Чары тьмы - Керр Катарина. Страница 56

— Разве я не говорил тебе, что он вернется?

Он испытал чувство глубокого удовлетворения, увидев своего болтливого сына лишившимся дара речи.

После дружеского вечера и праздничного ужина, Аваскейн отправился разжигать огонь на маяке. Когда небо становилось перламутрово-серым, он высек искру кремнем и поджег сухую лучинку, потом подождал, пока от нее загорятся дрова. Он подкладывал поленья, пока наконец маяк не запылал, посылая предупреждения в море. Тогда Аваскейн подошел к краю площадки и посмотрел на брох, в окнах которого весело горел свет. Принц вернулся домой. «Я не забыл его, и он не забыл меня, — думал Аваскейн. — Мы подобны барсукам. Оба.» Мир был местом, приносящим удовлетворение, мир был полон справедливости. Позднее, когда полная луна взошла на небе, Мейл тоже поднялся на башню. Он тяжело дышал, переводя дыхание, потом схватился за ограждения.

— У тебя должны быть очень сильные ноги, черт побери, — сказал Мейл.

— К этому быстро привыкаешь.

Бок о бок они склонились через ограждение, глядя на море. Волны, пенясь, накатывали в серебристом лунном свете и ударялись о тонкую полоску бледного пляжа.

— Я тебе сказал, что меня держали наверху башни все то время, пока я был в плену?

— Подумать только! Значит, вы смотрели вниз там, в то время как я делал то же самое здесь.

— Именно так. Правда, этот вид куда шире, чем тот, который открывался у меня. Я хочу остаться в Каннобейне на всю оставшуюся жизнь, но это зависит от принца Огреторика. Теперь это его владения, а не мои, и он ими распоряжается.

— Если у него хватит наглости выгнать вас отсюда, то ему придется искать себе другого человека, чтобы работать на маяке, — Аваскейн мгновение думал над проблемой. — А теперь послушайте, у моего брата больше земли, чем он может обработать сам. Он возьмет нас к себе, если до этого дойдет.

— Спасибо. Я также могу зарабатывать написанием писем.

Несколько минут они смотрели на воду в дружеском молчании.

— Кстати, а тут какие-нибудь корабли проходили? — спросил Мейл.

— Очень немного, но никогда не знаешь, когда кому-то потребуется маяк.

Поскольку стратегия Примиллы заключалась в том, чтобы изобразить Мейла совершенно неподходящим для дворцовых дел, она убеждала его написать письмо сыну и прямо сказать о нежелании что-либо оспаривать. Она осталась довольна результатом.

«Огреторику, принцу Аберуина и Каннобейна и моему сыну, философ Мейл шлет свой привет. Хотя мы никогда не обменялись и парой слов, ваше высочество, отцу надлежит разговаривать с порождением плоти и крови своей прямо. Я прекрасно знаю, что ты хочешь сохранить свое положение при дворе моего брата короля. У меня нет ни намерений, ни желания что-либо оспаривать. Я — скромный ученый, негодный для выполнения воинского долга. После долгого пребывания в плену я не способен к делам управления. Все, что я хочу, — это прожить остаток жизни в моем старом деревенском поместье Каннобейне, или, если ваше высочество предпочтет, в деревне. Ты можешь отправить мне ответ с Примиллой, главой гильдии красильщиков. Здесь, при дворе, я буду опасаться за свою жизнь. Мне не хотелось бы вкусить свободы лишь для того, чтобы вскоре вкусить яда. Твой отец, философ Мейл.»

Когда женщина закончила читать, Мейл откинулся назад на спинку стула и вопросительно улыбнулся ей.

— Прекрасно, — сказала Примилла.

— Хорошо. Знаешь ли, странно униженно обращаться к собственному сыну. Если им недостаточно, что меня лишили права наследования, то теперь я сам отрекся. Все должно получиться.

Когда Примилла вернулась в Абернауд, то передала письмо не сразу, но выждала день, чтобы послушать свежие сплетни. Двор — да и весь город — был полон слухов и гудел, как осиное гнездо. Король действительно отправил почетную стражу на границу, чтобы встретить Мейла. Там стражники нашли Невина, советника Кермора, и принца Кобрина вместо Мейла, которые сообщили, что Мейл решил путешествовать в одиночестве. Все подозревали предательство, однако со стороны Огреторика, не Кермора.

— Они ставят не на ту лошадь в этом забеге, — высказал свое мнение Кадлью. — Если здесь кроется предательство, то за ним стоит принцесса, а не принц. Кое-кто из преданных ей людей мог отправиться со своим отрядом за Мейлом.

— Правда? Предполагаю, что философ все же не мертв. Кто-нибудь имеет представление, где он может находиться?

— Высказывается много догадок, но больше всего популярна версия, что Мейл перешел к восставшим в Пирдоне, которые приютят его ради возможности навести шороху здесь в Элдисе. К счастью, они слишком слабы, чтобы поддержать его в борьбе за трон — по крайней мере, пока слабы. В конце концов после того, как человек побывал принцем, кто может обвинять его в том, что он хочет вернуть все, чем когда-то владел?

На следующий день Примилла нанесла визит принцу и принцессе.

Лицо Лалигги было таким вытянутым, что, казалось, она не спала несколько ночей. Огреторик выглядел озадаченным.

— Ваше высочество, у меня для вас письмо от вашего отца.

Огреторик подскочил, словно стрела, выпущенная из лука. Лалигга сжалась на стуле и уставилась на Примиллу широко открытыми глазами.

— А где ты видела моего отца?

— На дороге. Ваше высочество знает, что я часто путешествую. Он казался очень расстроенным и попросил меня взять письмо, когда узнал, что я направляюсь в Абернауд.

— Да, это печать Аберуина, все правильно, — Огреторик смотрел на скатанный пергамент. — Наверное, она была с ним, когда его взяли в плен.

Пока он читал письмо, Лалигга наблюдала за ним глазами, которые выказывали слишком большой страх, и это уродовало ее.

— Ну, — сказал Огреторик наконец. — Это должно положить конец слухам о том, что мы убили его на дороге. Все это время у меня было тяжело на сердце. Ты сняла этот груз.

— Конечно, я все понимаю, ваше высочество. Несомненно, вам было тяжело, ведь вы так беспокоились за жизнь отца.

— Да, это так, — то, как говорил Огреторик, убедило Примиллу в его искренности, точно так же, как и пренебрежение, с которым он бросил письмо на колени жене.

Лалигга тряхнула головой, взяла письмо и начала читать. Примилла видела течение ее ауры, где страх и подозрение кружились, подобно демонам.

— Моя жена удовлетворена? — выплюнул Огреторик.

— А разве мой господин думал, что может быть по-другому?

Когда их взгляды схлестнулись, Примилла отвернулась, восхищенно рассматривая какие-то цветы. Спустя мгновение Огреторик, проворчав что-то себе под нос, оторвал взор от жены.

— Разреши мне проводить тебя до двери, уважаемая, — обратился он к Примилле. — Я благодарен тебе за то, что привезла мне письмо.

Когда они удалились на достаточное расстояние от покоев, где принцесса уже не могла их слышать, принц заговорил снова:

— Ты можешь мне сказать, где находится Мейл? — спросил он.

— В Каннобейне, ваше высочество.

— Я подозревал, что он может быть там, но не говори об этом больше ни одной душе, пока я не организую дела. Моя любимая жена может покипеть еще немного.

Каждое утро Мейл и Гавра отправлялись на долгие прогулки вдоль скал и любовались океаном. Поскольку воспоминания о Каннобейне преследовали его во время заключения, ему до сих пор казалось невероятным, что он на самом деле находится здесь, чувствует теплые лучи солнце у себя на спине и вдыхает резкий, чистый запах моря.

Часто во второй половине дня Мейл поднимался на башню, сидел возле кучи пепла, где жгли дрова для маяка, и смотрел на дорогу. По мере того, как шло время, Мейл начал задумываться, сколько спокойных дней ему еще осталось.

Каждый день без ответа из Аберануда был плохим знаком и свидетельствовал о развитии дворцовой интриги.

Тем не менее, когда ответ все-таки пришел, Мейл удивился. Он находился у себя в комнате и чертил пером линии на пергаменте, подготавливая материал для работы, когда к нему ворвался Марил, сын Аваскейна.