Погружение (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич. Страница 6

— А что рассказывать? Любовь у нас с Олегом безумная. Была. Помнишь его? — смотрю, как дед кивает, прикрыв глаза, — буйство плоти и чувств. А потом как-то все меняться начало. Кроме этого, есть еще самое главное. Что и без плоти будет. И в болезни и в старости, в нищете и горе. Но как раз такого оказалось мало. Или не проявилось еще. По крайней мере, Олег уехал по направлению после защиты куда-то в Подмосковье. В закрытый городок. Будет там свои основы для летучих соединений изобретать, чтоб в воздухе висели и на землю не оседали.

— Даже так? — проявил дед интерес, приподняв бровь.

— Что-то нехорошее, да? Это отравляющие вещества?

— Если отравляющие или вирус какой — полбеды. Есть и похлеще этому применение, если додумаются. Давай дальше.

— А дальше работа у него. Меня не зовет. Чтоб туда приехать, кучу проверок надо пройти. Может, я уже не прошла? Сам приезжал, ко мне перед отъездом заходил. Я его провожала. У него и папа с мамой в Москву переехали. Теперь только квартиру проведать и ездят. А последние две недели ни звонков, ни писем. Вера Абрамовна сказала, надо научиться управлять плотью и чувствами. Вот, учусь. Точнее, учат.

— Мама как?

— О, с ней совсем интересно. Познакомилась на кафедре с доцентом. Владимир Михайлович Творогов его зовут. Такой коренастый, лысый, но умный и деятельный. Так он маму на кафедру работать устроил. Ну и завертелось у них там. Вообщем, ждут мальчика. Живет у него. Да он хороший дядька. Всегда мне рад. Своих детей у него не было. Жена ушла. В науку весь и ударился. А мама сразу преобразилась. Красавица, хоть в кино снимай.

— Да, дела, — протянул дед, прожевав пельмень, — учишься?

— На третьем курсе уже. В девяностом закончу.

— Дай Бог. — Протянул он задумчиво.

Мы пьем чай. Пряники завезли свежие. Собакену тоже дали. Он с достоинством принял и разжевал. Я боюсь его гладить. Но очень хочется потрогать плюшевую шерстку.

— Да, еще. Дядя Вася в городе встретился. Ты его не узнаешь. Солидный такой стал, важный. Изменился сильно.

— Запил?

— Нет. Присмотреться времени не было. Но такое ощущение, что теперь он в намного худшем рабстве, чем когда бухал.

— Каждый сам выбирает. Контракт с темными тоже. А там, на эстраде без этого нельзя.

— Ну, уж не все же?

— Так видно сразу, кто не повелся. Фильмы смотришь?

— Редко.

— Ну, понаблюдай. Как не согласился кто, так его сразу в сторону и больше не снимают. Точнее, сам уходит, как понимает, что предлагают.

— А дядя Вася? Что с ним теперь? Он сказал, что у него все классно. Группа у него, с фольклорным антуражем, в коротких сарафанах. Но поют современные песни. Слышала по радио местному как-то. Пошлятина полная. По гастролям ездят, выступают. Говорит, зря к нему не пошла. И он теперь сам хозяин своей судьбы, и выбрал быть богатым, известным и счастливым. А рожа такая, восковая, как искусственная стала.

— Значит, выбрал, раз хозяин, — вздохнул дед, — а что дальше? Как начнет понимать, что он променял на вкусную еду, доступных женщин и фальшивые улыбки, начнет в тоску впадать. Чтоб ее глушить, алкоголя мало. Подсядет, на что посильнее.

— А выход есть?

— Теоретически можно. Но мало, кто решается. Бросить все. В монастырь уйти или отречься от всего. От шмоток, денег, положения в стае. И это до конца жизни. Но они за это душу продали, как же отречься? Сложно для них. Если глаза откроет и захочет — сможет. Прогнозы строить в таком деле нельзя. Мы все люди, и все здесь примерно в равном положении. Только одни понимают, а другие нет.

Утром встали около шести. Я сварила макароны. Мы их ели с минтаем в томате. Вкусно, между прочим. Рик ел овсяную кашу, тоже с минтаем, из своей кастрюльки. Попили чаю. Много вещей я брать не стала. Все уложила в одну спортивную сумку. Ветровку повязала на пояс. Взяла еще маленький этюдник. Большой у меня дома постоянно разложен вместо мольберта.

Когда ЖКО открылось, я позвонила маме. Сказала, что уезжаю в гости. Больших трудов стоило ее успокоить и не проболтаться про деда. Пообещала написать письмо, когда на месте окажусь. И звонить при первой же возможности домой или на кафедру.

По дороге мы накупили целый дедов рюкзак разных круп, муки и подсолнечного масла. Народу была тьма на наш рейс. С собакой точно не влезем. Решили ехать на выезд из города, в Чурилково. К обеду мы стояли за перекрестком и голосовали. Нам повезло. Через полчаса остановился пустой автобус, который ехал забирать электриков в Углич. За полтора часа мы добрались до места. Место — обочина, с соснами вдоль дороги. За ними тропинка через поля в бор.

Мы бредем уже километра три по заросшей грунтовке. Рик забегает вперед, нюхает воздух, траву, деревья. Иногда встаем отдохнуть, плечи от ноши уже болят. На одной такой стоянке я свернула к кустикам несобранной черники. Пока ела из ладошки, увидала, как метрах в двадцати пес вытянул морду к елке. А с сухой нижней ветки почти касалась его носом большая белка. Я замерла в ожидании, что сейчас Рик лязгнет зубами, и белки не станет. Но они обнюхались, постояли мгновение, будто осмысляя что-то, и разбежались по своим дорожкам. Надо деда припереть к стенке. А то, как не заведешь разговор про собаку, так уходит от ответа или завтраками кормит.

После поворота дорожки из-за сосен открылся Храм. Красная колокольня, поросшая вверху березками. А вот сам храм уже кто-то восстанавливал. У входа стояли строительные леса.

— Ух-ты, как в Индии заброшенные города посреди джунглей!

— У нас тут своя Индия. Не хуже. Раньше тут большой монастырь был. Его поляки сожгли вместе с монахами. Около четырехсот человек погибло.

— В этой глуши поляки? Понятно, в Ярославле бы. Хотя и Ярославль за две тысячи километров от Польши. Здесь-то чего потребовалось?

— А что надо было в Костромских лесах? Где Иван Сусанин их на погибель завел. Не задумывалась?

— Пока нет. Но подумаю. Нам сюда?

— Не, дальше идем. Но и здесь когда-нибудь будем.

— А кто его восстанавливает?

— Художник один. Известный в узких кругах. С женой переехали жить неподалеку.

— Нам к нему?

— Нет, еще дальше.

Через час мы пришли в деревню на берегу маленькой речки. Дороги к ней нет, только тропка через лес. Да и домов всего три. Мы зашли в первый с краю. На удивление, внутри оказались несколько человек. Две женщины лет по тридцать, парень лет двадцати пяти, но с длинными волосами и черной бородкой, а также крепкий мужчина около пятидесяти. Нам обрадовались. Выяснилось, в деревне электричества нет, поэтому хорошо, что мы пришли засветло. Для нас растопили самовар. Такая экзотика. Еще и на сосновых шишках.

За столом разглядываю новых знакомых, а они меня. Света живая, суетливая, светлые волосы убраны под платок. Люба с короткими черными волосами, коренастая, плотная, основательная. Парня зовут Сергей. Худой и бледный, он сидит в уголке на лавке. Пьет чай маленькими глотками. Мужчина велел звать себя дядей Витей. Лицо с недавней седой щетиной. Волос на голове — только виски седые, коротко стриженные. Исходит от него уверенность. И доброта в чистом виде. Редко такое доводилось встречать, когда понимаешь, что человек добрый просто так.

Спальное место мне определили с женщинами в одной комнате, на лавке вдоль стены. Под лавку и положила вещи.

В деревне четыре дома. Один на отшибе и заросший кустами и крапивой Деревня огорожена по обычаю загородой — забор такой с тремя поперечными балками из сосенок без штакетника. Есть «ворота», где эти балки можно вытащить и проехать. А так пролезают между ними или через верх. За деревней пасека из тридцати ульев. Пасечник, объяснила Люба, еще и лечит пчелами, живет тут постоянно. Народ к нему ездит периодически. В двух других домах люди появляются по договоренности и рекомендациям. Кому отдохнуть от жизни надо, полечиться, просто подумать. Вот и меня привезли. И она очень надеется, что не зря.