Дни в Бирме. Глотнуть воздуха - Оруэлл Джордж. Страница 19

– Ну нет. Но я, конечно, просто обожаю читать, – сказала девушка. – Так здорово встретить кого-то, кому нравятся книги! То есть хорошие книги, не всякий мусор в клубных библиотеках. Надеюсь, вы меня простите, если я совсем вас заболтала. Когда я встречаю кого-то, кто слышал о такой штуке, как книги, то, боюсь, начинаю изливаться, как нагревшееся пиво из бутылки. Но вы должны простить мне этот изъян в таких краях.

– О, да я сам люблю поговорить о книгах. По-моему, читать – это так чудесно. То есть, чем была бы жизнь без чтения? Это такой… такой…

– Такой частный курорт. Да…

Они предались общению, безудержному и ненасытному: сперва о книгах, потом об охоте, к которой девушка, похоже, испытывала интерес и побуждала Флори рассказывать все дальше. Она разволновалась, когда он рассказывал, как ему пришлось застрелить слона несколько лет назад. Флори почти не замечал, а девушка и подавно, что говорил все время он один. Он не мог остановиться – так приятно было болтать обо всем подряд. А девушке нравилось слушать. Как-никак, он спас ее от буйвола, и ей не верилось, что эти чудовища могли быть безобидными; ненадолго он стал почти героем в ее глазах. Людям нередко приписывают заслуги за что-то, чего они не совершали. Флори испытывал редкую радость, когда разговор течет так легко, так естественно, что можно говорить и говорить, и все будет мало. Неожиданно легкость исчезла, они встрепенулись и притихли. Они заметили, что уже не одни.

С другого конца веранды, из-за перил, на них пялилась угольно-черная усатая физиономия. Это был старый Сэмми, «книжный» повар. Позади него стояли Ма Пу, Ма Йи, четверо старших детей Ко Слы, неизвестно чей голый ребенок и две старухи, пришедшие из деревни поглазеть на «ингалейкму». Эти старые кошелки с огромными сигарами во рту напоминали вырезанных из дерева идолов и глазели на «ингалейкму», как английские простолюдины могли бы глазеть на зулусского воина в полном облачении.

– Эти люди… – сказала девушка тревожно, глядя на них.

Сэмми, поняв, что его заметили, напустил на себя виноватый вид и стал поправлять тюрбан. Остальная публика слегка растерялась, кроме двух старых идолов.

– Вот же нахалки! – сказал Флори.

Он ощутил холодный укол разочарования. Все же не стоит этой девушке задерживаться у него на веранде. Оба вдруг вспомнили, что они совершенно не знакомы. Девушка чуть покраснела и стала надевать очки.

– Боюсь, английская девушка в диковинку этим людям, – сказал он. – Они не хотят ничего плохого. Уходите! – сказал он им сердито, махнув рукой.

И они ушли.

– Вы знаете, с вашего позволения, я думаю, мне пора идти, – сказала девушка и встала. – Меня довольно долго не было дома. Они могут подумать, куда это я ушла.

– Вам правда пора? Еще довольно рано. Я позабочусь, чтобы вам не пришлось идти домой с непокрытой головой.

– Мне правда пора, – начала снова девушка.

И осеклась, глядя на дверь. На веранду вышла Ма Хла Мэй, держа руку на бедре. Она вышла из дома и всем своим видом показывала, кто здесь хозяйка. Две девушки стояли лицом к лицу совсем рядом.

Трудно было представить больший контраст: одна бледная, как яблоневый цвет, другая темная и вульгарная, с валиком черных отливавших металлом волос, в лососево-розовой шелковой лонджи. Флори подумал, что только сейчас заметил, какое темное у Ма Хла Мэй лицо и как непривычно смотрится ее маленькое, крепкое тело, по-солдатски стройное, без единой округлости, кроме крутого изгиба бедер. Он стоял у перил и смотрел на двух девушек в нерешительности. Они тоже не сводили друг с друга глаз не меньше минуты; и трудно было сказать, кто из них был больше поражен или изумлен увиденным.

Ма Хла Мэй повернула лицо к Флори, нахмурив ниточки черных бровей.

– Кто эта женщина? – спросила она угрюмо, по-бирмански.

Он ответил ей также по-бирмански, ровным голосом, словно отдавал распоряжение служанке:

– Уходи сейчас же. Если попробуешь что-нибудь выкинуть, я потом возьму бамбук и так тебя отделаю, что костей не соберешь.

Ма Хла Мэй замялась, пожала узкими плечами и ушла. Другая же девушка, глядя ей вслед с любопытством, сказала:

– Это мужчина или женщина?

– Это женщина, – сказал он. – Жена одного из слуг, полагаю. Приходила спросить про стирку, вот и все.

– О, так вот какие из себя бирманки? Это такие странные создания! Я много их видела, пока ехала сюда на поезде, но, знаете, я думала, это мальчики. Они так похожи на деревянных кукол, правда?

Она направилась к ступенькам, очевидно, потеряв интерес к Ма Хла Мэй. Флори не стал ее задерживать, опасаясь, что Ма Хла Мэй может вернуться и устроить сцену. Хотя это было не страшно, ведь ни одна из девушек не знала ни слова на языке другой. Он позвал Ко Слу, и тот прибежал с большим зонтом из промасленного шелка на бамбуковом каркасе. Он почтительно открыл его внизу лестницы и стал держать над головой девушки. Флори проводил их до ворот. Они остановились и пожали руки, и он опять чуть отвернулся, как бы от яркого солнца, пряча родимое пятно.

– Мой приятель проводит вас домой. Вы были так добры, что зашли ко мне. Не могу вам выразить, как я рад, что познакомился с вами. С вами у нас в Чаутаде все будет совсем по-другому.

– Всего доброго, мистер… ой, как смешно! Я даже не знаю, как вас зовут.

– Флори, Джон Флори. А вас… мисс Лэкерстин, да?

– Да. Элизабет. Всего доброго, мистер Флори. И большое вам спасибо. Этот ужасный вол. Вы просто спасли мне жизнь.

– Да ну, ерунда. Надеюсь, я увижу вас в клубе вечером? Полагаю, ваши дядя с тетей придут. Значит, до вечера.

Он стоял у ворот и смотрел им вслед. Элизабет – чудесное имя, такое редкое теперь. Это только прибавляло ей привлекательности в его глазах. Ко Сла семенил за девушкой причудливой неуклюжей походкой, поднимая зонт над ее головой и стараясь держаться от нее как можно дальше. Прохладный ветерок прошелся по холму. В холодную погоду такой нет-нет да и подует в Бирме, словно из ниоткуда, наполняя европейца жгучей ностальгией по холодным морям, объятиям русалок, водопадам, ледяным пещерам. Он прошелестел в раскидистых кронах огненных деревьев и подхватил обрывки анонимного письма, которые Флори недавно выбросил за ворота.

Элизабет лежала на диване в гостиной Лэкерстинов, задрав ноги и положив под голову подушку, и читала «Очаровательных людей» Майкла Арлена [49]. В целом Майкл Арлен был ее любимым автором, но когда ей хотелось чего-то серьезного, она склонялась к произведениям Уильяма Дж. Локка [50].

Гостиная была прохладной, светлой комнатой с побеленными, невозможно толстыми стенами; немалое пространство скрадывали журнальные столики и медные варанасские статуэтки. Пахло ситцем и засыхающими цветами. Миссис Лэкерстин спала наверху. Слуги в людской тоже спали, положив головы на деревянные подушки, – всех сморил смертный полуденный сон. Вероятно, и мистер Лэкерстин спал у себя в маленькой деревянной конторе, дальше по дороге. Никто не шевелился, кроме Элизабет и чокры, который лежал на спине в комнате, смежной с хозяйской спальней, и покачивал ногой веревку опахала.

Элизабет только исполнилось двадцать два, и она была сиротой. Ее отец, хоть и не такой выпивоха, как его брат, Том, не отличался бережливостью. Он был торговцем чаем, и доход его сильно колебался, но врожденный оптимизм не позволял ему откладывать на черный день. Мать Элизабет была бесталанной, поверхностной, высокопарной женщиной, преисполненной жалости к себе, и избегала всех обычных жизненных обязанностей по причине своей излишней чувствительности. Немало лет она отдала таким движениям, как Суфражизм [51] и Высшая мысль [52], не раз пыталась утвердиться на литературном поприще и наконец удовлетворилась живописью. Живопись – единственное искусство, которым можно заниматься не имея ни таланта, ни прилежания. Миссис Лэкерстин приняла позу одинокого художника среди «филистеров» – в число которых записала, разумеется, и мужа – эта поза давала ей почти безграничные возможности досаждать окружающим.