Притворная дама его величества (СИ) - Брэйн Даниэль. Страница 22

Говорить бессмысленно, лучше подать пример.

У меня была студия для кройки и шитья. Комната, которую мне делали профессионалы, и на них я могла положиться. Где то время? Стол, подогнанный с учетом моего роста, за которым удобно было сидеть, и стол, также подогнанный, за которым нужно было стоять. Здесь не наблюдалось ничего даже отдаленно похожего…

Но я встала, прошла по комнате, спиной чувствуя, как два десятка глаз высверливают во мне дыры. Хорошо, что даже в этом мире взглядом убивать было нельзя, иначе меня бы уже изрешетили. 

Я наметила себе что-то похожее на бюро. Тяжелое, черт, конечно, но я все равно подвинула его чуть к окну, потом вернулась к девицам, по-хозяйски вытащила из какой-то корзиночки приятную белую ткань, наклонилась, взяла иголку и нитки. 

Все это происходило в молчании. А я думала — мне не только не приходилось шить трусы, я в глаза никогда не видела выкройки.

Ни резинки, ни булавки, думала я рассеянно, прикладывая ткань к своему новому телу. Нет, все-таки нельзя давать Маризе столько жрать мучного и сладкого, она склонна к полноте, но овощи отвратительны и мясо несъедобно.

— Что ты делаешь, дитя моя? — елейным голоском спросила герцогиня.

— Мне видение было, — в тон ей отозвалась я, думая, не потащат ли меня после этих слов на костер. — Святая Анна велела мне сшить такое. Я не хочу перечить воле ее.

Герцогиня покачала головой, а девушки зашелестели. Но инквизитор не ворвался, и то ладно, вздохнула я и принялась за дело.

Кто-то взял какой-то струнный инструмент. Я подняла голову — кажется, Марселин, она некоторое время дергала струны и что-то тихонько напевала, а потом я услышала настоящую историю.

Пела Марселин красиво. Не в моих привычках было проникаться людьми из-за того, что они умели, никогда я не понимала тех, кто фанатеет от актеров и певцов — каждый делает просто свою работу, повар, врач или музыкант, какая разница, — но я получила эстетическое удовольствие.

Может, из-за моего рассказа, а может потому, что просто к слову пришлось, или эту балладу Марселин лучше всего знала, но я услышала историю той, кого называли святой Анной.

Жили два брата и сестра, дети богатого горожанина, и плыли они на корабле, и попали в бурю. Зачерпнула шхуна воды и начала тонуть, но жалко было шкиперу товара, и приказал он пассажиров швырять в бущующие волны. Было из кого ему выбрать, много было на шхуне небогатых людей, которым и выкупа не дать, и отпор не дать. Сказал один брат — не дело ты, шкипер, творишь, бережешь дело рук человеческих и не ценишь созданное господом — жизнь. Но не услышал его шкипер. И второй брат вырвал из рук матросов женщину, и приказал тогда шкипер выбросить первыми за борт этих двух бунтарей. И крикнула девушка, которую звали Анной, отчаянно в небеса, моля господа о спасении — не для себя, для братьев своих, детей и женщин. И решил господь — так и быть, и в благодарность за милосердие к невинным и беззащитным созданиям своим ниспослал братьям и Анне Книгу Откровений и Заповедей и повелел каждому из них создать три Ордена: тому брату, который защитил словом творения господни, Орден Справедливости, тому, кто делом защитил — Орден Возмездия, а Анне — Орден Милосердия. 

Это была предыстория, а баллада оказалась увлекательной и длинной. Марселина даже периодически отпивала разбавленное вино. Святая Анна была благочестива и умна, я узнала, как появились первые монастыри, как совершались первые паломничества, как взошла Анна однажды на гору и провела там три месяца, молясь о выздоровлении матери пятерых малых детей, и господь дал ей Средство. Но возвращалась Анна, радостная, благодарящая господа неустанно, и налетел ветер, и растрепал он ткань, в которой Анна несла дар господень, и только остатки на ткани позволили вылечить женщину, а что за Средство — никто так больше и не узнал. Огорчился господь, что Анна не сберегла дар, и хоть простил ее, но нового Средства не дал…

Марселин слегка осипла, баллада завершилась вознесением Святой Анны на небеса, а я рассматривала получившееся дело рук своих. Девушки сдержанно охали и разгибались, завистливо поглядывая на меня. А я думала, как удачно выбрала имя святой. Прямо как знала. А ведь я даже не задумалась: имя само мне прыгнуло на язык. Сработала память тела? Мне стало смешно от этой мысли, но ведь так может быть? Если Мариза имела привычку все время поминать сию Анну, язык мог просто… совершать привычные движения. Вошел в резонанс с новым мозгом, вышло неплохое взаимодействие.

Кажется, та дрянь, что я пила, оказалась крепковата, печально подумала я. Святую Анну поминала при мне оригинальная Адриана. Интересно, что я еще увидела и услышала из того, что может быть мне полезным, и благополучно забыла об этом?

— Что ты сделала, дитя мое? — у герцогини был такой противный голос, что я сама бы выкинула ее за борт и нашла бы для кого угодно аргументы, почему ей там самое место. — Что это такое?

— Панталоны, — я присела в книксене. Скажи, хороши? И спина у меня не болела, что нельзя было сказать об остальных. Ноги гудели немного, это это мелочи. — Это… под юбку. 

Мне приходилось объяснять людям многое. Многое по несколько раз. Больше, чем на пару раз, меня как правило не хватало. 

Никогда, даже в бреду или пьяном угаре, мне не могло привидеться, что я буду объяснять людям, как и зачем носить трусы.

— Святая Анна, — осторожно начала я, — принесла мне во сне белую ткань и велела прикрыть наготу. 

Что же это за Средство такое?..

Очень сложно было правильно подобрать слова.

— Прикрытая плоть — смиренная плоть.

Чушь, конечно, но может сработать. Герцогиня, да и все курочки тут, определенно позволяют себе наедине немало… лишнего. Еще лет за тридцать до дня моей нелепой гибели под лавиной на горном курорте подобные увлечения считались предметом изучения психиатрии.

— Хулу возводишь, — прищурилась герцогиня. Я отступать не собиралась. Сожгут на костре или нет?

— Я молилась о сохранении девства, — выдала я и продемонстрировала трусы ей поближе.

Да, это не пояс верности, но неплохое препятствие, если что. Сшила я их на совесть, руками не разодрать. 

Девицы шептались, а на лице герцогини проступило наконец понимание. Я готова была вопить от восторга. Конечно, я не собиралась отдавать свои трусы, вот еще, но если им приспичило что-то шить, то пусть хотя бы займут руки с пользой, а не бессмысленными салфеточками.

Девицам тоже было интересно взглянуть на трусы, но я не давала их никому в руки. Прикидывала, сколько штук смогу сшить и сколько мне надо. Больше не меньше, в конце-то концов. 

После шитья был обед. Опять пресное мясо, опять разбавленное вино, опять овощи, которые я никак не могла опознать. И хлеб, и как бы одуряюще он ни пах, я от него отказалась. Не то чтобы я была такой уж фанаткой идеального тела, но надо понимать, где нормальный вес, где здоровье.

Я старалась смотреть, кто что ест и кто смотрит в чужую тарелку. Девушки, конечно, не голодали, и не то чтобы я подозревала, что эффектно яды сыпали не только по указке режиссера, который полночи не спал, обдумывая кульминационную сцену, но — я даже в своем мире предпочитала следить за соседями по столу, особенно малознакомыми. Травить меня, конечно, никто не стал бы, но вот обнаружить, что я выполнила в беспамятстве банковский перевод тысяч на триста, я могла бы. 

В процессе потребления аристократками пищи я выяснила пока одно: лопали они много, но еду брали изящно. Я успела наесться и отодвинуться от стола, а девицы все протягивали цепкие лапки. Я интереса ради попыталась так же элегантно подцепить кусок мяса, не вышло, я попробовала еще раз, потом плюнула. Я — деревенская девочка, блаженная Адриана, и где там мои трусы, не украл ли их кто?

Пошить этот бесценный предмет одежды я собиралась еще не один раз.

После обеда, к счастью, мне позволили вернуться к себе. Герцогиня посматривала на меня украдкой, но явился встревоженный Пьер и что-то сказал ей, она недовольно поднялась и ушла, а мы остались предоставлены сами себе, и тогда Женевьева — видимо, она была здесь за старшую — распустила нас по комнатам. Я подхватила трусы и была такова.