Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович. Страница 39
Капа взглянула на ходики, ахнула:
— Ясное море! Второй час! Ведь я просплю дойку-то!
Она опять подошла к зеркалу, прощально оглядела себя, и, всхлипнув, ожесточенно стала раздирать волосы. Сухим дождем просыпались самодельные шпильки.
— Что вы делаете?! — вскричал Кузнецов.
— Коровы… не примут!.. — прорыдала Капа.
И Нюрка, забыв, где находится, ударила с ней в голос.
Осенью Кузнецова выбрали в председатели, как ни отпирался он, ссылаясь на свою полную непригодность, да и в районе кандидатура парикмахера прошла со скрипом.
А ничего! С бабьей дотошливой помощью стал Рудольф Прокопьевич председателем не хуже других, даже ставили иногда в пример, впрочем, не часто. И было, дело, хаживал по самому краю, по самой круче строгого военного времени. Однажды утаил толику урожая на корм скоту — пронесло. Однажды, за сдачу на мясо дойных коров, едва не очутился там, куда Макар телят не гонял.
Он, знавший деревню по произведениям Гоголя, искренне недоумевал, отчего в здешних краях пашут на лошадях, тогда как, по Гоголю, следовало на волах. И коней-то в колхозе осталось считанные единицы, сплошь доходяги, добрых мобилизовали в армию. Тоскуя о тягловой силе, Рудольф Прокопьевич, верно, не раз вспоминал покойного тяжеловеса Пулю.
Навел на мысль и укрепил в ней межколхозный номерной бугай. Случилось это на племенном пункте. Все утро бык косился на председателя «Просвета». Улучив момент, выскочил из станка. «Ого, вот это бицепсы! — подумалось Рудольфу Прокопьевичу. — Иван Поддубный, ни дать ни взять!»
Бык молча пер на него, как трактор. Только тут Кузнецов сообразил, что пора уже испугаться и принять меры. Но испугался он чуть позже, когда бугай, ухваченный им за кольцо, продетое в ноздри, жалобно заверещал и повалился набок. «И ведь вполне управляем!» — осенило Рудольфа Прокопьевича. В следующее мгновение у него подломились ноги, и он вынужден был опереться на рог поверженного противника.
На мясопоставки «Просвет» сдал выбракованных коров. Ранее предназначаемые для этой цели бычки были оставлены на зимовку.
Вот тут-то Кузнецова едва не прижал Карпов, глава района.
Протомив его в приемной весь день, вечером Карпов вызвал-таки в кабинет, но еще довольно долго вел по телефону негромкие, многозначительные разговоры. Кузнецов, приготовившийся к самому худшему, от нечего делать разглядывал его бритый череп и буденновские усы, комбинировал фасоны прически и вообще растительности и настолько увлекся, что, когда Карпов обратил наконец на него внимание, совершенно позабыл, по какому поводу сюда вызван.
— Что я, собственно, предлагаю, — заговорил он с карандашом в руке. — Смотрите. Вот этот круг — ваша наружность. Это ее профиль. Итак, что мы делаем? Спускаем височки, раз! Затем усиливаем линию подбородка, он у вас несколько… инфантилен. Чуть приподнятая, неброская бородка, усеченная снизу, исправит этот природный дефект. Та-ак, а с усами мы поступим таким манером…
— Вы сумасшедший? — пригнетая бешенство, спросил Карпов.
— Кто в наше время не сумасшедший, дорогой мой… Ну так вот, усы мы снимаем таким манером, чтобы общий рисунок…
— Вон, — тихо и многозначительно сказал Карпов. — Сидеть в Красной до вызова к прокурору.
Кузнецов встряхнул кудрями.
— Не нужно меня пугать. — И уже захлопнув за собой дверь, вернулся. — А эти усы вам решительно не к лицу. Вы не Буденный.
— Что-о-о?! — проревел Карпов.
— Отнюдь не Буденный, — уточнил Кузнецов и вышел.
Беду от его головы отвела Капитолина Акимовна, чье имя, как знатной доярки, гремело тогда на всю страну.
— Как хошь, — заявила она Карпову, нарочно съездив в район. — Прокопьич действовал с общего согласия, и мы тебе его не выдадим. Шутка в деле, один-единственный мужик на всю Красную! Сажай любую из нас, хоть меня, а его не трожь.
К тому времени из сорока красновцев с войны пришли только двое, два брата Рожковых, Василий и Михаил, утонувшие в Курье вскоре же по возвращении.
— Товарищу Сталину напишем, — посулила Капитолина Акимовна.
Подействовало.
А весной «Просвет» раньше других хозяйств закончил посевные работы. Пахали на своих, взращенных вопреки директивам свыше быках, или волах, как следовало по Гоголю. Осенью опять выскочили в передовые, раньше всех управясь с уборкой.
Карпов сменил гнев на милость и, кажется, громче всех аплодировал просветовцам из президиума районного слета передовиков.
Делегация «Просвета» предстала перед участниками слета во всем великолепии уникальнейших причесок, созданных гением председателя. Зал онемел, когда красновские бабы царственной поступью прошествовали по проходу и взошли на сцену.
Кузнецов был горд творением своих рук не меньше, чем высокими показателями.
Прически, чтобы не растрясти в дороге, обвертывали картоном. Так и ехали — с коробами на головах. Довезли. И тот же Карпов, ухваливая «Просвет» за трудовую доблесть, восклицал с трибуны:
— Вы только взгляните, товарищи, на этих изумительных женщин! Они не только в труде хороши, но и собой прекрасны, как подобает советскому неукротимому человеку!
В перерыве, перед концертом, Капитолина Акимовна попеняла Карпову:
— Это что же эко? Всех наградили, а председателю даже грамотки не дали!
Карпов скривился.
— Слушай, Капитолина, мы тебя уважаем, но позволь нам самим решать, кто чего заслуживает!
Поразительно, что через столько лет их разговор повторился почти что в точности. Правда, теперь Карпов был в областном чине, но и Капитолина Акимовна не отстала в званиях и регалиях.
Опять они стакнулись из-за Кузнецова.
Не получив у Лещова членораздельного ответа, Капитолина Акимовна наладила прямиком в область.
Приехала не ко времени: Карпов переезжал в новый кабинет. Полемизировали стоя. Карпов с тогдашней кривой миной спросил:
— Он тебе кто был-то? Муж, друг интимный?
— Старые мы с тобой эдакие беседы вести. А бабам нашим он был непревзойденный авторитет. Помнишь, как на слете-то гарцевали? Разуты-раздеты, а бассей нас не было. Он в нас душу женскую уберег. Не дал лицо свое утерять. Ведь работали и за коня, и за мужика! Долго ли опуститься? А вот же не окырзилась ни котора! Что глядишь? Это теперь у меня одне изгре́би да о́чеси. А бывало, уложит мне Прокопьич косы в куфочку, душа играет! Может, от того и робила, как чо и есть?
Карпов махнул рукой.
— Брось, Капитолина, не смеши, право. Если уж переименовывать колхоз, так… Не в честь же цирюльника! И дело было только в твоей высокой сознательности, а не в прическе!
Капитолина Акимовна не поддалась на лесть:
— То есть это как же? Как раз в кабинет вносили портрет Карла Маркса.
— Вон Маркс-от, поумней тебя был, а тоже прическу носил!
Карпов не знал, что сказать. Усы он сбрил давно, и голова отсвечивала глянцем, надо думать, без участия бритвы.
— Росло бы у тебя эстолько, — добивала его Капитолина Акимовна, — может быть, тоже чего путного воссоздал.
— Ну, знаешь! — взорвался Карпов. — Много себе позволяешь, Лушникова!
Зло свое он сорвал на предрике Лещове. Позвонил тотчас после ее ухода:
— Слушай сюда, Сергей Иванович. Решай свои проблемы самостоятельно! Что ты на меня красновских старух науськиваешь?
— Да я ни сном ни духом…
— Знаем мы эту тактику! И что действительно за название для передового хозяйства?! Просвет — это же щель!
«Ну, Лушникова, ну, баламутка!» — разозлился Лещов.
Капитолина Акимовна, возвращаясь в Красную, тоже плевалась:
— Истинно говорят, пустой амбар не кроют!..
Спросив, кем ей доводился Рудольф Прокопьевич, Карпов нечаянно копнул ее не успокоенную годами боль.
Хотя в Красной попервости и считали, что Капитолина с Кузнецовым давно сладились, ничего подобного не было и в помине. Кузнецов, точно, предлагал ей расписаться, но Капитолина мешкала: не веря похоронке, надеялась на возвращение мужа. Были же случаи, возвращались давно оплаканные мужики.