Завораш (СИ) - Галиновский Александр. Страница 11

Длинная игла со звоном упала на дно металлической посудины, куда за последние пару минут отправился десяток ей подобных. По-прежнему не говоря ни слова, Ноктавидант наблюдал, как рубиновая капля на её конце превращается в облачко красноватого тумана.

Дюжина игл, думал он, дюжина капель крови. А раствор только слабо порозовел.

Ему так и не предложили сесть. Вокруг дымили жаровни, насыщая воздух десятком ароматов, но даже это не могло скрыть витающий в комнате желчный смрад. В окно задувал приносимый со стороны гавани лёгкий бриз, но и он не мог разогнать липкой жары, лишь слегка колебал прозрачную ткань занавесок — длинных и узких словно кто-то провёл по ним острыми когтями. Вид этих лоскутов наводил на мысль о вывешенных на просушку грязных бинтах. В углу стоял наполненный водой таз, на столике рядом — чашка с дымящимся питьём. Никто не потрудился погасить оплавленные до основания свечи, горевшие всю ночь напролёт, не говоря уже о том, чтобы соскоблить толстый слой воска. Казалось, он все ещё стекает по корешкам книг в кожаных переплётах, лежащих на столе, хотя свеча, забытая кем-то на самом верху стопки, давно догорела. Там, где названия читались, они говорили сами за себя: книги по философии, врачеванию, географии, древней истории. Ноктавидант изучал корешки, пока его не отвлёк мелодичный звон — на дно судна упала очередная игла.

Его собеседник первым нарушил молчание:

— В старину верили, будто мысль, если предаваться ей слишком долго, в итоге способна обрести жизнь. Материализуется. Воплощается. И отправляется скитаться по свету, — Голос принципала звучал глухо из-за покрывавшего лицо влажного полотенца. В жаркие дни, как этот, рядом неизменно присутствовал раб, каждые несколько минут смачивающий ткань прохладным вином, — Иные даже начинают преследовать своих хозяев.

Клирик пожал плечами:

— Эта мысль не из таких.

— В самом деле?

Ноктавидант не знал, требуется ли отвечать, поэтому промолчал.

— Что поведал оракул?

— Только то, что мы уже знаем.

— Да, да, — принципал нетерпеливо махнул рукой, и на его пальцах сверкнули рубиновые геммы, — Что-то происходит. Это всем известно.

Ноктавидант наблюдал, как раб подносит к судну очередную иглу, сжимая её между большим и указательным пальцами с такой осторожностью, будто в любой момент она могла вывернуться и впиться ему в запястье.

Тем временем занавеска в задней части комнаты бесшумно сдвинулась, и в образовавшийся проем проскользнула пара других рабов. В руках у одного была наполненная ароматным маслом чаша; тот, что шёл следом, нёс ворох чистых тряпиц.

Это была самая неприятная часть процедуры. Отвернувшись к окну, Ноктавидант принялся смотреть на раскинувшийся внизу город. По правую руку сверкали воды залива. Вплотную к ним подступали расположенные под строгими углами улицы. Вдоль дорожек росли кипарисы, крохотные фонтанчики чередовались с беседками из камня, где прохожие могли отдохнуть от дневной суеты и обсудить дела. Дальше к востоку располагались здания храмового квартала, самым высоким из которых был храм Всевоплощённого. Даже с такого расстояния блеск его покрытых глазурью и золотом башен был невыносим для глаз. Взгляд клирика бесцельно блуждал по рыночной площади внизу, по палаткам торговцев, по ярко раскрашенным шатрам предсказателей будущего. В городе, подобном этому, вы могли пойти на рынок и за пару монет выслушать десяток прорицателей: астрологов, толкователей будущего по кругам на воде, по движению птиц в небе, при помощи цифр, гадателей, ясновидящих и прочих философов. На дорогах во все времена хватало бродячих пророков, а капитаны кораблей по-прежнему высоко ценили предсказателей погоды, которых можно было узнать по ярко-жёлтым одеждам. В любое время года в порту было не протолкнуться от людей в канареечных нарядах.

Отсюда была хорошо видна та часть рынка, где торговали дарами моря. Ноктавидант помнил тяжёлые корзины рыбы и креветок, которые ему приходилось выносить на продажу каждое утро, а с наступлением темноты прятать под навес. Поставленные друг на друга, они превращались в своеобразные перегородки, между которыми на ночь расстилали тюфяки. Порой, засыпая, он слышал, как в корзинах ворочается и бьётся ещё живая рыба.

Когда Ноктавидант повернулся, рабы уже ушли, захватив с собой таз и тряпицы; судно с его содержимым тоже исчезло. Пропитанное вином полотенце лежало на полу, а сам принципал вытирал лицо куском ткани.

— В некоторых из этих книг, — принципал обвёл комнату взмахом руки, одновременно отбрасывая в сторону тряпку, — Говорится, что будущее не может быть предопределено. И все потому, что человек якобы наделён свободой воли.

Ноктавидант указал на горящую свечу.

— Я знаю, что она догорит.

— Или же её задуют, — отрезал принципал, — Судьба — не больше, чем камень, брошенный рукой мертвеца. Можно лишь предполагать, как далеко он полетит, и когда упадёт.

Ноктавидант пожал плечами. Он и сам не раз задумывался над этим. Обладая свободой воли, а соответственно — свободой делать выбор, человек был способен влиять на будущее, которое менялось с каждым принятым решением. Следовательно, никакой предопределённости быть не могло. Однако что, если свобода воли — всего лишь иллюзия? Как ни странно, во все времена находились те, кто допускал подобное.

Принципал отхлебнул вина, подержал во рту, а затем выплюнул в стоявший рядом кубок, где уже набралось достаточно напитка, покрытого шапкой белой пены. Позже это вино вместе с объедками с хозяйского стола продадут на рынке, где их купят за треть или половину первоначальной цены.

Краем глаза клирик уловил движение, всколыхнувшее тьму на границе света и тени, а вслед за тем из угла выступила фигура. Проклиная себя за неосторожность, Ноктавидант шагнул от окна.

— О, это вовсе не обязательно, — произнёс незнакомец.

Голову вошедшего покрывал капюшон, который тот откинул, едва ступив в круг света.

Внезапно без всяких на то причин Ноктавидант вспомнил, как в детстве был вынужден три дня провести в тёмном пространстве под досками пола, а наверху пьянствовали и смеялись вендарские солдаты. Каждый час приводили какого-нибудь бедолагу, и под ликующие возгласы перерезали ему горло. Иногда несчастных оказывалось двое: им вручали оружие и заставляли драться. Кровь заливала все вокруг; она просачивалась между досками пола, капала Ноктавиданту на лицо, стекала по груди. Вскоре земля под ним стала влажной. В те минуты, когда он проваливался в беспамятство, ему казалось, что он тонет в ней. Будто некая милосердная сила старалась перенести его как можно дальше от этого места.

Однажды — это случилось на исходе третьего дня — раздался удар, а затем глухой стук. Разбуженный шумом, маленький Нокта пришёл в себя. Он давно ничего не ел и не пил, а поэтому терял сознание все чаще. Теперь он наблюдал, как очередной несчастный валится на пол прямо над тем местом, где он прятался. Когда тот упал, в щель между досками стал виден его глаз; наверняка когда-то он был серым или голубым, однако сейчас все затянула кровавая плёнка.

Чем дольше Нокта всматривался, тем более осмысленным ему казался этот взгляд. Поначалу он видел в нем лишь печаль, словно в момент расставания с жизнью несчастный не испытывал ничего, кроме скорби, затем во взгляде проявился немой укор. Не в силах больше выдерживать, Нокта зажмурился, а когда вновь открыл глаза, увидел, что печаль и осуждение ушли, уступив место чему-то другому. Теперь в немигающем взгляде читался гнев.

Нокта буквально вжался в пол. Ему стало казаться: ещё мгновение, и незнакомец встанет на ноги и примется громкими криками призывать солдат, указывая на щель в половицах. Он уже почти слышал, как солдаты бегут, чтобы выломать доски пола… А затем рядом опустился чей-то сапог и тело несчастного оттянули в сторону.

Все завершилось.

Это и многое другое проскользнуло перед мысленным взором Ноктавиданта в считанные мгновения, оставив после себя лишь смутные воспоминания: запах земли, биение крови в ушах, странный солоноватый привкус во рту и звук, с которым мёртвое тело тащили по шершавым доскам.