Дом с привидениями (антология) - Агеев Леонид. Страница 94

Боб, рассказ которого был перебит Сашулиным повествованием, поведал о том, как однажды, на рейде Монтевидео, слушая концерт по заявкам моряков, совершенно точно предугадал заявку коллеги из Дальневосточного пароходства. Едва только ведущий начал свое обычное: “Много лет плавает старшим механиком такой-то и сякой-то…”, как Боб вдруг в точности уяснил, что “для передовика производства, пользующегося заслуженным уважением небольшого, но дружного коллектива”, что исполнена для него будет “Элегия” Масснэ. Почему именно Масснэ, этого немузыкальный Боб объяснить не брался, просто подумал так почему-то. И — нате вам: прозвучала именно эта самая элегия. Вот и вся история. А случай Боб запомнил потому, что под эту музыку порезал руку, открывая банку сайры.

Под взглядом Николая, который, как следователь, уже проводил поголовный опрос свидетелей, Светлана с Ниной заявили, что ни с чем этаким сталкиваться им не приходилось. И Синицын с чудесами не сталкивался.

Неопрошенным оставался один Жора Рысин.

Почему-то он, обычно самый активный участник застолий, привычно шумный, — почему-то был он после телепередачи странно тих и задумчив, а потому как бы и вовсе отсутствовал.

— Ха! — обрадовался Виталик Синицын. — А Жорка-то на что? Что ж ты. Рысь, молчишь, губами шевелишь? Затих, геолог? Ты ж ветру и солнцу брат! Уж с тобой-то в тайге да в тундре небось чего только не случалось, а?

Рысин, уже очнувшийся, подмигнул друзьям и засмеялся.

— А что, братцы, — словно решившись, обратился он к компании, — могу и рассказать. Только я вас, как Сашуля, предупреждаю: все равно не поверите. Я бы и сам не поверил, кабы не со мной это произошло. То есть такой случай, граждане, что черт-те что… Я думал даже, не написать ли куда? А куда? Сегодня вот тоже подумал… Да кабы у меня хоть фотографии были… Кто туда поедет, кто проверит? Кому это нужно…

— Давай-давай! — загалдела компания.

II

— Начнем с того, — начал Рысин, — что по метрике, по паспорту, ну, в общем, официальное мое имя — Георгий.

— Да неужто? — среди общего хохота переспросил Виталик. — Ни в жисть не поверим! А может, Бернар? Может, Себастьян?

— Заинтриговал! — с восторгом воскликнула Нина. — Началось!

— Заглохните! — невозмутимо переждав смех, сказал Рысин. — Все это я говорю по делу. Потом поймете, что к чему, а пока молчите. Так значит Георгий. Ну, допустим, Георгием меня в быту никто не называет, правда ведь? Жора, Жорж, ну Жорик там… Или вот — Гоша. Гошей — очень редко, правда…

— Гошей тебя только наш физкультурник называл, — вспомнил одноклассник, — да еще одна красоточка из двести четвертой школы.

— Галочка, — уточнил Рысин. — Ну вот, стало быть, Гошей — очень редко. А в детстве когда-то, в Сибири, Гошей меня звали все, кроме разве родителей. Гоша да Гоша — я уж и сам привык.

А была у нас там соседка по дому, из другого флигеля. Работала она на станции кем-то, я уж и не помню. И ее-то почти уж не помню. Только была она очень добрая и совсем одинокая. Но это все детали. Так вот, соседка эта почему-то меня особенно любила и называла Гошиком. Встретит во дворе, погладит по голове: “Как дела, Гошик?” Или сунет мне в рот вкусное что-нибудь: “Ешь, — скажет, — Гошик, ешь…” Чудесная женщина.

Яснее же всего мне помнится, как она утешала меня во всяких горестях. Прижмет, бывало, меня к боку, покачает-покачает и говорит: “Не тужи, говорит, — Гошик, все пройдет, все образуется!..”

Все это пока только вступление, граждане. А петрушка та произошла со мной в позапрошлом году, на Таймыре. Работали мы тогда на побережье, картировали метаморфические толщи, на мигматитах работали…

— Ну, пошла терминология! — с отвращением произнес Боб, да и прочие загудели недовольно.

— Верно, — с легкостью согласился Жора, — это все я обязательно растолкую, ведь вся суть в этих самых мигматитах-то и есть. А терминология у нас, геологов, не хуже прочих: из родимой Греции да из латыни. Так вот, значит, объясняю, что это за такое — метаморфические породы…

— “Мета” по-гречески “после”, — встряла медичка Света.

— Правильно. Ну, а метаморфические породы и есть — “после”. Образуются они из изверженных и осадочных первоначальных пород под воздействием высоких температур, давлений и химических преобразований. Ясно вам это, а? Ну я ж вам не лектор. Про гнейсы-то слышали? Полно их на Карельском перешейке. Слышали? Слава тебе, господи! Вот эти гнейсы образовались из первичных гранитов таким манером. А песчаники, например, при таких условиях превращаются в кварциты или там сланцы. Это элементарно. Сейчас любой двоечник это понимает.

— Валяй дальше, — поощрили Рысина слушатели.

— Дальше. Существенно еще то, братцы, что в условиях высоких температур и давлений, на больших глубинах, преобразования пород могут идти аж до стадии плавления. Плавятся породы не враз, а начинается это с более легкоплавких минералов: полевых шпатов, кварца. А эти минералы, прошу учесть, — светлые. Плавятся они и в полужидком этаком состоянии выжимаются вверх по трещинам в нерасплавленных породах, раздвигают их, ну и застывают потом светлыми полосами на темном фоне.

— Вроде зебры, да? — подсказала Сашуля.

— Умница, — похвалил Жора. — Стало быть, эти вот смешанные породы и называются мигматитами, на которых я тогда работал. Но тут придется еще кое-что уточнить. Среди мигматитов, братцы, различают кучу разновидностей, отличающихся строением…

— А короче нельзя? — снова не выдержал Боб. — Породы, породы… Мы ж не из той породы, мы же при технике всю жизнь. Неужели без этого нельзя? Ты нам сам случай давай!

— Нельзя короче! — озлился Рысин. — Без этого вы самой сути не поймете! Терпите, раз взялись слушать!

Виталька подмигнул Бобу и успокаивающе толкнул Рысина плечом: слушаем, мол, слушаем.

— Так вот об этом самом строении. Светлые прожилки бывают самой разнообразной толщины и длины, а главное — самой разнообразной конфигурации. — Рысин пальцами в воздухе изобразил замысловатую змейку. Артерии-вены представляете? Ну, а среди мигматитов есть разновидности под названием “артериты” и “вениты” — тут по облику полная аналогия. Ну и наконец, еще одна разновидность мигматитов — “птигматиты”. К сведению полиглотов, — покосился Рысин на Светлану, — “птигма” это по-гречески “складка”. Это суть ее и определяет. Тонкие, аж тончайшие складочки, а изогнуты так, что порою диву даешься: змейки, спиральки, загогулинки, запятулинки, прямо арабская вязь; длинные, короткие… В общем разнообразие невообразимое. Вот тут и конец ликбезу. Запомните только одно: есть в природе, описаны в научной литературе, изучены, сфотографированы тонкие причудливые жилки — светлые на темном фоне. Уф!

Геолог Рысин перевел дух и продолжал так:

— А теперь представьте себе таймырское побережье в сентябре. Колотун. Снег уже выпал. Ветер с норда дует в морду. Карская волна о берег шлепает битым льдом. Работа еще не доделана, а до самолета — две недели всего. Да…

— У-у-ти, мой бедненький! — протянула к нему губы хозяйка.

— Да уж, не говори, — согласился герой Заполярья. — А в тот день, двадцать шестого сентября, как сейчас его помню, с утра не заладилось. Пошли мы в маршрут вдвоем с рабочим. Рабочий — в геологии человек случайный, романтик с легкой придурью, бывший работник трампарка. Ну пошли, а на первом же часе работы трампарк этот самый растянул какое-то сухожилие на ноге и похромал назад в лагерь. Двинулся я дальше один, прошел сколько-то, а тут (и сейчас нога этот камень под снегом помнит!) споткнулся я и со всего маха — носом в развалы. Молоток мой — в сторону, фотоаппарат — вдребезги, колени, локти — сплошь ссадина. Встал я, плюнул, выругался, да что там — минут пять орал без передышки, кулаками в небо тряс, а все равно легче не стало. Подковылял я к молотку, что отлетел метров на пять, сорвал с шеи свой покалеченный фотоаппарат да как трахну по нему этой кувалдочкой! Фотоаппарат, естественно, всмятку, а у молотка ручка пополам. Вот тут мне малость полегчало.