Иное царство - Керни Пол. Страница 62

На миг ему показалось, что она набросится на него с кулаками. Ее глаза засверкали. Но это просто отразили солнце слезы, наполнившие их. Она ничего не сказала, и следующие два дня прошли в напряженном молчании, и он не мог добиться от нее никакого ответа. Эта тема стала нелепо, мучительно запретной.

Вновь они заметили, что за ними наблюдают. Но теперь это был не лес. В деревьях раздавался гулкий смех, переходивший в рычание, и, казалось им, они видели лица среди ветвей, наблюдающие за ними. Начались всякие мелкие неприятности. Вдруг прохудился самый большой бурдюк. Лошади то и дело начинали хромать. Подпруга Майкла лопнула, и он обнаружил, что она была наполовину перегрызена. Котт громко звала Меркади в уверенности, что все это — проделки вирим, но никто не откликался.

— Они от меня отказались, — шептала она. — Я больше не своя для них, — и никакие убеждения Майкла на нее не действовали. Ощущение вины… словно холодный нож пронзал его внутренности. Он погубил ту жизнь, какую она вела здесь до его появления, а теперь он намеревался покинуть ее. Нет, она должна пойти с ним. Должна! Тут ей нечего делать.

Наступил и миновал день солнцеворота. Волосы Майкла совсем побелели, хотя борода оставалась пегой, точно у старого морского волка. Котт казалась его дочерью… нет, внучкой. Они ехали на север — пара изгнанников в поисках покоя, и все это время погоня следовала за ними. Отдаленный шум в ночи, резкий звериный запах в темный час перед зарей. Хотя они оправились от перенесенного в Волчьем Краю, постоянная настороженность измучила их, держала в состоянии вечного раздражения. И в тот день, когда они случайно наткнулись на лисьего человека, охотившегося в одиночестве, Майкл слепо наехал на него и чуть не убил, подчиняясь бездумному рефлексу. И только когда сбитый с ног бедняга закричал в отчаянии «Утвичтан!», кровавая пелена спала с его глаз, и Майкл опустил меч. И услышал собственный хриплый смех, полный облегчения и радостного узнавания.

Ликование. Пиршество. Счастливый день, как будто ничем не омраченный. Рингбон встретил их широкой улыбкой, забыв обычную сдержанность, и они с Майклом обнялись, как братья. Котт и Майкла приветствовали точно героев, и Майкл почувствовал, что, по-своему, это было возвращение домой к чему-то родному и привычному.

Племя лисьих людей пополнилось. Они приняли к себе медвежьих людей, чью стоянку разорили рыцари, и теперь их было почти восемьдесят — солидное число, и они совсем не походили на тех испуганных отчаявшихся людей, которых он в последний раз видел у границы Волчьего Края. Они пробились на север, теряя соплеменников по двое, по трое, но теперь они вновь обосновались на своих исконных охотничьих угодьях, и ни звери, ни рыцари с железными мечами уже не изгонят их отсюда.

Про битву в деревне сложили песню, племенное сказание, и Майкл осознал, что для этих людей они с Котт превратились в легенду. Новые члены племени смотрели на них с почтительным страхом. Утвичтан, человек, сражавший рыцарей огнем и громом, не побоявшийся проникнуть в Волчий Край! Теовинн, древесная дева, знающая лес лучше любого охотника. Им предстояло превратиться в миф.

Но они должны были ехать дальше. Волки приближались, а Майкл не хотел, чтобы из-за него этим людям пришлось столкнуться с Всадником.

Рингбон и несколько его людей отправились проводить их через лес — туземный почетный эскорт, — и, когда лето перешло в осень, они были уже далеко на севере, и снова наступила холодная погода, а ночи удлинились. И тут погоня нагнала их, Рингбон и его товарищи отстали, а волки напали на Котт с Майклом и загрызли серого мерина, на котором Котт проделала такой путь. В конце концов люди Рингбона отыскали их, когда Майкл лежал в бреду, вновь раненый.

И произошло еще что-то. Мало-помалу лесной язык, сам угнездившийся в голове Майкла, начал исчезать. Сначала слова, потом строение предложений. Понимать было легче, чем говорить самому, но, когда на смену осени пришла ранняя зима, в разговорах с лисьими людьми ему приходилось прибегать к помощи Котт. Этот край словно отворачивался от него, умывал руки, раз он решил его покинуть. От этой мысли Майкла охватывали горечь и тоска.

Им пришлось искать прибежище в приюте братьев, куда лисьи люди отказались последовать за ними. Как ни странно, Майкл продолжал понимать речь братьев по-прежнему. Возможно, причина заключалась в том, что он был христианином, как и они.

Тут все лисьи люди ушли, кроме Рингбона, а он остался с ними до конца, до Утвиды. Уже наступили настоящие холода, в лесах белел снег. И так в сопровождении лисьего человека они выехали (Котт на одолженном ей муле) из леса и уставились на равнину, такую жутко голую и пустую после долгих месяцев и лет, проведенных под деревьями. И тут они простились с дикарем, который возник в кошмарах ребенка, а потом стал другом — одним из немногих друзей, какие были у Майкла. Рингбон как будто не понимал, что они расстаются навсегда. Он же никак не думал свидеться с ними снова, когда они исчезли в южных лесах, но они остались живы и, конечно, в один прекрасный день вернутся и из этого путешествия.

— Ай ньювехт ювеньян, — сказал он, и Майкл понял. До того дня, когда вы снова придете.

И Рингбон растворился в густом сумраке под деревьями, в лесу, который был его миром. Котт не посмотрела ему вслед. Лицо у нее было белым и непроницаемым. Они направились к обнаженным холмам, к заключительной части их пути — туда, где из пещеры вытекала река, открывая Майклу дорогу домой.

Один раз они оглянулись и увидели Всадника: он неподвижно следил за ними из-под тенистой кровли Дикого Леса, а в небе над его головой разгоралась заря.

Ехали они быстро, потому что мул Котт оказался послушным животным. К вечеру они были уже высоко в холмах, и лесной мир, в котором они прожили так долго, казался темным ковром далеко внизу, присыпанным сверху снегом. Было так непривычно и весело озирать просторы со всех сторон, не опасаясь ни темных ложбин, ни низко нависающих ветвей. Если бы волки продолжали гнаться за ними, они заметили бы стаю за мили и мили. И Всадника тоже нигде не было видно.

Пещера и река не изменились. Почему-то Майкл ожидал, что они стали другими. Не потому ли, что мальчика, который выплыл из пещеры в то утро, больше не было. А был грузный седобородый мужчина весь в шрамах и с глазами убийцы.

Они устроились на ночлег возле реки, развели костер и разогрели мясо, пролежавшее в седельной сумке два дня. Потом они выпили ячменного спирта, который Рингбон подарил им при расставании. Выпили за Рингбона и его людей.

Но Котт все еще не сказала ни слова о возвращении Майкла в его мир.

Они сидели с двух сторон костра, облокотившись о свои седла. Мечта и мул мирно паслись рядом, а ночь развертывалась вверху вся в сверкающих блестках звезд. Очень холодная ночь. Здесь, высоко в холмах, с подветренной стороны валунов и во впадинах лежали сугробы, а четкая прозрачность небосвода предсказывала мороз. Если пойдет снег, станет теплее.

Вот что он обрывочно говорил Котт, зная, что, если снег и пойдет, на нем уже не отпечатаются его следы. Его последняя ночь в этом мире. Перед самой зарей он возьмет Мечту и поплывет вверх по течению холодной реки в пещеру и никогда не вернется. Котт не могла не знать этого, но она упорно молчала, а потому горе и чувство вины у него в душе раскалились в гнев против ее упрямства.

— Утром я вернусь домой, Котт, — наконец заявил он.

Она потыкала палкой в костер. Желтый свет заполнил тенями ее впалые щеки, лег на рубец поперек ее шеи там, где древесный волк чуть не оборвал ее жизнь.

— Ты отправишься со мной?

— Нет.

Она подняла на него глаза. Ее бледное лицо закрылось от него. Она была похожа на пожилую, костлявую, угрюмую старую деву.

— Но почему?

— Там не мой мир. Я там чужая. Ты вернешься мальчиком, ребенком, а я останусь такой, как есть. Мое место… мой дом — здесь. Когда-то я думала, что он и твой.

— Я этого никогда не говорил.