Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав. Страница 70

[639] Замечание Штекеля весьма характерно. То, что он говорит о любви к аналитику, очевидно, верно, но это просто констатация факта, а не цель или руководящий принцип аналитической терапии. Будь это целью, многих пациентов можно было бы излечить, но мы бы столкнулись и со многими неудачами, которых можно было бы избежать. Цель состоит в том, чтобы просветить пациента таким образом, чтобы он выздоровел ради себя самого, а не ради аналитика. Хотя, конечно, с терапевтической точки зрения было бы абсурдно не позволить пациенту выздороветь потому, что он хочет доставить этим удовольствие врачу. Пациент должен знать, что он делает, вот и все. Не нам предписывать ему пути выздоровления. Естественно, мне кажется (с психоаналитической точки зрения) неправомерным использование суггестивного воздействия, дабы заставить пациента излечиться из любви к своему психоаналитику. Такого рода принуждение иногда жестоко мстит за себя. Установка «ты должен и будешь спасен» в терапии неврозов заслуживает не больше похвалы, чем в любой другой сфере жизни. Кроме того, она противоречит принципам аналитического лечения, которое избегает всякого принуждения и пытается позволить всему расти изнутри. Как вы знаете, я противник не суггестивного воздействия вообще, но сомнительной мотивации. Если психоаналитик требует, чтобы его пациент выздоровел из любви к нему, пациент будет рассчитывать на взаимную услугу и, без сомнения, потребует ее. Я могу только предостеречь вас от подобной практики. Гораздо более сильным мотивом для выздоровления – а также более здоровым и этически более ценным – является глубокое проникновение пациента в реальное положение дел, ви́дение вещей такими, какие они есть и какими должны быть. Если он знает себе цену, он поймет, что не может оставаться в трясине невроза.

[640] Я не могу согласиться с вашей интерпретацией моих замечаний о целительном эффекте личности аналитика. Я писал^[153], что его личность оказывает исцеляющее действие потому, что пациент считывает личность аналитика, а не потому, что он выздоравливает из любви к аналитику. Аналитик не может помешать больному вести себя по отношению к своим конфликтам так, как он ведет себя сам, ибо нет ничего более тонкого, чем эмпатия невротика. Этой же цели служит и всякий сильный перенос. Если аналитик обходителен и благожелателен по отношению к пациенту, он тем самым просто откупается от множества сопротивлений, которые пациент должен был преодолеть и которые ему, несомненно, придется преодолеть позже. Таким образом, эта техника ничего не дает; разве что пациенту облегчается начало анализа; впрочем, в некоторых случаях это имеет смысл. Чтобы перелезть через заграждение из колючей проволоки, не имея впереди какой-либо заманчивой цели, необходима аскетическая сила воли, которой нельзя ожидать ни от обычного человека, ни от невротика. Даже христианство, чьи нравственные требования столь высоки, не пренебрегло этим приемом и предложило нам Царствие Небесное как цель и награду за земные труды. На мой взгляд, аналитик вправе говорить о преимуществах, вытекающих из анализа. Только он не должен ни намеками, ни обещаниями представлять себя или свою дружбу в качестве награды, если только он серьезно не намерен так и поступить.

[641] Что касается вашей критики моего предварительного определения психоанализа, то замечу, что решение взобраться на крутую гору тоже соответствует линии наименьшего сопротивления, если на удобной дороге в долине вас поджидает свирепый бык. Другими словами, линия наименьшего сопротивления – это компромисс со всеми обстоятельствами, а не только с ленью. Было бы предрассудком думать, будто линия наименьшего сопротивления совпадает с путем инерции. (Так думали мы, когда корпели над латынью в школе.) Лень дает лишь временное преимущество и впоследствии приводит к наибольшим сопротивлениям. Посему в целом она не совпадает с линией наименьшего сопротивления. Жизнь по линии наименьшего сопротивления также не является синонимом безжалостного преследования эгоистичных желаний. Всякий, кто живет так, вскоре с горечью поймет, что не следовал линии наименьшего сопротивления, ибо человек есть социальное существо, а не просто сгусток эгоистических инстинктов, как утверждают некоторые. Лучше всего это видно на примере первобытных людей и домашних животных, у которых хорошо развито социальное чувство. Без такой функции стадо вообще не могло бы существовать. Впрочем, человек, как стадное животное, никоим образом не обязан подчиняться законам, навязанным извне; он несет свои социальные императивы внутри себя, априори, как врожденную необходимость. Здесь, как вы видите, я решительно противопоставляю себя некоторым, по моему мнению, совершенно необоснованным взглядам, высказываемым иногда сторонниками психоаналитической школы.

[642] Соответственно, линия наименьшего сопротивления означает eo ipso не столько избегание боли, сколько надлежащее уравновешивание боли и удовольствия. Болезненная деятельность сама по себе не приводит ни к чему, кроме истощения. Человек должен наслаждаться жизнью, иначе она не стоит затрачиваемых усилий.

[643] В каком направлении должна развиваться жизнь пациента в будущем, судить не нам. Мы не должны воображать, будто знаем это лучше его собственной природы, ибо тот, кто так думает, неизбежно окажется наставником самого худшего сорта. (Фундаментальные идеи подобного рода также высказывались школой Монтессори.)^[154] Психоанализ – это только средство, позволяющее расчистить путь для дальнейшего развития, а вовсе не метод (как часто утверждает гипнотизм) вкладывания в пациента того, чего раньше в нем не было. Лучше отказаться от всяких попыток задать направление и вместо этого рельефно представить все то, что выявил анализ, дабы пациент мог сам это увидеть со всей возможной ясностью и сделать соответствующие выводы. В то, что он приобрел не сам, он все равно в итоге не поверит, а то, что он перенимает от авторитета, лишь подкрепляет его инфантильность. Скорее, мы должны побудить его к тому, чтобы он сам управлял собственной жизнью. Искусство анализа заключается в том, чтобы следовать за пациентом по всем его ложным путям и вместе с ним собирать его заблудших овец. Программирование, работа по заранее составленной схеме лишают анализ его главных преимуществ. Посему я твердо придерживаюсь убеждения, которое вызвало у вас возражения: «Любое вмешательство со стороны аналитика является грубой технической ошибкой. Так называемая случайность – закон и порядок психоанализа».

[644] Как вы, должно быть, знаете, мы все еще не можем отказаться от педантичного желания исправить природу и навязать ей наши ограниченные «истины». Но в терапии неврозов мы встречаемся с таким количеством странных, непредвиденных и непредсказуемых переживаний, что следует отбросить всякую надежду на то, что мы вправе предписывать пути. Обходные и даже неправильные пути необходимы. Если вы отрицаете это, вы также должны отрицать необходимость ошибок в истории. Так смотрит на мир педант. Подобная установка не годится для психоанализа.

[645] Вопрос о том, сколько психоаналитик невольно внушает пациенту, весьма щекотлив. Внушение, безусловно, играет гораздо более важную роль, чем это до сих пор признавали в психоанализе. Опыт убедил меня, что пациенты быстро начинают пользоваться идеями, почерпнутыми из психоанализа, что обнаруживается и в их сновидениях. Вы можете найти много примеров такого рода в книге Штекеля «Язык сновидений». В моей собственной практике был весьма поучительный случай: одна очень умная дама с самого начала питала фантазии, вызванные переносом на меня и принявшие обычную эротическую форму. Но она категорически отказывалась признавать их существование. Естественно, ее выдали сновидения, в которых, однако, моя личность всегда была скрыта за какой-то другой фигурой. После длинной череды таких сновидений я заметил: «Видите ли, человек, который действительно вам снится, в манифестном сновидении всегда заменяется и маскируется кем-то другим». До тех пор она упрямо отрицала этот механизм. Но на этот раз она была вынуждена признать мое рабочее правило – но лишь для того, чтобы сыграть со мной злую шутку. На следующий день она рассказала мне сновидение, в котором мы с ней предстали в явно сладострастной ситуации. Естественно, я был озадачен и вспомнил о своем правиле. Ее первой ассоциацией был ехидный вопрос: «Разве вы не говорили, что человек, который действительно снится, в манифестном сновидении всегда заменяется кем-то другим?»