Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович. Страница 16

Сергей Александрович, как все скупые на деньги люди, был человек строгой морали. Краснолицый, в военном френче с колодочками наград и ранений, он выставил Таню на кухню и полдня пытал Николая по всем пунктам их бытия. Своего отношения к ответам он не выказывал, и несчастный малый потел, краснел и заикался, боясь сказать лишнее и навредить Тане. На прямой вопрос, кем он доводится Тане, любовником или мужем, Николай не дал прямого ответа, чем довел предполагаемого тестя до бешенства.

Уехал Сергей Александрович так же внезапно, как и возник: оделся и молча вышел. Молодые с трепетом ждали его возвращения, но он так и не появился. Через день от него пришел циркуляр. Пока Таня не замужем, говорилось в нем, родители будут по-прежнему помогать ей материально. Если же она вышла замуж, к тому же не посоветовавшись с родителями, то пусть муж ее и содержит. Если же она не замужем, то в случае повторного обнаружения кавалеров или их вещей в ее комнате она также, будет лишена материальной помощи.

Никакого оптимального решения они не нашли, положение оказалось безвыходным. Кончилось тем, что Николай собрал нехитрые свои пожитки и ушел в общежитие. Они встречались теперь в пустых аудиториях, в кино и просто на улице и всякий раз, завидев в толпе ондатровую шапку и каракулевый воротник, испуганно расцепляли руки. Сначала они встречались каждый день и не расставались допоздна; Таня часто плакала, она похудела и подурнела лицом, да и он, лишившись ее заботы, выглядел не лучшим образом. Потом встречи стали короче, а еще через некоторое время — реже. В общежитии, где Николаю удалось восстановиться, жизнь текла в ином ритме, и он, захваченный им, все больше отдалялся от Тани и думал о ней без прежнего сердцебиения. Незаметно подошла преддипломная практика, и они уехали на разные объекты, поклявшись писать друг другу ежедневно, но за все время обменялись лишь несколькими открытками. Потом начались госэкзамены и опять надолго разделили их.

В сущности, по-настоящему они встретились перед его отъездом в Тюмень, в первую самостоятельную экспедицию, на выпускном вечере.

Вечер был еще в разгаре, когда они улизнули. Им повезло: сразу же поймали такси и помчались в Текстильщики. Оба испытывали лихорадочное нетерпение и начали целоваться еще в машине. То была неистовая ночь любви, они словно набирались друг друга перед разлукой, впрок, до отказа: наполняли себя друг другом. Свершалось необратимое, и оба знали об этом, но Тане было чуть легче, ее поддерживала надежда на будущего ребенка, которого она вымаливала у судьбы в последнюю эту ночь.

Николай ушел на рассвете. Бидон с краской и малярную кисть он подобрал на стройке, когда, сокращая путь, шел к метро. Он не знал точно, зачем ему нужны краска и кисть, но знал наверное, что они понадобятся. Метро еще не работало, и он побрел вдоль линии. Метрах в двухстах от станции туннель поднимался на поверхность; он остановился, чтобы закурить, и вспомнил о краске и кисти. Перегнувшись через борт ограждения, вывел первую букву. Стенка была гладкая, краска ложилась хорошо; единственное неудобство состояло в том, что буквы приходилось выписывать вверх тормашками, — но вскоре он приноровился.

«Будь счастлива, Таня, будь счастлива, любимая, будь счастлива…».

В Тюмени он встретил другую женщину и сумел убедить себя в том, что влюблен в нее. Они поженились. На письма Тани он отвечал короткими общими фразами, а порой вообще забывал ответить, и письма от нее приходили все реже и реже, пока не прекратились вовсе.

В одном из писем Таня писала ему, что отчим умер, что они с матерью сменяли подмосковную квартиру на комнату у Заставы Ильича, а еще позже — что вступила в жилищный кооператив.

Сергей Александрович умер от рака крови. Угасание было мучительно, безобразно, ночами он кричал от боли, требовал протеин. Когда боль отпускала, плакал и твердил исступленно: «За что?! За что?!»

Однажды Таня, устав от его истерик, ответила:

— За нас с Колей.

Сергей Александрович умолк и больше не проронил ни слова до самой смерти.

Его кремировали, и мать Тани все оставшееся здоровье потратила на то, чтобы установить урну с его прахом на Ваганьковском кладбище. Во-первых, Сергей Александрович родился в Москве, во-вторых, многие годы занимал ответственные должности, в-третьих, в свое время в числе тридцатитысячников был направлен в подмосковный колхоз и несколько лет был его председателем. Что из того, что он умер бухгалтером? Он свое сделал. В этих хлопотах она совсем забыла о дочери, предоставив ей тем самым полную свободу, и умерла, когда ходатайство о захоронении мужа в Москве было удовлетворено. Урну с прахом отчима Таня тем не менее установила на ее могиле, на кладбище по месту жительства, решив не разлучать их. А может быть, то была ее скрытая месть отчиму.

Денег, что оставили ей родители, хватило на однокомнатную квартиру, как раз такую, о какой некогда грезили они с Колей. А писем от него все не было, как ни звала его Таня, как ни упрашивала приехать. Чтобы занять душу и окончательно не захандрить, она принялась обставлять квартиру. Она подбирала вещи в точном соответствии с их давними планами. Так появился электрокамин — декоративный дымоход над ним она соорудила собственноручно из медной фольги, приобретенной по случаю. Так появились столы — письменный, журнальный и сервировочный (на колесиках), софа о шести подушках, стеллажи во всю глухую стену, эстампы и акварели, телевизор «Рекорд», черно-белый, хотя в продажу уже поступили неплохие цветные, надежные в эксплуатации. Створчатую дверь из прихожей в комнату ей сработал плотник со стройки; дверь эту вечно заедало в пазах, но это были уже детали. Тот же плотник обшивал прихожую вагонкой и обжигал паяльной лампой, едва не наделав пожара, а лаком Таня покрывала сама в три слоя. Несколько месяцев она гонялась за черным кафелем; ее обманули, всучили кабанчик, которым выкладываются плинтуса на лестничных клетках. Но для нее главное было в том, что плитка черная. Ведь именно о черной они мечтали для ванны и туалета. Кухонный гарнитур она купила в Кишиневе, будучи в командировке. Она вообще охотно ездила в командировки. Новые города — новые магазины, следовательно, и новые возможности. Она уже легко разбиралась во всякого рода сантехнической фасонине, понимала толк в самоклеящейся пленке, лаках, пластиках и моющихся обоях. Практически она осуществила все, что ими когда-то задумывалось, но по-прежнему не могла равнодушно пройти мимо магазинной витрины. А уж если она отправлялась в магазин специально, то шла с трепетом и ожиданием радости, как на свидание, — красилась, делала прическу и переодевалась по нескольку раз. Из Брянска Таня привезла хрусталь — вазы, фужеры, рюмки. О посуде они с Николаем не договаривались, и Таня действовала на свой страх и риск, успокаивая себя тем, что посуда — компетенция женщины.

Нельзя сказать, что мужчины не обращали на нее внимание. В разное время за ней ухаживали двое сотрудников и даже один командированный. Но дальше двух-трех встреч дело не заходило из-за ее квартирных дел — любой разговор она переводила, скажем, на преимущества паркета перед линолеумом и наоборот, или еще на что-нибудь в том же роде. Кавалеры начинали зевать и на следующее свидание не приходили. Кроме того, внешне она выглядела провинциальной дурнушкой, хотя и сложена была правильно, и черты лица были правильные, чуть смягченные полнотой. Это впечатление провинциальности шло от манеры одеваться по моде студенческих лет. И выражение лица ее осталось как у двадцатилетней: наивно удивленное, с обиженными губами, что как-то не вязалось с гусиными лапками у глаз и морщинками в уголках рта, К тридцати годам Таня стала седеть, но так как была блондинкой, то седина бросалась в глаза не сразу, однако ж бросалась. Впрочем, Таня и не стремилась нравиться. Мужчина в ее жизни был только один.

Николай появился в Москве спустя восемь лет, приехал по вызову министерии — так в его кругу называли главк. Оттуда его послали в подведомственную контору, расположенную в Кузьминках. Он сел в метро на станции «Площадь Ногина», и, когда подъезжал к «Текстильщикам», судорога свела скулы. Точно бы его ударили по лицу.