Эхо драконьих крыл - Кернер Элизабет. Страница 57

— Земля превращается? — переспросила я наконец. — Но почему?

— На это нет ответа, такое просто происходит. Там, где спят кантри, земля обязательно превратится в кхаадиш. Таков ход вещей.

Хвала Владычице, напряженность с него несколько схлынула. Он даже издал негромкое шипение, означавшее смех, добавив при этом:

— На наш взгляд, на нем лежать удобнее всего — это к слову. Некоторые считают, что земля слишком страдала бы от нашего жара, не будь она защищена кхаадишом; другие полагают, что все дело в нашей броне, она каким-то образом вступает во взаимодействие с землей, порождая это вещество. Не важно. Главное, что так происходит, — он переменил положение и уселся на пол, поставив передние лапы перед собой, отчего приобрел строгий вид и спросил меня: — Зачем твой народ придает столь огромную ценность этому ничего не стоящему металлу, что вы готовы убивать ради него?

Мне хотелось бы дать ему вразумительный ответ, но я могла лишь сказать правду.

— Я не знаю, — ответила я искренне. — Разумеется, он красив, ты и сам воспользовался его красотой, чтобы украсить свою пещеру, но, помимо этого, я не вижу в нем ничего ценного. Мой от… Хадрон разводил лошадей, и в глазах других людей они были необычайно ценны. Мы меняли их на товары или брали за них серебром, а изредка и золотом — оба металла позволяли нам купить лошадям корм, а себе кое-что из имущества, потому что другие люди всегда готовы обменять на эти металлы свой товар. Но какими бы ни были грехи Хадрона, он никогда не питал к золоту страсти. Он лишь заботился о своих лошадях.

Акор все молчал.

— Я никого из-за золота не убивала, Акор, и не ставила его превыше всего на свете. Мне жаль, что оно явилось причиной неприязни между нашими народами, но разве это было единственной причиной? Вот что я скажу: не стоит переносить на меня деяния, совершенные другими.

Он вновь переменил положение и, наклонившись ко мне, проговорил с раскаянием в голосе:

— Прости меня, малышка. Ты совершенно права. Мне следует хотя бы иногда помнить, насколько быстро протекают ваши жизни, с тех пор в твоем племени сменилось множество поколений. Это все равно, как если бы ты начала приписывать мне вину за решение, принятое перворожденными. Я прошу у тебя прощения, Ланен. Тебе нужно постоянно напоминать мне об этом.

Пламя костра начало тускнеть. Драконий огонь, похоже, был жарче обычного: огромное бревно уже почти полностью сгорело. Впрочем, оно сослужило свою службу — холод, пробиравший меня, отступил, и сейчас мне было тепло и уютно.

— Разве твоему огню не требуется еще дров, малышка? — спросил Акор.

Тогда-то я и совершила один из самых смелых и (хотя я этого и не осознавала) мудрых поступков в своей жизни.

— Нет, — сказала я. — Пускай гаснет. Тогда меня не будет ослеплять ни вид этого места, ни ты сам, — я усмехнулась, глядя на него. — Самые лучшие разговоры в моей жизни происходили ночью, при погашенных светильниках. У меня нет одеяла, но за него вполне сойдет и плащ, а если ты позволишь мне сесть рядом с тобою, я, скорее всего, не замерзну, — я огляделась. — Я все так же не люблю пещер, но думаю, что ты не допустишь, чтобы на меня тут что-нибудь набросилось.

Наградой мне было облако пара. Несмотря на мое удивление, тепло от него было просто чудесным, хотя при этом в пещере стало довольно-таки влажно. Для себя я открыла, что таким образом Акор выражает громкий смех.

— Храбрые речи, Ланен, отлично! Да не войдет сюда ни одно существо, ни большое, ни малое, ибо сам Акхор Серебряный царь охраняет здесь женщину из рода гедришакримов!

И сам воздух пещеры словно очистился от древнего гнева, от безрассудства предшественников — от всего, что не относилось ни к кому из нас. Смех — самое могущественное средство.

Когда огонь погас, мы устроились поудобнее. Я поразилась сама себе, обнаружив, как играючи велю ему убрать хвост, переместить крыло то в одну сторону, то в другую, чтобы мне было удобно сидеть. Думаю, он тоже был слегка удивлен, но его это еще и забавляло; я решила, что и у драконов, верно, при дружбе многое позволяется. Мы оба свернулись друг подле друга на краю золотого пола пещеры, на котором мне, между прочим, вовсе не казалось уютно, под самым проемом, что открывал над нами небо. Я сидела, прислонившись к его теплому боку, завернутая в плащ. Голова Акора покоилась у него на передних лапах, крылья он сложил назад, чтобы они не мешали мне. Мы следили, как по стенам скользят последние блики умирающего огня, и наслаждались уже тем, что мы вместе, мы верили, что подобное не было ведомо больше никому из наших народов.

— Тут очень красиво, Акор, — произнесла я тихо. — Я хотела сказать тебе об этом. А отблески огня на зо… на кадише, кажется, источают тепло и успокаивают.

— Я рад, малышка, — он устремил на меня взгляд своих бездонных глаз. — И я рад также, что страх, преследовавший тебя, отступил. Не поговоришь ли ты со мною об этом?

Только не сейчас, прошу тебя. Чуть позднее, подожди немного. Все так прелестно, и я не хочу нарушать этой прелести.

Хорошо. Тогда о чем же мы будем говорить сейчас, окруженные такой прелестью после долгих веков разлуки?

Я улыбнулась.

— Для начала скажи: что же такое заставляло тебя и раньше прибегать к подобному приземлению?

Он рассмеялся, как я и предполагала. Мило и ласково.

— Это было из-за глупости, о чем ты, думаю, догадываешься, — ответил он. — Мне пригрезилось… Я пробуждался ото сна (своего последнего вех-сна) и был обуреваем ферриншадиком; я чувствовал, что если не предприму что-нибудь, то взорвусь от переполнявших меня чувств. И я представил, будто у меня есть друг-гедри, который мечтает полетать…

Ему пришлось объяснить мне, что такое ферриншадик; оказалось, подобное чувство знакомо и мне, и я рада была узнать, что кто-то придумал для него особенное слово. Что касалось его умения приземляться стоймя, то, судя по всему, он весьма им гордился, хотя на первый взгляд могло показаться, что он не придает этому особого значения.

— Это довольно неуклюжий способ посадки, но он вполне годится, — в голосе его мне послышалась усмешка. — Хорошо еще, что ты не видела, как я в этом упражнялся. А то никогда бы не согласилась покинуть твердую землю…

Огонь догорал.

— Может, и вправду не согласилась бы, — ответила я. — Мне даже до сих пор не верится, что я летела. Это было чудесно.

— Жаль, что у тебя нет крыльев, Ланен. Думаю, настоящий полет доставил бы тебе гораздо больше удовольствия.

И я вздохнула, мечтая о крыльях и чешуйчатой броне — и о Ветрах, что вознесли бы меня ввысь.

Акхор

Она набрала полную грудь воздуха и резко выдохнула. Выглядело это очень странно. Мне необходимо было выяснить.

— Что это обозначает?

Она помолчала немного.

— Это называется вздохом, — ответила Ланен с каким-то унынием в голосе. — Я не уверена, что могу объяснить тебе, что он означает, хотя я вроде бы слышала, как ты и сам испустил подобный же звук совсем недавно. Я сидела и мечтала о крыльях, о полете и о том, что недурно было бы стать… одной из представительниц твоего Рода, и понимала, что это совершенно невозможно. Такая мысль слега удручила меня: мне было жаль, что с этим ничего нельзя поделать. Вот и все.

От костра остались лишь пылающие угли, все еще ярко-красные и горячие; глядя на них, я слышал подлинную грусть, исходившую из ее сердца;

— Прости меня, дорогая Ланен, но я должен спросить тебя еще кое о чем. Ты ведь понимаешь, что между нами больше не должно быть секретов. Молю тебя: поведай мне о своей печали и о страхе, что омрачил нашу с тобой сегодняшнюю встречу.

— Ты прав, сейчас самое время.

Она рассказала мне историю о Маран и Марике — так же, как ей рассказывал Джеми, а затем и все остальное, произошедшее с тех пор, как она ступила на остров; в заключение она поведала мне о непреодолимом колдовском соблазне и своем побеге на свободу.

— Они ведь почти добрались до нас, мы едва успели улететь, да? — спросила она, и в голосе ее слышался притуплённый ужас.