Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века - Гордин Яков Аркадьевич. Страница 16

Мы помним о постоянном противопоставлении Ермоловым Цицианова и Гудовича, его слова о вражде Гудовича к Цицианову, что, по мнению Ермолова, отмахнуться от которого мы не можем, сыграло свою печальную роль в управлении Кавказом и Грузией после смерти Цицианова. Гудович не только сменил Цицианова. Он был и его предшественником на Кавказе с 1791 по 1800 год. И можно догадаться, что именно события 1796 года и определили их отношения. В девяносто шестом году, как мы знаем, Екатерина отправила Валериана Зубова, человека энергичного и храброго, но вполне неопытного в полководческом деле, завоевывать Восток. По логике вещей его наставником должен был стать уже служивший на Кавказе Гудович, но в качестве «дядьки» выбран был Цицианов. Есть основания полагать, что Гудович смертельно оскорбился.

Ситуация вообще была довольно двусмысленной — двадцатипятилетний генерал-поручик, получивший генеральский чин исключительно потому, что брат его Платон был фаворитом Екатерины, фактически отбирал Кавказский корпус у пятидесятилетнего генерал-аншефа, прошедшего долгий боевой путь. Это, однако, Гудович, воспитанный в нравах екатерининского царствования, скорее всего перенес бы. Но реальным военным руководителем грандиозного похода был назначен уступавший ему в чине и в возрасте Цицианов — и это было невыносимо.

Эта история имела свои истоки — Иван Гудович был младшим братом Андрея Гудовича, любимца Петра III, и вместе с ним оказался под арестом после переворота 1762 года. Оба брата учились в Германии — в Кенингсбергском и Лейпцигском университетах, были способными офицерами. Но близость к свергнутому императору стоила старшему карьеры, а младший, очевидно, никогда не вошел в число особо доверенных деятелей екатерининского царствования.

Иван Гудович оставил в своей автобиографической «Записке» описание этой щекотливой ситуации: «В начале 1796 года получил я повеление изготовить войска, на Кавказской линии стоявшие, и послать в Персию, поруча оные в команду присланному из Петербурга генерал-поручику графу Валериану Зубову, снабдив его как наставлением, так и всем нужным для похода. Посему изготовленные войска прибыли в лагерь недалеко от Кизляра, в удобном месте назначенный, 2-го апреля, и сделан был мост на реке Тереке, а по прибытии оного генерал-поручика в Кизляр, где и я тогда находился, назначенные к походу войска с линии перешли через реку Терек во всей исправности. Заготовлено в Астрахани сто тысяч четвертей провианта для доставления оного морем, куда надобность потребует в Персию, и заготовлена эскадра Астраханская под командою одного контр-адмирала, который должен был впредь зависеть от генерал-поручика графа Зубова. Затем отправил я генерал-поручика графа Зубова в апреле месяце с войсками к Дербенту, который еще не был взят, дав ему мое наставление, 1000 верблюдов и 1000 волов, для доставления за ним провианта. По отправлению сей экспедиции, будучи в Кизляре, получил я жестокую болезнь, и коль скоро мог везен быть, отъехал я в квартиру мою в город Георгиевск, а между тем прибавлены были еще войска извнутри России к генерал-поручику графу Зубову, как регулярной конницы, так и казаков под командою тогда бригадира, а ныне донского атамана графа Платова. Прибыв в Георгиевск по представлению генерал-поручика графа Зубова доставлял я ему еще верблюдов и волов большое число. Генерал-поручик граф Зубов по покорении Дербента пожалован был не по старшинству генерал-аншефом и уже от меня не зависел. (В 25 лет! — Я. Г.) Бака по приближении эскадры сама сдалась без сопротивления, а генерал-аншеф граф Зубов терпел нужду в провианте, которого хотя довольно привезено было в Баку, но по отдалении взятого им лагеря от Баки, доставлением оного оттуда безводною и бесфуражною степью на верблюдах и волах понес великий урон в доставлявших оный верблюдах и волах. Также стоявши долговременно в одном лагере близ гор, он понес знатный урон в лошадях конницы».

Тут ничего не сказано прямо, но все нюансы настроений и отношений ясны. И ни слова о Цицианове.

Мне удалось найти у Гудовича только два упоминания Цицианова, и оба содержат негативную оценку его военных дарований. Особенно выразительна вторая. Подступив в 1808 году к Эривани, которую в свое время не смог взять Цицианов, Гудович в прокламации жителям крепости писал: «Не берите в пример прежней неудачной блокады Эриванской крепости. Тогда были одни обстоятельства, а теперь совсем другие. Тогда предводительствовал войсками князь Цицианов, из молодых генералов, не столь еще опытный в военном искусстве, а теперь командую я, привыкший уже водить более тридцати лет сильные российские армии».

Вряд ли можно было считать пятидесятилетнего Цицианова «молодым генералом». Но неприязнь Гудовича искала выхода.

Болезнь Гудовича была дипломатического свойства. Оскорбленный всем происшедшим, он попросил отставки и получил ее. Но как только в этом же году умерла Екатерина и воцарился Павел — все перевернулось: Гудович был немедленно — из-под Воронежа — возвращен на Кавказ (и он сразу выздоровел!), а Зубов и Цицианов оказались в отставке. Армию с Каспия вернули на линию.

Схожей ситуации суждено было повториться еще раз. Гудович в 1800 году вышел в отставку. В Грузию послан был генерал Кнорринг. В 1802 году его сменил Цицианов — это был тот «славный период» до 1806 года, о котором поминает непрерывно Ермолов. Затем убитого Цицианова снова сменил Гудович и, по утверждению Ермолова, испортил все, что удалось построить Цицианову. Сюжет этот довольно запутанный и туманный, но мы только попытаемся в нем разобраться.

Но сперва нужно осознать разницу военного, политического и психологического контекста, в котором сформировались кавказские доктрины двух генералов.

Гудович — девяностые годы XVIII века. Грузия только формально под российским протекторатом. Противостояние с горцами идет только со стороны Северного Кавказа. У горцев прочный тыл, свободное сообщение с Турцией через Черное море даже после взятия Гудовичем в 1791 году Анапы, — это глубокий правый фланг Кавказского театра. О том, что делается в глубинах Кавказа — в Дагестане, Чечне, — представление самое отдаленное. В Петербурге — особенно. Гудович вынужден заниматься ликбезом, достаточно поверхностно объясняя Екатерине, кто есть кто.

7 ноября 1791 года он отправляет в Петербург обширное донесение, в котором, в частности, пишет: «Ближайший из ханов к границам российским — Шемхал Тарковский, которого владение начинается против Кизляра за Тереком, позади народа, называемого кумыки, подданных Вашего Императорского величества за Тереком против Кизляра обитающих. Сей хан, живущий в городе Тарках и владеющий Дагестаном по берегу Каспийского моря, оказывая всякое усердие свое к Высочайшему Престолу Вашего Императорского Величества, находится со мною в сношении и в последнем ко мне письме, недавно полученном, делает многие уверения о верности и преданности своей к Вашему Императорскому Величеству… Сей хан в большом уважении у многих малых персидских владельцев, его окружающих — хана шемахинского и других; держит их спокойными, давая перевес своим пособием, и, сколько я мог приметить, сам спокойного расположения. За ним дербентский Ших-Али-хан, находящийся также в сношении со мною…» Этот идиллический взгляд отнюдь не соответствовал сущности отношений. И дело было не в наивности Гудовича, а в установке, о которой мы ниже поговорим.

С той же степенью глубины Гудович обрисовывает и положение племен. «Соседние народы, в здешней стороне прилегающие к границам империи Вашего Императорского Величества, начиная от Черного моря: часть большой Абазы, горный народ, прозываемый натухажцы, больше числом всех прочих, которого земли начинаются в 20-ти верстах по Черному морю далее Суджук-Кале в горах и простираются вверх по Кубани до ста верст. Сей народ по взятии Анапы входил в подданство В. И. В. и давал аманатов… Подле сих, на вершине реки Урупа, вытекающей из гор и впадающей в Кубань, к горам, малый закубанский народ, прозываемый Бишильбай, не входящий в подданство. Все сии народы, по большей части, мало упражняясь в хлебопашестве и скотоводстве, имея и хорошие земли и разные другие выгоды, не знающие никакого другого торгу, кроме продажи краденых людей, ни ремесла другого, кроме делания употребляемого ими оружия, живущие в самых дурных хижинах и шалашах, называемых аулами, из которых некоторые переносятся с места на место, не имеют ни чиноначальства и никакого понятия о нравах, почитая и самое воровство людей, так и прочего за удалые поступки и добродетель, а оттого и все в бедном состояний… Подле карабулаков, вниз по Тереку и по реке Сунже, начиная от Моздока, против Наура и до станиц Гребенских казаков живут чеченцы, народ злой, дикий, к хищничеству и воровству более всех горских народов склонный; оного не много и не более как тысяч до пяти». Но дело не только и не столько в весьма приблизительном представлении генерала о кавказских народах, а в том, что ему не важны особенности этих народов. Очевидно, образование, полученное в Германии, в сочетании с несколько примитивными просветительскими принципами, бытовавшими в России, и имперским высокомерием — эта смесь заслонила от Гудовича кавказскую реальность и толкнула его к простой системе отношений с горскими владетелями, напоминающей «ордынский стиль», примененный монголами по отношению к русским княжествам, — не вдаваться в сложную жизнь подвластных образований, но ориентироваться на одну или две силы, которые, соблюдая вассальную верность, будут регулировать все пространство. Для Гудовича это шамхал Тарковский, возможности которого он преувеличивал.