Дом с привидениями (антология) - Агеев Леонид. Страница 95

Закурил я, постоял, подумал: и маршрут продолжать без молотка не с руки: камни колотить нечем, и возвращаться больно уж неохота. Пара километров всего до берега моря, до скального обнажения мигматитов, а мне его осмотреть очень бы не мешало.

Подумал я, подумал, собрал в рюкзак металлолом да и двинулся дальше. Буду, думаю, в дневник поподробней записывать, можно и без образцов обойтись разок.

Ковыляю вперед помаленьку, а на душе — прямо каторга. Что, думаю, у тебя за жизнь такая кривобокая, друг дорогой? Что за специальность такая дурацкая: то голодный, то мокрый, то поломанный… Что за невезение такое, в самом-то деле? И кой тебе уже годик, Жора Рысин, и что ты в жизни еще собираешься увидеть хорошего?

Ковыляю, наблюдаю, записываю. Смотрю под ноги. Вот уже в развалах и мигматиты начали появляться. Поднял я голову, а побережье — вот оно. Скалы, останцы… Красноярские столбы помните? Ну, стало быть, представляете, какая у эрозии фантазия? Тут тебе и крепости, и колонны, и люди, и звери, и птицы. А передо мною, представляете, стоит арка. Две колонны и свод, высотой примерно в три моих роста. Останец мигматитов. Основа породы — темные гнейсы, а на их фоне белеют эти самые птигматитовые слойки, и на колоннах, и на своде. Самое главное — на своде.

Голос Рысина внезапно съехал на сип. Он встал, касаясь стола руками.

— Так вот, граждане, по всему своду идет белая птигматитовая жилка и образует она надпись! И надпись эту я прочел. И написано там, на арке белым по черному: “НЕ ТУЖИ, ГОШИК”!

Громоздящийся над столом Рысин говорил все громче и громче, а последнюю фразу почти прокричал, а прокричавши, опустился на место.

— Дай-ка авторучку, — попросил он Боба, и тот, с каким-то даже испугом, полез во внутренний карман пиджака.

— Вот смотрите.

Прямо на тыльной стороне огромной своей белой кисти, без знаков препинания, без заглавных букв, слитно, единым словом написал Рысин эту фразу “НЕТУЖИГОШИК”.

Слушатели, повскакавшие с мест и сгрудившиеся за спиной Рысина, молча уставились на его кисть, лежащую на столе рядом с опрокинутым фужером. На эту кисть, на эту фразу, образованную полукругом букв, непривычно сжатых по высоте и растянутых по дуге.

— Вот так там было написано, — растерянно проговорил Гошик. — За точность начертания ручаюсь. Я там, под этой аркой, до вечера просидел, полдневника изрисовал. В лагерь уже в темноте пришагал. Думал на другой день взять у ребят фотоаппарат, сделать снимки…

— Ну и что? Вернулся?

— Да нет, — криво усмехнулся рассказчик, — тут уж как положено по закону мирового свинства: утром начальство неожиданно пригнало вертолет: мол, потом не достать будет, кончай работу! В тот же день и улетели. А на базе… И вот что, братцы, — перебил себя Рысин, — когда я под этой аркой сидел, такой я покой почувствовал, так мне вдруг хорошо стало. И правда, думаю, не тужи, брат Гошик, не стоит… Пройдет вся эта невезуха, и судьба твоя образуется, все, как надо, получится… И детство мне вспомнилось, и соседка-старушка, и голос ее вспомнился, и лицо. А главное, эта надпись ошарашила меня только в самый первый момент. Потом уж я не думал, откуда, мол, она, не ломал голову — как же это может быть? Сидел себе просто, курил, думал обо всем хорошем…

— Но откуда ж она, эта фраза, а, Жорка? — затряс его Виталий.

— Откуда я знаю? Спроси о чем-нибудь полегче.

— Ты это брось! — даже покраснев от возмущения, настаивал однокашник. — Ведь это не выдумка какая-нибудь, ты же рассказал, как было! Я ж тебя, Рысь, знаю. Если бы ты заливал нам тут, я бы сразу почувствовал. Правду говорил?

— Правду.

— А объяснение? С точки зрения геологии? Ну эти самые пиг… птиг… жилки эти белые? Они что, любые формы могут иметь?

— Я же сказал — самые разнообразные. Да тут ведь и не в этом дело. Тут дело в “Гошике” и в “не тужи”. В самом сочетании. Ведь один только человек на свете меня так называл и говорил так, да и то — когда это было? Вот и представьте себе вероятность такой надписи.

— Значит, тебе померещилось просто! — запальчиво прокричал Синицын. Ты же встряхнутый был!

— Доказывать не собираюсь, — холодно отвечал Рысин.

— А я верю! Ах, я верю, верю! — жарким шепотом заговорила Сашуля. Можете не верить! — оглядела она всех с вызовом.

— И я верю.

— И я!

— Ты, брат, просто обязан сообщить об этом случае куда следует, сказал Рысину Боб, а Коля кивнул согласно.

— А куда следует? — поинтересовался Гошик. — Да и потом — что я туда могу представить? Рисунки из дневника? Фотографий ведь нет… Будет тот самый случай, который “вполне вероятно — легенда”. Вот и Синица так считает.

— Ничего я так не считаю! — буркнул однокашник. — Просто говорю: ищи объяснение!

— Ищу, ищу… — отозвался Рысин с иронией.

Коля Шустов, сколько-то помолчав, заявил, что случай действительно из ряда вон выходящий, деваться некуда, а объяснения ему могут быть самые невероятные, бесполезно и голову ломать.

— Вплоть до пришельцев, — ляпнул он. — А что? Лазер все плавит, компьютер-то все рассчитывает…

— Все. Дошли до ручки! — прервал Николая Синицын. — Раз уж пришельцев вспомнили — гаси лампу!

— У-у-ти, мой пришельчик, Гошик ты наш дорогой! — смешно и нежно запричитала добрая хозяйка. — Скоро мы тебя, Гошик, на Ирке оженим?

— Теперь уж скоро, — улыбнулся ей Рысин, — теперь-то уже вот-вот.

— Но как все-таки это можно объяснить, мальчики? — спросила Сашуля, растерянно обводя всех огромными под стеклами очков глазами.

— Вот хоть убей — не знаю, — ответил ей Рысин.

III 8

— Послушайте, петин-светин! В конце концов я вынужден призвать вас к порядку! Гарантирую вам крупные неприятности по возвращении на родную Мокруху! Я всегда считал, что практика набора команды в предстартовой спешке по всяческим захолустным докам вообще глубоко порочна и до добра не доведет. Вечно тамошняя администрация норовит всучить космофлоту всяческих штатских разгильдяев с липовыми знаниями! Да от вас за версту разит шпаком! Ну какой вы, посудите сами, петин-светин? Смех! Так, как вы, не ведут себя даже безусые тосины-фросины! Как вы стоите? Как вы смеете так стоять? Поднять присоски! Вы стоите, слышите ли вы, вы стоите перед Митиным-Витиным с Обеих Заглавных Букв!

Говоривший, а вернее, кричавший, огромный, грузный дядя в великолепном мундире Митина-Витина космофлота, с нашивками Обеих Заглавных Букв, еле сдерживал ярость, перекатывая скрип по всем своим грудным чешуям, пересохшим от сильнейшего негодования.

Распекаемый петин-светин неохотно и не враз принял-таки уставную стойку, подняв вольно висевшие присоски до положенного по отношению к корпусу угла: в тридцать три градуса. “Расскрипелась старая жабра!” думал он с отвращением. Петин-светин тоже еле сдерживался, изо всех сил сдерживался, опасаясь наговорить в запале непоправимо лишнего, что потом обязательно бы припомнилось ему на родимой Мокрухе. Этот тип ведь на все способен. Вплоть до рапорта о разжаловании. Сесть опять на нищенский оклад тосина-фросина? Видеть ежедневно печально-осуждающие глаза жены? Уж лучше сдержаться, ну его к черту, лучше уж перетерпеть этот начальственный скрип…

Сдерживаться-то он сдерживался, да нервы ведь не титановые, и чешуйки на петине-светине начали подсыхать. К счастью, начальство, почти исчерпав лимит подсыхания, повело беседу в более спокойном ключе.

— Теперь признайтесь: это вы за неделю до старта с той, богом забытой, планеты запирались в компьютерной и не отмыкали двери, несмотря на категорическое требование Главного Комбинатора корабля?

— Я, мой Митин-Витин с Обеих Заглавных Букв!

— И чем же, интересно, вы изволили там заниматься, ухлопав столько времени и энергии и спалив пять блоков компьютера? Что вы там рассчитывали? Что за проблема?

— Я, мой Митин-Ви…

— Ладно, — махнуло присоском начальство, — короче!