Шагги Бейн - Стюарт Дуглас. Страница 2

Шагги сидел в темноте, слушая прерывистый храп за стенами съемной комнаты. Он пытался, но никак не мог не замечать этих одиноких людей, не имеющих никакой родни. От утренней прохлады его голые бедра приобрели синеватый оттенок шотландки, а потому он для тепла завернулся в тонкое полотенце и принялся нервно жевать его уголок, наслаждаясь тем, как материя чавкает у него между зубами. Он выложил остатки своего жалованья на краешек стола и принялся раскладывать монетки сначала по их номиналу, потом по новизне и блеску.

Розоволицый человек из соседней комнаты заскрипел, просыпаясь. Он шумно чесался на своей узкой кровати, потом выдохнул молитву, чтобы найти в себе силы подняться. Его ноги с глухим стуком ударились об пол, как тяжелые пакеты с мясом, потом он прошаркал по полу комнатушки к двери, что, судя по звукам, далось ему, видимо, не без труда. Он несколько секунд возился со знакомыми замками, потом вышел в вечно темный коридор, вслепую нащупывая путь по стене, потом остановился перед дверью Шагги. Мальчик затаил дыхание, когда пальцы прошлись по декоративной резьбе на его двери. И только услышав щелчок выключателя в туалете, Шагги снова пошевелился. Старик начал отхаркиваться, кашлем возвращая свои легкие к жизни. Шагги пытался не слушать, как тот мочится, одновременно сплевывая мокроту в унитаз.

У утреннего света был цвет чая, щедро разбавленного молоком. Он проник в комнату, как зловредный призрак, пересек ковер и медленно подобрался к его голым ногам. Шагги закрыл глаза и попытался почувствовать, как этот свет подползает к нему, но в прикосновении этих лучей не ощущалось тепла. Он ждал, пока не решил, что утренняя заря, вероятно, накрыла его целиком, и только тогда распахнул глаза.

Они отвечали на его взгляд: сотня пар нарисованных глаз – все, как и всегда, с разбитыми сердцами или одинокие. Фарфоровые балерины со щеночками, девочка-испанка с танцующими моряками, розовощекий мальчонка с фермы, ведущий свою ленивую ломовую лошадь. Шагги аккуратно расставил эти украшения на подоконнике эркерного окна. Он целыми часами сочинял их вымышленные истории. Толсторукий кузнец среди певчих с ангельскими лицами. Или его любимое: семь, или сколько уж их там, гигантских котят, улыбающихся и грозящих ленивому пастушку.

Все эти фигурки хотя бы немного оживляли безликую комнату. В высоту она была больше, чем в длину, а его односпальная кровать расположилась посредине, как разделительная полоса. С одной стороны стояло старомодное деревянное канапе, тощие подушки которого позволяли сидящему постоянно чувствовать спиной перекладинки. С другой стороны стояли небольшой холодильник и плита «Бейби Беллинг» с двумя конфорками. Кроме кровати с мятым бельем, все здесь было на своем месте: никакого хлама, никакой вчерашней одежды, никаких признаков жизни. Шагги попытался успокоить себя, выравнивая разномастные простыни. Он подумал о том, как бы его мать ненавидела это постельное белье, несовпадающие цвета и рисунки, наложенные друг на друга, словно ему все равно, что подумают о нем люди. Этот непорядок стал бы уколом для ее гордыни. Когда-нибудь он накопит денег и купит себе новые простыни, мягкие, теплые и все одноцветные.

Удача ему улыбнулась – он нашел это жилье в меблированных комнатах миссис Бакш. Ему повезло, что его предшественник любил выпить и это привело его в тюрьму. Большое эркерное окно высокомерно нависало над Алберт-драйв, и Шагги предположил, что когда-то эта комната была частью весьма приличной квартиры на три спальни. Ему удалось заглянуть мельком в другие комнаты в доме. Кухня, которую миссис Бакш превратила в меблирашку, сохранила свой исходный пол с линолеумом в шашечку, а в трех других маленьких комнатах все еще лежали оригинальные потертые ковры. Розовощекий человек жил в комнате, которая когда-то была, вероятно, детской и по-прежнему щеголяла обоями с желтыми цветочками и счастливой стайкой смеющихся кроликов по карнизу. Кровать мужчины, его канапе и плита стояли в ряд вдоль одной стены вплотную друг к другу. Шагги видел эту комнату один раз в просвете наполовину открытой двери и порадовался своему эркерному окну.

Ему повезло, что он нашел пакистанцев. Другие домовладельцы не хотели сдавать комнату мальчишке пятнадцати лет, который делал вид, что ему не далее как вчера стукнуло шестнадцать. Другие не говорили ему об этом напрямик, но они задавали слишком много вопросов. Они подозрительно разглядывали его лучшую школьную одежду и отполированные ботинки. «Что-то тут не так», – говорили их глаза. По их искривленным губам он видел: они считали, что позорно для мальчика его лет не иметь ни матери, ни другой родни.

Миссис Бакш было все равно. Она посмотрела на его школьный рюкзак, на деньги за аренду на месяц вперед и вернулась к заботам о собственных детях. Он специально для нее синей шариковой ручкой расписал тот первый конверт с деньгами. Шагги хотел показать ей, что ему важно быть добропорядочным, что он достаточно надежный, чтобы приложить эти дополнительные усилия. Он вырвал листик из своей тетради по географии и нарисовал на нем вихрящуюся «огуречную» композицию, оплел завитушками ее имя, раскрасил пространство между линий, отчего павлиньи перья рисунка расцвели во всей своей кобальтовой красе.

Домохозяйка жила в доме напротив с такой же квартирой, богато меблированной и теплой благодаря центральному отоплению. В другой квартире, холодной, у нее в пяти комнатах обитали пять мужчин, платившие по восемнадцать фунтов и пятьдесят пенсов в неделю, неделя за неделей, только наличностью. Двоим из них, не получавшим социального пособия, приходилось сразу по получении жалованья вечером в пятницу подсовывать часть его под дверь миссис Бакш, после чего они отправлялись пропивать остальное. Они медлили, проводили на коленях дополнительные несколько секунд на ее дверном коврике, чтобы подышать атмосферой благополучия, исходящей изнутри: кипящие кастрюли с ароматным куриным мясом, веселая возня детей, сражающихся за телевизионные каналы, и смех толстой женщины, произносящей иностранные слова около кухонных столов.

Домохозяйка никогда не беспокоила Шагги. Она никогда не заходила в его комнату, если он не запаздывал с платежом. В случае же опоздания она приходила с другими толсторукими пакистанками и громко стучала в двери постояльцев. В остальном же она появлялась, чтобы пропылесосить коридор, не имеющий окон, или вымыть туалет. Раз в месяц она рассыпала хлорку вокруг унитаза и время от времени клала у его основания новый отрезок от остатка ковра, чтобы впитывал мочу.

Шагги приложил ухо к двери, прислушался – не закончил ли розовощекий помывку. В тишине он услышал, как тот отпер защелку и вышел в коридор. И тогда мальчик сунул ноги в свои старые школьные туфли. Прямо на нижнее белье надел парку – шумную нейлоновую куртку с меховым воротником, застегнул ее до самого верха, сунул в большие армейские карманы полиэтиленовый пакет Килфизеров и два тоненьких кухонных полотенца.

Его школьный джемпер был приткнут к двери, чтобы закрыть зазор между нею и полом. Когда он поднял его, в комнату с холодным сквозняком хлынули запахи других постояльцев. Один из них снова курил ночь напролет, другой ел на ужин рыбу. Шагги открыл дверь и выскользнул в коридор.

Миссис Бакш выкрутила единственную лампочку из потолочного плафона, сказав, что постояльцы расходуют слишком много денег, оставляя ее гореть круглые сутки. Теперь мужской запах навсегда обосновался в коридоре, словно след призраков, и ни ветерок, ни свет не рассеивали его. Годы курения в кровати, поедание жареной еды на ужин перед газовыми обогревателями, летние дни, проведенные за закрытыми окнами. Застоялые запахи пота и малафьи, смешанные со статическим теплом черно-белых телевизоров и едким запахом янтарных лосьонов после бритья.

Шагги понемногу начал различать постояльцев. В темноте он мог отследить розовощекого, когда тот поднимался побриться и намазать волосы помадой «Брилкрем», он различал затхлый запах пальто желтозубого, который ел только то, что пахло попкорном с маслом или рыбой в сливочном соусе. Ближе к ночи, когда начинали закрываться пабы, Шагги мог определить, когда каждый из них благополучно вернулся домой.