Закон Мерфи в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович. Страница 30

Я выставил на стол всякие покупные деликатесы типа сырокопченой колбаски и твердого сыра, но это всё, конечно, с бабулиным изобилием сравниться не могло. Парня-попутчика звали Миша, и он тоже решил вложить свою лепту в застолье: достал из сумки ноль пять "Столичной".

— Нет, хлопцы, вы на гарэлку налегайте сами, только тихо, па-людску, а я пойду у други край вагону, там мая знаёмая едет, землячка — так нам надо срочно Шпаричиху обсудить. Ой, гвалт, она в шестьдесят гадоу замуж выскочила, ты подумай! — бабуля всё-таки была мировая!

А мы с Мишей таки решили приговорить бутылку. В конце концов — я мог себе это позволить! Ну что такое двести пятьдесят грамм за таким знатным столом? Да и попутчик мой производил самое благоприятное впечатление: он вовсе не походил на несчастных, у которых с первой рюмки слетает клямка, и они превращаются в буйно помешанных. Нормальный, основательный рабочий мужик, становой хребет нации, надежа и опора советского государства.

Короче, сидели мы капитально. Выпивали, закусывали. Говорили о том, о сем: про кино, Высоцкого, музыку, книги. Миша этот, несмотря на свой пролетарский вид, оказался человеком широких взглядов. По крайней мере, содержимое картонной коробки, которая стояла под столом, он разглядел — даже сквозь щелочку.

— О, лучок! Бабуля сказал — можно брать и кушать всё, до чего руки дотянутся! Эх, щас последняя под лучок зайдет... Люблю водку с луком, Гера! Присоединишься?

— Не, это без меня, Миша. Я вон лучше огурчики из баночки... Очень они замечательные!

Вообще-то, хрустеть репчатым луком в вагоне — это было чистой воды издевательство над попутчиками. Но мне после четырех порций "Столичной" было практически наплевать, я вполне мог рассчитывать на крепкий и безмятежный сон. А что касается вкусовых предпочтений... Ну, нравится человеку погорячее, ну что тут поделаешь?

И пока я хрустел миниатюрным и божественно вкусным огурчиком, он вмиг достал коричневую небольшую луковицу, очистил ее ножом, разлил остатки огненной воды по стаканам, мы чокнулись, выпили и закусили.

— Ой! — удивленно сказал Миша. — А чего это такой сладкий лук?

— Ой! — сказала появившаяся из ниоткуда бабуля. — Ты чего тюльпаны жрош, рэмень?

Я медленно сползал под стол и давился от дурного смеха. И как после этого не любить поезда?

Глава 14, которая могла бы быть началом второй части

На перроне меня встречала Тася. И Исаков. Точнее даже так — Исаков. И Тася. Они сюда пришли явно самостоятельно, никак не координируясь, и теперь явно чувствовали некую неловкость. При этом Владимир Александрович источал из себя ауру великолепия и оптимизма, сверкал улыбкой и периодически здоровался то с одним, то с другим человеком из ожидающих поезд. Он в Минске без году неделя, откуда успел со всеми познакомиться?

Тася стояла чуть поодаль: красивая, разрумянившаяся на морозе, с непокрытой головой... Она Исакова всегда опасалась, а потому — держалась в стороне. И хорошо, и замечательно: он на хорошеньких женщин смотрел всегда очень плотоядно. Примерно как на говяжий лангет.

Когда я шагнул по металлической лесенке вниз, на припорошенный снегом асфальт перрона, наш восхитительный третий секретарь парткома БССР мигом раздвинул встречающих и едва ли не в самое ухо радостно прокричал:

— Ба! А вот и ты! Я думал — не доедешь! Волков мне ужасных ужасов по телефону наговорил, и просил тебя вот так прямо с поезда встретить, чтобы ты горячку не порол!

— Горячку? — удивился я, пытаясь как-то вывернуться из его цепких лап, чтобы добраться до Таси.

— Он просил передать, что Федоров был у него, и никому хлебальники теперь бить не надо, и все фотоматериалы уничтожены... Так! Ты что — пил?

Я не успел никак отреагировать и ничего ответить: Тася решительным жестом отодвинула Исакова, прижалась ко мне, крепко поцеловала, а потом сказала:

— Привет! На самом деле — пил! Ну и зачем?

— Задолбался, потому что. Да и что я там выпил? Я больше ел... — пришлось мне проводить разъяснительную работу.

— Кидайте вы этого рэмня, гражданочка! — высунулась из поезда бабуля. — Они тюльпанами гарэлку закусывали, пачвары!

— Тюльпанами? В ноябре? — глаза Таси стали круглыми и приобрели опасный оттенок крыжовника. — Белозор, почему я не удивлена?

И что я мог сделать в этой ситуации? Оправдываться и доказывать свою непричастность — дело гиблое, потому мне оставалось только подхватить ее на руки и побежать в сторону пешеходного моста, который возвышался над железнодорожными путями.

— И-и-и-и, пусти, дурак дурной! — пищала Таисия, но было видно, что в целом девушка была в восторге.

А Исаков... Бог с ним, с Исаковым, разберется — он человек самодостаточный. Хотя новости он принес определенно позитивные!

* * *

Без Аськи и Васьки в квартире было пусто и тихо. Да уж, проводить время с детьми — одно удовольствие! А без них — другое. Я сидел на кухне, попивал черный грузинский чай, и смотрел, как Таисия жарит сырники на чугунной сковородке, ловко скатывая аккуратные кусочки творожного теста, источающего аппетитные ванильные запахи, переворачивая их деревянной лопаточкой.

— Как оно тут вообще, ну, эти пару дней? — спросил я. — Что нового в Минске, на работе? Ты всё же раньше приехала, так что рассказывай.

— Ой, все только и говорят что про эти страшные "пробеги"! — тут же откликнулась она, а потом прикусила губу, как будто заставляя себя замолчать. — Дура!

Такое поведение определенно требовало разъяснения. Но я не торопился, несмотря на явное напряжение, витающее в воздухе. Пил себе чай, наблюдал на чародейство, творимое моей любимой женщиной у плиты, слушал шкворчание подсолнечного масла и помалкивал. Захочет — сама скажет.

— Ну чего ты молчишь, Белозор? — обернулась она со сковородкой в руках. — Ну да, дура я, сразу проболталась! И что мне теперь с этим делать? Я не хотела говорить, потому что ты точно влезешь в очередную историю, к гадалке не ходи! Думала, если хоть пару дней буду помалкивать, ты в режиме домоседа поживешь, хотя бы вечерами я тебя видеть буду... Понятно, что потом сам всё узнаешь, но это же — потом! А нет — язык мой враг мой!

— Ага, — сказал я. — Сырники пахнут вкусно.

— Ешь свои сырники... — она выложила несколько золотистых, горячих, ароматных кусочков счастья мне на тарелку, из поллитровой банки ложкой зачерпнула густой сметаны и капнула ее рядом, на краешек.

Я уплетал сырники за обе щеки, поглядывал на ненаглядную, которая села рядышком и как Алёнушка с картины иподперла щеку кулачком. Она продолжала кусать губы — с одной стороны это было чертовски привлекательно, с другой стороны — у Таси явно имелась веская причина нервничать.

— Только пообещай что сразу в омут головой кидаться не будешь! — вдруг сказала она.

М-да, интересное у ненаглядной обо мне впечатление сложилось! Что ж это за "пробеги" такие, что она прямо уверена, что я кинусь выяснять и мир спасать? Что тут такое вообще происходит?

— В общем, Наташка — ну, она по прыжкам с трамплина, рассказывала, что вся милиция с ног сбилась этих бегунов искать! У нее муж в органах работает, уже неделю дома не ночует! Представь себе — как темнеет, бегут по городу полсотни лбов в ватниках и шапках-ушанках, лупят всех, кто под руку попадется, и потом — исчезают! Народ боится вечерами из подъездов выходить...

— Что, и на Зеленом Лугу бегают? — удивился я.

Наш-то райончик был вроде как один из самых спокойных. То ли дело — Сухарево, или там — Шабаны...

— Нет, у нас вроде этих "пробегов" и не было. По крайней мере — я не слышала про такое... И не видела, — задумалась Тася. — Ой! Гера, ты же обещал что не полезешь?

— Я? — мое лицо приобрело как можно более невинное выражение. — Может меня Старовойтов завтра в Освею пошлет, коровам хвосты крутить? Или — интервью у бичей на свалке в Шабанах брать, кто знает? Ты лучше давай сама — поосторожнее. Что там с машинкой нашей, кстати?