Эхо драконьих крыл - Кернер Элизабет. Страница 7

— Как спала? — спросил Джеми. Голос его был невеселым.

— Отвратительно. А ты?

— Почти так же, — ответил он. Теперь, сидя подле него, я увидела, что он вроде как постарел на несколько лет: под глазами темные круги, лицо изборождено морщинами, которых я раньше не замечала, а седины в волосах еще больше, чем прежде. Он понизил голос:

— Я уже долгое время не убивал никого, кроме кур, — дольше, чем ты живешь на этой земле. Уверяю тебя, что не испытываю от подобного никакого удовольствия, если ты именно об этом подумала. Но жизни наши сейчас бы нам не принадлежали, останься тот человек в живых.

— Знаю. Нет, правда, я понимаю прекрасно, что обязана тебе жизнью. Только…

— Что — только?

Мне все еще трудно было говорить, и я сидела, уставившись в кружку.

— Джеми, ты… ты вселил в меня ужас. Твой голос — я и не представляла себе, что ты… Проклятье, не знаю, как сказать! — я воззрилась на него. Вот он — сидит передо мной, глаза все те же добрые, как и всегда, а лицо омрачено грустью — и все же это лицо самого дорогого мне товарища. Я снова опустила было взгляд, как вдруг осознала, что именно это я и должна ему сказать. Я всегда чувствовала себя в долгу перед ним.

Я заговорила — почти шепотом, но глядя ему прямо в глаза:

— Джеми, ты с самого начала знал, как следует убить его. Быстро и наверняка. Он свалился на полуслове, он был мертв даже прежде, чем осознал опасность. Мне… мне сделалось плохо оттого, что я увидела тебя таким. Я всегда считала тебя добрейшим человеком на свете. Мне приходилось видеть, как ты несколько раз уклонялся от каких бы то ни было схваток, а тут ты прикончил его, будто только для этого и был рожден.

Он вздохнул лишь с легким намеком на сожаление.

— Хорошо, Аанен. Если ты так хочешь это знать, я расскажу тебе. Предупреждаю: это касается тебя не меньше, чем меня, — тень улыбки пробежала по его губам. — Я должен поведать тебе кое-что сейчас, хотя и надеялся, что сам выберу для этого подходящее время.

Он выпил содержимое своей кружки и вновь наполнил ее до краев. Пил он большими глотками.

— Есть много, что нужно тебе рассказать, — продолжал он, — да ты к тому же хочешь узнать все разом. По меньшей мере это поможет тебе забыть о прошлой ночи.

И он начал свой рассказ:

— Родился я в Северном королевстве, в деревне Аринок, что близ Свящезора у подножия гор, совсем рядом от Восточного горного королевства. Там я провел большую часть своей юности, ввязываясь в драки, как и большинство молодых людей, и совсем не желая обучаться ремеслу, которым владел мой отец. Родители мои умерли, когда мне было пятнадцать — я был уже достаточно взрослым, чтобы обойтись без них, но все-таки еще слишком молодым, чтобы их лишиться. Я попытался было поработать в поместье своего отца, но сапожник из меня был такой, каких свет не видывал, — уголок его рта потянулся вверх, — ну, вот как из тебя коневод. Я мог бы заниматься делом, только насильно себя принуждая, а это мне было не по нраву.

Спустя несколько лет по восточной границе прокатилось несколько битв. Должно быть, какой-нибудь вельможа с гор, побогаче да посмелее, вознамерился захватить побольше плодородной земли под пашни и стал учинять набеги на соседей. Когда же это не помогло, он послал в поход свое войско, а наш король стал собирать свое. Я пошел добровольцем. Денег у меня все равно не было, и я искал любой способ избавиться от сапожного ремесла.

Я быстро всему обучился — там на это много времени и не давалось. Нам удалось оттеснить налетчиков назад, и в течение полутора лет распри были закончены. Но к той поре я изменился. Когда капитан спросил нас, кто последует с ним в западную часть королевства для подавления еще одного бунта, я вызвался первым. Мне было девятнадцать, и я мнил, что бессмертен, — хотя и нельзя сказать, что вместо головы носил тогда на плечах кочан капусты.

Джеми умолк, чтобы смочить горло. Я нарочно не раскрывала рта, словно боялась, что туда налетят мухи. Я докучала Джеми расспросами о его прошлом большую часть своей юности и в конце концов отчаялась что-нибудь от него услышать — и теперь мне казалось, будто я годами билась головой о стену, а когда наконец повернулась к ней спиной, то услышала, как позади меня она легко разлетелась в пыль.

— Следующий бой повлек за собой еще один, потом еще и еще — и спустя несколько лет я уже сделался наемником. И надобно заметить, неплохим. К тому времени мы сражались вместе уже долгое время. Меня обучали лучшие из учителей, и это мне было по душе. Мы устремлялись туда, где шла битва, а битвы бывают всегда: мелкие вельможки все время пытаются захапать побольше земли, и ни один из четырех королей не в силах остановить их без подмоги, — он вздохнул. — Они были мне лучшими товарищами — те, с кем я сражался бок о бок. Вместе мы бились восемь лет: большей частью на суше, ради мелких баронов, и дважды на море — сперва на стороне пиратов, а позже и против них. Но я устал видеть, как погибают мои боевые товарищи — тут один, там двое, — и в конце концов сам был тяжело ранен, — взгляд его блуждал где-то за тысячу миль отсюда. — Впервые я заглянул в глаза собственной смерти, и увиденное мне не понравилось. Капитан мой понял это и решил поручить мне особое задание, что встряхнуло бы меня. Нам заплатили за то, чтобы мы остановили берунского барона, вторгшегося в южную

часть Восточного королевства. Это был самый отъявленный мерзавец — из тех, которые предают смерти женщин ради забавы.

И тут я столкнулась с этим опять: голос Джеми сделался жестоким и холодным, беспощадным и сильным, как горные корни, и звучал словно издалека. Я зябко поежилась, хотя и находилась в теплом трактире.

— Если кто-то и заслуживал смерти, то это он. При нем была орда деревенских олухов, которые бились ради него, но капитан сказал нам, что жестоко было бы лишать жизни этих бедняг. Он решил выслать небольшой отряд, чтобы убить самого барона и таким образом покончить со всем. Вот он и выбрал меня. Мы выступили в полночь — я и двое моих товарищей, которые должны были меня прикрывать.

Джеми закрыл глаза и умолк. Я была уверена, что он вновь переживает события той ночи, с каждой мыслью воскрешая в памяти шаг за шагом. Он открыл глаза и воззрился на меня, и взгляд его был взглядом человека, который однажды и навсегда утратил часть собственной души.

— Я убил его, Ланен. Это было так просто. Я перерезал ему горло во сне. Все происходит бесшумно, когда перерезаешь горло… — в его голосе сквозило отвращение, но я знала, что это не из-за барона. — Мы выбрались через окно и проскользнули мимо охранников — и война была закончена. Нет ведь смысла биться ради покойника. Мы победили.

Он осушил свою кружку, заново наполнил ее и выпил до половины, прежде чем продолжить рассказ.

— Когда начала разноситься молва — осторожно, то тут, то там, а в открытую никто ничего не говорил, — нас снова наняли для подобной работы. Потом еще раз. На наемных убийц завсегда спрос, если они знают свое дело.

Он опять посмотрел на меня — так, словно видел меня впервые.

— Если хочешь знать, Ланен, — да, я ненавидел все это. Как и самого себя, — добавил он, и, казалось, темная горечь терзала его голос. — Но даже в таком ремесле может присутствовать гордость. Я никогда не причинял боли, если этого можно было избежать; я никогда не убивал женщин или детей и не брался за любую работу без разбору, если мне предоставлялся выбор. Иные предложения я отвергал — если сам был знаком с жертвой или если последними остатками души чувствовал, что человек не заслуживает смерти. Я не всегда бывал прав и не всегда мог выбирать — но когда мог, то старался сохранить хотя бы малую часть самого себя невредимой, — на мгновение он закрыл глаза и продолжал: — Из-за этих вылазок я растерял всех своих товарищей. Восемь лет мы жили и сражались бок о бок — и вдруг они стали относиться ко мне как к твари, с которой им было противно даже разговаривать — которая умерщвляет тайком, по ночам.

Долгие годы жил я по прихоти тех, кто платил мне, — когда сам по себе, а когда с такими же, как я, убийцами, — и со временем совсем очерствел сердцем и измельчал душой, до тех пор пока не мог уже выносить своего отражения в зеркале даже во время бритья. Я оставил свое занятие — ненадолго, как я полагал, — и жил на свои сбережения столько, сколько мог, скитаясь по свету; однако все чаще помыслы мои были направлены к тому единственному месту на земле, которое я считал своим домом.