На равнинах Авраама - Кервуд Джеймс Оливер. Страница 18

— И тогда во всей Новой Франции не будет уголка красивее нашего! — воскликнула Катерина. — К тому времени Джимс женится и обзаведется ребятишками, которые будут играть в этом раю. А вон там, Хепсиба, где видны высокие дубы и два огромных каштана, мы построим для него дом.

Немного позднее, перед сном, Хепсиба задержался, чтобы выкурить трубку под сводом усыпанного яркими звездами неба. Глубокая тишина казалась еще гуще, еще плотнее от едва уловимых звуков жизни, от мерного дыхания земли, шуршания растущих трав, неумолчно» мелодии ветра, нежно порхающего над безбрежным морем лесных вершин. Он слышал уютное сопение вола в хлеву, журчание воды в ручье. Невдалеке залился прекрасной, волнующей песней одинокий козодой, на границе дальних болот ему ответил еще один. Козодоев Хепсиба любил больше других птиц — как дневных, так и ночных. Их склонность к уединению и трогательная меланхоличность были ему чем-то сродни. В хорошем настроении он часто мастерски подражал их голосам, и птицы отвечали ему. Но в этот вечер он не слышал их призывов, и дух его вряд ли охватило невольное томление от красоты неба, вспыхнувшего серебристым свечением на востоке — там, где луна вот-вот зальет своими лучами Беличью Скалу. Его глаза видели только одно: непроглядный мрак, нависший над Заповедной Долиной; уши напряженно пытались уловить звуки, которые — он был твердо уверен — в один непрекрасный день разнесутся над долиной. Он думал о планах Катерины, о ее грезах, развеять которые у него не хватало сил, о ее вере в счастье, которые ему не удалось омрачить грозными пророчествами. Он чувствовал, что потерпел неудачу, сознавал свое полное бессилие перед тем, что назревало вокруг. Заповедная Долина, вероломная в своей красоте, под улыбающейся маской мира затевающая ужасное, одержала над ним полную победу, и в ее триумфе он ощущал что-то осязаемое и одушевленное.

Хепсиба полагал, что он один, но, повернувшись к дому, увидел Джимса. Даже натренированный слух Хепсибы не уловил его приближения. Несколько мгновений Хепсиба внимательно изучал лицо племянника. Мальчик был красив столь необычной красотой, что это не могло не поразить даже такого неискушенного лесного жителя, как Хепсиба. Он походил не на существо из плоти и крови, а на призрачное видение минувших лет. Только однажды в жизни видел Хепсиба тот лучезарный, вдохновенный свет, каким светилось сейчас лицо Джимса: им светилось лицо Катерины в лишенные тепла и ласки дни после смерти их матери.

Джимс первый нарушил очарование, подойдя ближе к дяде.

Хепсиба показал на разлившееся перед ними море тьмы.

— Ты хорошо знаешь эту долину?

— До озер, куда мы ходили собирать ягоды и охотиться на дичь.

— Не дальше?

— Совсем немного. Охотиться удобнее всего между нашим домом и землями Тонтера, а в долине мы добываем сало для свечей. Там много еды для медведей и в озерах полно рыбы, которую мы кладем в капканы.

— А вам не приходилось видеть какие-нибудь следы, кроме следов оленей, медведей и дикобразов?

— Да, попадались следы мокасин.

Гало вокруг восходящей луны превратилось в пламенеющий шар; он медленно поднимался над Беличьей Скалой. Джимс не отрываясь смотрел на него.

— Завтра я собираюсь прогуляться к озерам, — сказал Хепсиба. — Думаю разведать, что там, за ними. Хочешь пойти со мной?

— Я пойду вон туда, — ответил Джимс, кивая в сторону восходящей луны. — Я хочу увидеть Туанетту и сказать ей, что жалею о вчерашнем случае.

Хепсиба подсыпал в догорающую трубку свежего табака и слегка примял его большим пальцем. Затем искоса посмотрел на Джимса, и в профиле мальчика, при мягком ночном свете похожем на профиль матери, увидел решимость столь же бесстрастную, как и его голос.

— Это решение достойно истинного Адамса, малыш, — похвалил он племянника. — Еще не бывало, чтобы превратности любви или войны заставили хоть одного из Адамсов забыть о манерах, подобающих джентльмену. Извиниться перед Туанеттой — прекрасная, благородная мысль… хоть ты и был прав. Я пойду с тобой, а поход в долину отложу до другого раза.

— Я не собираюсь драться, — сказал Джимс. — Мне надо увидеть Туанетту, и я хочу пойти один.

Когда в воскресенье утром Джимс отправился в Тонтер-Манор, , его целиком занимала одна мысль: как бы ни было велико искушение, он ни за что не станет драться с Полем Ташем. Он сказал матери, куда и зачем идет. Ее одобрение воодушевило его, и он шагал в поместье полный энергии и самых радужных надежд.

Итак, чувства и мысли Джимса отличались от тех, с которыми он отправлялся сразиться с Полем Ташем, и надо сказать — нынешние намерения представлялись ему куда более важными, чем любое физическое возмездие, какое он мог бы обрушить на своего соперника. Смягчить ожесточившееся против него сердце Туанетты, вернуть приветливость ее улыбке, увидеть в ее глазах свет ласки и нежности, что она едва не подарила ему на ферме Люссана, — вот мысли, неотступно занимавшие Джимса. Воспоминания о Туанетте, о чувствах, промелькнувших на ее лице, заставили Джимса забыть о ее ударах и злом языке. Поначалу довольно неопределенное и туманное, это воспоминание крепло и обретало четкую форму. Оно преследовало его весь день, пока он работал рядом с дядей топором и лопатой. И сейчас ему казалось, что оно играет в льющихся с неба солнечных лучах, вплетается в заливистое пение птиц, смешивается с прохладными ароматами погруженного в рассеянный сумрак леса. Джимсу не терпелось снова увидеть Туанетту и предложить ей все, чем богат его маленький мир, возместить причиненный ей ущерб и загладить нечаянно нанесенное унижение. Не по годам развитое чувство рыцарской чести поднималось в нем над прозаическими соображениями об истинном и ложном. Джимс был уверен, что в недавней ссоре прав он, и тем не менее шел с повинной. Он не подозревал, что за два коротких дня прошли годы, и новый Джимс идет теперь к новой Туанетте. Его страх перед ней прошел; его больше не угнетало сознание собственной незначительности. Он шел в Тонтер-Манор, и мысль о неполноценности собственной персоны впервые не пробуждала в его душе дурных предчувствий. Произошло чудо, и, даже не догадываясь о нем, но остро ощущая его последствия, Джимс расстался со вчерашним днем.

Когда Джимс вышел на поляну, где несколько дней назад убил индюка, он едва ли задумывался о том, как это место повлияло на развитие его чувств и настроений. Поль Таш не играл никакой роли в планах Джимса, разве что попробует вмешаться и не позволит ему сразу же приступить к выполнению задуманной миссии. Но даже в этом случае Джимс твердо решил не драться с ним.

Джимс подходил к поместью, укрепив сердце мужеством и гордо подняв голову; и если в жилах Адамсов и впрямь текла кровь рыцарей, то именно она взыграла в их потомке, когда тот увидел перед собой Тонтер-Хилл.

На вершине холма Джимс остановился. Ни один рыцарь не любовался более прекрасным королевством, чем раскинувшиеся внизу обширные владения. Прежде они внушали Джимсу благоговейную робость: вступая в них, он чувствовал себя нарушителем границ, ничтожным существом, проникшим в царство принцессы, до которой ему было далеко, как до солнца. Сила и богатство Тонтера страшили и подавляли Джимса. Бессчетные акры плодородной земли. Дом и церковь, похожие на крепость. Великая река, которую он охранял для короля Франции. Мили и мили диких просторов, озеро Шамплен, мерцающее в далекой голубой дымке, тайна, необыкновенные приключения, трепетное ожидание чего-то неведомого, незнакомого… волновали его и вызывали ощущение потерянности. Как-то раз, очень давно, перед спуском с холма Джимс и его родители отдыхали на этом самом месте; тогда он и услышал впервые их разговор о войнах, в которых сражался Тонтер, как он удостоился благосклонности короля, каким образом вышло, что Туанетта унаследовала капельку крови от королевы Франции. Его мать весело смеялась над этой подробностью, чем вызвала недоумение Джимса. Он удивился еще больше, заметив, с каким серьезным видом она слушает увлеченный рассказ отца о тех днях, когда прадед Тонтера, Авраам Мартэн 18, был Королевским лоцманом Квебека и другом великого Шамплена 19. Вот почему, как бы он ни храбрился, спускаясь в долину, где жила принцесса, душа Джимса всегда была не на месте. Но теперь все изменилось. Можно было подумать, что он вернулся после долгого путешествия, вернулся во всех отношениях равным обитателям долины на берегу Ришелье.