Бродяги Дхармы - Керуак Джек. Страница 14

– Так ты мне скоро все вещи отдашь.

– Смит, неужели ты не понимаешь, какая великая привилегия – делать подарки. – Он дарил как-то очень славно, без помпы и рождественской торжественности, почти грустно, и зачастую это были вещи старые, ношеные, но трогательные своей полезностью и легкой печалью дарения.

Около одиннадцати морозец окреп; мы залезли в спальные мешки, немного еще поболтали, но вскоре один из нас не отозвался, и мы заснули. Ночью, пока он мирно похрапывал, я проснулся, лежал на спине, глядя на звезды, и благодарил Бога за то, что я пошел в этот поход. Ноги не болели, я чувствовал себя сильным и здоровым. Потрескивали умирающие дрова, словно Джефи невзначай комментировал мое счастье. Я посмотрел, как он спит, зарывшись головой в пуховый спальник. Вокруг – мили и мили тьмы, и этот маленький свернувшийся калачик, плотно упакованный, сосредоточенный на желании делать добро. «Что за странная штука человек, – подумал я, – как там в Библии: кто постигнет дух человека, глядящего вверх? На десять лет я старше этого бедного парнишки, а рядом с ним чувствую себя дураком, забываю все идеалы и радости, которые знал прежде, в годы пьянства и разочарований; ну и что, что он беден, – ему не нужны деньги, а нужен только рюкзак с пакетиками сушеных припасов да крепкие ботинки, и вперед, он идет и наслаждается привилегиями миллионера в этом великолепии. Да и какой подагрический миллионер забрался бы на эту скалу? Мы взбирались целый день». И я пообещал себе, что начну новую жизнь. «По всему западу, по горам на востоке страны, по диким краям пройду я с рюкзаком, и сделаю это чисто». Зарывшись носом в свой мешок, я заснул; на рассвете проснулся, дрожа, холод камней просочился сквозь пончо и мешок, ребра упирались в сырость, худшую, чем сырость холодной постели. Изо рта шел пар. Я перевернулся на другой бок и поспал еще: сны были чисты и холодны, как ледяная вода, хорошие сны, не кошмары.

Когда я проснулся опять, первобытно-оранжевый свет струился из-за скал на востоке сквозь благоухающие ветви наших сосен, и я почувствовал себя, как в детстве, когда просыпаешься в субботу утром и знаешь – сейчас влезешь в комбинезон и можешь целый день играть. Джефи был уже на ногах и, напевая, возился над костерком. Белый иней покрывал землю. Выбежав из нашего укрытия, Джефи крикнул: «Йоделэй-хии!» – и, ей-Богу, Морли тотчас же отозвался; звук был ближе, чем вчера вечером.

– Ага, идет. Подъем, Смит, испей чайку, хорошее дело! – Я встал, выудил из спальника согревшиеся за ночь тапочки, обулся, нацепил берет, вскочил и пробежался по траве. Неглубокий ручеек был весь затянут льдом, только посредине катились мелкие бульки. Я бросился ничком и припал губами к воде. Утром в горах умыться родниковой водой – какое ощущение в мире сравнится с этим? Когда я вернулся, Джефи разогрел остатки вчерашнего ужина – они были все так же хороши. Потом мы поднялись на утес и аукались с Морли – и вдруг увидели его, крохотную фигурку милях в двух от нас, скачущую по долине камней, маленькое живое существо в необъятной пустоте.

«Вот эта букашка и есть наш друг Морли,» – прогудел Джефи шуточным голосом лесоруба.

Часа через два Морли приблизился настолько, что можно было разговаривать, и немедленно заговорил, попутно преодолевая последние валуны по дороге к нам, ожидающим его на разогревшемся солнышке.

– Дамское Общество вспомоществования отрядило меня проверить, приколоты ли у вас, ребята, к рубашкам голубые ленточки, говорят, осталось море розового лимонада, и лорд Маунтбэттен пребывает в нетерпении. Не исключено, что будут установлены причины недавних прискорбных событий на Среднем востоке, но прежде надо бы научиться ценить достоинства кофия. Сдается мне, в компании таких высокообразованных джентльменов, как вы, им бы следовало соблюдать приличия… – и так далее, и так далее, трепотня без всякой видимой причины, между ясным синим небом и камнями, старина Морли со своей слабой улыбочкой, слегка вспотевший от долгого утреннего перехода.

– Ну что, Морли, готов лезть на Маттерхорн?

– Сейчас, только носки переменю.

11

Вышли мы около полудня, тяжелые рюкзаки оставили на нашей стоянке, где их до следующего сезона вряд ли кто-нибудь нашел бы, и отправились вверх по осыпи, прихватив с собой лишь немного еды и аптечку. Долина оказалась длиннее, чем мы предполагали. Оглянуться не успели – уже два, солнце налилось послеполуденным золотом, ветер поднимается, и я подумал: «Господи, когда же мы полезем на гору, ночью, что ли?»

Я сказал это Джефи. «Ты прав, надо спешить,» – отвечал он.

– А может, ну его, пошли домой?

– Ты чего, Тигр, брось, сбегаем на горку – и домой. – О, какая длинная, длинная, длинная была долина. Под конец подъем стал очень крут, и я стал опасаться, что упаду, было скользко, лодыжки ныли – вчерашнее мускульное напряжение давало себя знать. А Морли хоть бы хны – он все топал да болтал, и я отметил его поразительную выносливость. Джефи снял штаны, чтоб выглядеть настоящим индейцем, то есть совершенно голым, если не считать крохотных плавок, и шагал на четверть мили впереди нас, иногда останавливался подождать и снова припускал вперед – хотел поскорее добраться до горы. Морли шел вторым, ярдах в пятидесяти передо мной. Я не спешил. Ближе к вечеру я прибавил шагу, решил обогнать Морли и присоединиться к Джефи. Здесь, на высоте одиннадцать тысяч футов, было уже холодно, много снега, на востоке открывалась грандиозная панорама многоступенчатых заснеженных террас, мы и впрямь были на самой крыше Калифорнии. В одном месте мне пришлось, следом за другими, пройти по узкому выступу над обрывом, и я действительно испугался: падать пришлось бы футов со ста, запросто шею сломать, до следующего небольшого уступа, а там минутная подготовочка – и прощальный полет с крепким последним шмяком с тысячефутовой высоты. Ветер хлестал нас. И однако же весь этот день, даже больше, чем вчерашний, был полон какими-то предчувствиями воспоминаний, как будто я уже бывал здесь, карабкался по этим скалам, с другими более древними, простыми, серьезными целями. Наконец мы достигли подножия горы Маттерхорн, с красивейшим озерцом, недоступным взору большинства жителей этого мира, за исключением горстки альпинистов, маленькое озеро на высоте этих самых одиннадцати тысяч футов, увенчанных снегом и чудесными цветами альпийского луга, на который я тотчас же рухнул, скинув обувь. Джефи был уже полчаса как там, опять одетый – все же похолодало. Подтянулся улыбающийся Морли. Мы посидели, глядя на крутой, покрытый оползнями склон Маттерхорна, путь на вершину, нависший над нами, как неизбежность.

– Вроде не страшно, одолеем! – бодро сказал я.

– Нет, Рэй, на самом деле здесь намного больше, чем кажется. Ты понимаешь, что это еще тысяча футов?

– Так много?

– Если мы сейчас же не рванем бегом, вдвое быстрее, то до вечера нам до стоянки не добраться, а до машины у озера доберемся не раньше утра, ну, в крайнем случае, ночью.

Я присвистнул.

– Я устал, – заявил Морли. – Я, пожалуй, не полезу.

– Вот и правильно, – сказал я. – Для меня цель путешествия не в том, чтобы доказать, что я могу залезть на вершину, главное – побывать в этих диких краях.

– Ну, я пошел, – сказал Джефи.

– Ну, раз ты пошел, то и я с тобой.

– Морли, ты?

– Я, пожалуй, не потяну. Подожду здесь. – А ветер крепчал, настолько, что через несколько сот футов нас начнет сдувать с пути.

Джефи достал пакетик орехов с изюмом:

– Вот наше горючее, братишка. Ну как, Рэй, готов бегом, вдвое быстрее?

– Готов. Иначе как я ребятам в «Плейсе» в глаза смотреть буду?

– Все, время не ждет. – И Джефи сразу развил большую скорость, кое-где огибая оползни бегом. Оползень – длинная полоса мелких камешков и песка, взбираться по нему очень трудно, он постоянно осыпается из-под ног.

С каждым шагом мы точно поднимались все выше на чудовищном лифте; обернувшись, я задохнулся: под синим небом с планетарными облаками на три стороны распростерся весь штат Калифорния, со всеми своими долинами и даже плато, а может, кто ее знает, и Сьерра-Невадой. Страшно было смотреть вниз на Морли, дремлющее пятнышко, ожидающее нас у крошечного озера. «Что ж я, дурак, не остался с ним?» Я начал бояться, что окажусь слишком высоко. Начал бояться, что меня сдует ветром. Все мои страшные сны о падениях с гор и небоскребов с необычайной ясностью проносились в голове. Каждые двадцать шагов выматывали нас полностью.