицах Москвы, это, простите, надо иметь мужество и отвагу солдата или попасть в совершенно безвыходную, отчаянную ситуацию.

— Но, может быть, просто глупость? — улыбнулся Сорин.

— Да, — согласилась она. — Или незнание обстановки. Вот и все. Сколько бы вы мне еще вопросов ни задавали, ничего нового я не скажу.

— Подождите минутку, — сказал Сорин. — Я просто отпускать вас не хочу, мерзкие физиономии коллег так надоели, что пропадает всякое желание работать… Володин, вот что сделаем… Час ночи, девчонка с чемоданом на Мясницкой… Явление, скажем так, забавное.

— Понял, — подхватил майор. — Такая фигура могла привлечь патрульную машину. И вообще с этой дамой что-то могло произойти и даже наверняка произошло. Обзвоню ближайшие отделения милиции.

Он быстро прошел на кухню к телефону.

— Какого роста была девушка? Примерно?

— Высокая. Но не слишком. В баскетбольную команду ее бы не взяли. Думаю, где-то около метра семидесяти пяти. Ваши службы ее быстро найдут. Такой рыжей гривы в Москве не часто…

— Мог это быть парик? — прервал ее Сорин, и она засмеялась.

— Господи, какая я все же дура! И еще учила чему-то детей в школе двадцать восемь лет! Конечно же, парик! Отличный заграничный парик!

Внимательно слушавший ее Седов тут же подскочил к письменному столу, выгреб из ящика с полдюжины париков и вывалил их на ковер.

— Из таких?

— Пожалуй. Во всяком случае, из этой коллекции.

Совершенно очевидно, что она рассказала все, что видела, однако Сорин с тоской подумал, что придется расспрашивать ее в расширенном диапазоне, придется выжимать из нее информацию, поскольку она пока единственный свидетель, жилец этого дома и, судя по всему, многолетний. Вот и получалось, что человек пришел добровольно, из чувства гражданского долга, а сейчас его начнут допрашивать, вытягивать не только факты, но и предположения о жизни соседа. Сорин всегда ненавидел эту фазу расследования, когда методика дознания заставляла людей говорить то, что им совершенно не хотелось, не согласовывалось с понятием их совести и попросту порядочности. Но другого пути нет.

Чувствуя, как его корежит от собственных слов, Сорин спросил небрежно:

— Вы давно живете в этом доме, Анна Николаевна?

— Всю жизнь, — с готовностью ответила она.

— А Княжин?

— Лет тридцать из своих пятидесяти.

— Были знакомы?

— Не более того, как знакомы соседи. Чуть больше, быть может.

— Какой у него был круг знакомств?

Она засмеялась.

— Боже, о чем вы спрашиваете?! Человек в эстрадном мире! Порой у нас на дворе, можно сказать, были целые демонстрации! Весь эстрадный бомонд наведывался к нему в гости! Легендарная Алла, бессмертный Иосиф! Днем видишь их у нас внизу, а вечером — поют по телевизору. Про двор я говорю в том смысле, что выгуливаю собаку, ну и невольно вижу, кто приходит, кто уходит.

— Понимаю. В последнее время кто посещал Княжина… Как бы сказать, чаще всех?

— У него все время менялись те, кого он патронировал… В последнее время, — она слегка замялась. — Пожалуй, чаще других были люди из фирмы грамзаписи «Граммофон XXI век», руководит очень известный в Москве человек, Агафонский… Из ансамблей, насколько я понимаю, Аким Петрович ныне раскручивал… Мерзкое слово, правда, — раскручивал?

— Да уж. Механическое.

— Так вот, Княжин раскручивал «Мятежников», очень хорошие ребята. В отличие от других хотя бы пристойно выглядят на сцене. Не делают этих мерзких телодвижений… Месяц назад зачастила было Виктория, знаете, эта дива с черной гривой волос, чрезмерно патриотичная.

— Знаю, но плохо, — сознался Сорин.

— Еще приходила восходящая звезда из Прибалтики, как ее, — женщина неожиданно смутилась до легкого, светло-розового старческого румянца. — Видите ли, я, к сожалению, начинаю сплетничать. Аким Петрович был неуемен как… мужчина, вы меня понимаете? И часто невозможно было определить, приходят к нему девушки по работе или… В общем, эстрадный мир был его жизнью. Виктория не появляется уже с месяц, видимо, разругались, я даже слышала, что дело дошло до суда. Зато неделю назад чуть не каждый день приезжали ребята из ансамбля «Золотой колос», они поют в стиле кантри.

Сорин удивился: