22 июня, ровно в четыре утра (СИ) - Тарханов Влад. Страница 27

— Здравствуй, брат! — он говорил на русском спокойно и легко, так же, как и на украинском, его стремление говорить только на украинском, было только формой упрямства и фрондерства, Иван в этом опять убедился.

— Здравствуй, Богдан, что у тебя? Извини, брат, не смогу тебе времени уделить, дел по горло.

— Понимаю, скажи, что слышно? Что нам делать?

— А что делать? Красная армия ведет бои по всей границе. Отшвырнем врага и начнем наступление на Берлин. Товарищ Сталин сказал, что Красная армия самая наступающая армия в мире! Так что делайте, что делали. Инструкции придут, все указания получат, будем воплощать указания партии и правительства в жизнь. Война, дело неприятное, но мы победим! А сейчас извини, времени нету…

Почувствовав, что как-то переборщил с лозунгами и повел с братом себя как-то не по-семейному, добавил:

— Я уже две ночи в исполкоме ночую, спал шесть часов за двое суток, вымотался, а работы еще непочатый край, извини, Богдан, что делать… Да, деньгами помочь? — И он сунул в руки Богдану несколько бумажек, которые собирался дать Катерине на продукты, да забыл, они так и лежали на столе, теперь вот пригодились. Неожиданно и для себя, и для брата, Богдан от денег не отказался, в его кармане, кроме записки с перечислением соли, мыла и спичек, лежал дополнительный список самого нужного от Ульяны.

— Прощавай, брат. — произнес Богдан.

— Да, и тебе до свиданья, — на автомате произнес Иван, мысли его уже были далеко от брата и семьи, как только закрылась дверь, он тут же поднял трубку телефона, готовилось совещание партактива города, он там должен быть, надо бы уточнить повестку.

Глава девятнадцатая. Богдан

Глава девятнадцатая

Богдан

24 июня 1941 года

Надо сказать, что разговором со старшим братом Богдан был не просто недоволен, он был в бешенстве. То высокомерие, с которым его встретил родной, вроде бы, человек, его не просто расстроило, это его выбесило! Еще никогда Иван не был с ним таким, официально-замкнутым, похожим на изваяние стального большевика. Что он о себе возомнил? А так грубо оборвать его по поводу родного языка, это вообще неслыханно! Если бы не надо было получить от брата сведения о войне, так сорвался бы, нагрубил, промолчал, ну и дурак, все равно от разговора толку не было. Так ничего и не выяснив, Богдан отправился на базар делать закупки. Уже чувствовалось, что начинается ажиотаж. Правда, люди не успели смести с прилавков все, что могли, но, если дядька Гнат прав, очень скоро прилавки магазинов опустеют, а что-то купить станет серьезной проблемой.

Уже сейчас Богдан озаботился тем, чтобы сделать несколько надежных сховов[1] для продуктов, в первую очередь, для зерна. У них оставался один надежный схов, в котором прятали зерно от продотрядов, но он был небольшим, большой бы обнаружили. А что будет теперь, во время войны? Опять потребуется зерно, продукты питания, может, еще и лошадей реквизируют для армии, как было в Первую мировую? От этой власти всего можно было ожидать. Прикинув в уме места возможных закладок, Богдан решил, что один все-таки надо будет сделать в стороне от их хуторка, в небольшой балке, да на этом и успокоился. Чтобы скупиться, пришлось объехать почти весь город, благо, Могилев-Подольский городок небольшой, зажатый в компактной долине меж холмов, что окружали левый берег Днестра. Намного чаще местные жители называли его просто Могилевом, или Могилевом-на-Днестре. Эти названия остались еще с царских времен, только при советской власти, в двадцать третьем году, город получил приставку Подольский, чтобы отличать его от Могилева в Белоруссии. Город небольшой, его пройти пешком — час делов из конца в конец, а если самый центр, там, где вся жизнь, около базара, так это вообще двадцати минут с гаком хватит.

Недалеко от базара располагался шинок, небольшой, уютный, в нем собирались местные балагура, там можно было найти людишек, баловавшихся перевозом через стремительные быстрины Днестра контрабанды, всюду, где существует граница, будут существовать и контрабандисты. Сейчас, когда граница прошла по Пруту, местные контрабандисты как-то захирели, за товаром приходилось ехать далеко, доставать сложно, перевозить — тот еще геморрой, но как-то выживали. Богдан хотел зайти в шинок не столько для того, чтобы выпить, сколько для того, чтобы послушать, что люди говорят. Нет, выпить немного тоже было можно, ну, чуть-чуть разве что, как раз так, чтобы Уля не заругалась.

В полуподвальном помещении людей было немного, балагура Хума, его товарищ по извозчичьему делу Сулима, Петро Наливайко, что промышлял мелкой торговлишкой (то есть контрабандой), да цыган Роман, этот и таскал товар через Днестр, ушлый был, проскочит где угодно, как ужик втихаря проберется, да не просто так, а с товаром. Еще за одним столом сидели трое каких-то незнакомых человека, все в простой одежде, но было в них и что-то непонятное, неприятное глазу, что ли. Богдан подсел к Роману, если кто что знает, так это хитрый ром.

— Доброго дня, ромале. — поприветствовал.

— Тобі теж не хворіти, — ответил тот.

— Ти чув, війна… всі вже чули, так? — цыган в ответ утвердительно качнул головой. — А ти не чув, що зараз робиться? Може щось знаєш?[2]

— А знаю я, Богдан, что наших бьют, и что наши бьют, а кто кого побьет, так этого никто не знает. Сейчас мобилизация будет, это я тоже знаю, а что будет дальше, так это кони в степи знают, про это ковыль под их конями шепчет, да вольный ветер поет. Мое дело что, собрался и поехал, вольному воля, а тебе вот, скажи, куда деться, тебя земля держит… ты к ней привязан, а я нет. — цыган перешел на русский, Богдан сам не заметил, как перешел на него.

— Удержат или нет, дойдет ли сюда немец? Вот чего не знаю, чего боюсь, Роман. — почти шепотом, оглядываясь на незнакомых людей, произнес Богдан.

— Все говорят, что удержат, — твердо сказал ром, а потом прошептал, тоже тихо-тихо, — немец прет, может его и остановят, только не здесь, так говорят умные люди.

Богдан купил бутылку водки, понимал, что Роману надо проставиться, а то потом и не подходи, а сам начал раздумывать о словах цыгана. Было в них что-то такое, что заставляло верить, конечно, что-то цыган знал, что-то додумал, но у этого прощелыги башка варит, это любой на базаре скажет. Его отец знатный кузнец, его инструмент на базаре расходится, как горячие пирожки в морозный день. Как только они выпили по стопочке, в шинке появился еще один посетитель, лицо которого показалось парню немного знакомым, впрочем, закусив первую стопку кислой капустой, он разлил еще по одной. А посетитель, по одежде похожий на тройку за крайним столиком, оглядел зал, метнул взгляд на Богдана, потом еще раз, и только потом подсел к троим товарищам.

После третьей чарки Майстренко оставил почти половину бутылки Роману нисколько не сомневаясь, что цыган ее преспокойно докончит в самое ближайшее время. Пирожок с горохом да пучок кислой капусты не самая лучшая закуска для выпивки, но и выпито было всего ничего, так что соображал парень вроде бы неплохо. Он вышел на свежий воздух. До вечера было достаточно времени, так что домой должен был вернуться засветло. Вчера Ульяна провозилась весь вечер, располагая кроля и крольчих, кормила их, гладила, игралась ими, как дите малое, право слово. А Иван сегодня про сестру ни слова не спросил, вот сухарь черствый. И в душе Богдана опять стало горько и обидно. И тут его окликнули.

— Богдане! Богдане Майстренко! Доброго дня![3] — Богдан оглянулся. Он уже совсем было подошел к подводе, как был остановлен тем самым, смутно знакомым человеком, который только что был еще в шинке. Невысокий, худощавый, чуть прихрамывающий на левую ногу, на продолговатом небритом лице красовался шрам, делавший человека довольно приметным. Парень напрягся, но то ли от выпитого, то ли от общего настроения, вспомнить подошедшего не мог.

— Так, це я. Чим можу бути вам корисним?[4] — выигрывая время, Богдан постарался отделаться общими фразами, чтобы вспомнить, наконец, где и когда они встречались.