Прощай, Россия! - Кьеза Джульетто. Страница 11

Я вспоминаю, как зимой 1992 года в Тольятти состоялось совещание, в котором участвовали так называемые «красные директора» и тогдашнее российское правительство в почти полном составе. Присутствовали и.о. премьера Егор Гайдар, министры Шохин, Нечаев, Авен и куча другого народа. С либерализации цен не прошло и года, и правительство искало поддержки среди вчерашних советских промышленников, опасно склонявшихся к «центристским» обещаниям «Гражданского Союза» Аркадия Вольского.

Там были все «красные директора», по крайней мере наиболее крупных все еще государственных предприятий. Я отправился туда послушать дискуссию, понимая, что она могла стать важным моментом для решения судеб страны. Так и было. Я помню эти «кадры», этих зубров номенклатуры среднего звена, олицетворявшие монополизм коммунистического государства. Они сменяли друг друга у микрофона, а в президиуме сидели молодые, почти юные люди, только что покинувшие стены американских университетов, пропитанные рейгановско-тэтчеровским кредо, убежденные сторонники deregulation. И все зубры-директора говорили приблизительно одно и то же: мы поняли, что социализм умер. Мы знаем, что придется пожертвовать доброй частью наших производственных мощностей на алтарь конкуренции, эффективности и рынка. Но мы просим, мы умоляем вас учитывать два ключевых вопроса. Первое: что за нами стоят миллионы семей, которые мы не можем бросить на произвол судьбы. Второе: многие из представленных здесь предприятий могут достаточно быстро стать конкурентоспособными на мировом рынке, лишь бы государство выработало инвестиционную политику, направленную на их возрождение. Мы готовы закрыть то, что надо закрыть, но скажите нам, пожалуйста, что нам сохранить, на что вы хотите нацелиться, чтобы способствовать росту производства в будущем.

Я помню, какая скука была написана на лицах молодых людей, сидевших в президиуме. Они и не задумывались о программе государственных инвестиций. Еще меньше они заботились о семьях увольняемых. Не от жестокосердия. Просто им не пришло в голову, что реформа таких ужасающих размеров, беспрецедентная, сложнейшая, могла быть реализована только при условии поддержки если не большинства (что было бы практически невозможно), то хотя бы значительной части населения. Они ответили, что да, они что-нибудь предпримут. Помнится, они даже взяли какие-то конкретные обязательства. Но я был поражен невразумительностью их ответов. Только что созданное Борисом Ельциным правительство не имело ни малейшего понятия о том, что такое промышленная конверсия страны. Оно ее просто не предусматривало. Посткоммунистические же промышленники, напротив, выдвигали конкретные, не лишенные смысла предложения. Естественно, они пытались спасти прежде всего самих себя, то, что еще можно было уберечь в их ветхих производствах, но несомненно они ставили конкретные, реальные проблемы.

Я вспомнил об этом через несколько месяцев, читая потоки ругани, обрушивавшиеся ежедневно свободной российской печатью на «красных директоров». Их обвиняли в «бойкотировании реформы», в том, что они были «гнездом консерваторов» и «поддерживали коммунистов». Лозунг дня, не терпевший возражений, был – «макроэкономическая стабилизация», которая непременно и неизбежно привела бы с собой все сразу – экономический рост, иностранные инвестиции, демократию, правовое государство, плюрализм, эффективное чиновничество, переполненные магазины, стабильный рубль и так далее, от триумфа к триумфу. Уже наняты были в качестве советников российского правительства Андерс Ослунд и Джеффри Сакс, и горе тому, кто осмеливался возражать. Печать была уже почти вся свободна. Свободна клеить ярлыки «коммунистов» и «консерваторов» на всех, кто пытался предложить хотя бы небольшое отклонение от заданной линии.

А ведь даже кое-кто во Всемирном банке сообразил, что так не справиться с проблемой перехода к рынку монолитного молоха советской экономики. Исследование Всемирного банка, проведенное в начале 1992 года и похороненное в каком-то письменном столе, утверждало, что государство должно было играть центральную роль в по меньшей мере четырех областях, имевших первостепенную важность для перехода к рынку и капиталистической экономике. Это: а) соблюдение социального равенства, гарантирующего общественную стабильность, необходимую для продвижения реформы;

б) поддержка частного сектора через четкие программы и антимонопольная деятельность; в) сохранение отделенного от международного внутреннего рынка, с защитой его слабых структур от предсказуемого натиска слишком могущественных иностранных инвесторов;

г) контроль над ключевыми элементами финансовой политики и развитие административной ниши для разумной налоговой политики 6.

Другое исследование Всемирного банка, проведенное в августе 1990 года, то есть до начала потрясений ельцинской эпохи 7, предостерегало против «быстрого разрушения государства», называя его «неподходящим даже для стратегий сверхсвободного рынка»… Ключевой предпосылкой для позитивного развития частного сектора является существование модернизированного и высокоэффективного государственного сектора… Настоящая проблема заключается не в размерах государственного присутствия, а в его качестве.

Я надеюсь, что эти два совета, исходящие из источника, стоящего вне всяких подозрений, помогут отмести раз и навсегда посылку, согласно которой критика «реформаторской» модели Ельцина означает в лучшем случае непонимание законов рынка, а, в худшем – скрытые коммунистические симпатии. Второй тезис – лучший пример маккартизма наших дней. Первый же является невольным доказательством марксовской концепции «идеологии» как «ложного сознания», самообмана, жертвой которого становятся апологеты определенного типа общества, будучи неспособными понять его подлинную природу. Проще говоря, идеология– это когда живешь в богатом квартале и полагаешь, что весь мир состоит из богачей. То есть границы твоего района совпадают с границами мира. Птолемеева система в применении к общественному строю. Она перестанет быть идеологией только в одном случае: если страстно защищая ваш квартал (что, кстати, вполне законно), вы не будете при этом выдавать его за весь остальной мир.

Возвращаясь к главной теме, следует сказать, что мы все живем как раз в «идеологическом» силовом поле, где правила диктуются «англосаксонской экономикой» (используя определение Рональда Дора, который, в свою очередь, отсылает нас к Мишелю Альберту). Она не единственная: существует немецкая модель, японская, стремительно наступает китайская. И никто не сказал, что именно «англосаксонская экономика» победила все остальные. Может, ее рецепты оказались самыми лучшими для высокотехнологичных отраслей, вроде электроники и биотехнологий, олицетворяемых Силиконовой Долиной и Биллом Гэйтсом? Или для «венчурных капиталистов», преодолевающих пропасти как акробаты, балансирующие на проволоке? Или же победил рецепт «Хитачи-Сименс», не такой авантюрный, тесно связанный с внутренними капиталами предприятия, по образцу крупных корпораций японского типа? И сколько продержится «англосаксонская» модель, являющаяся по сути «американской», после краха принципов солидарности, при все более ожесточенной конкуренции, при все более острых социальных противоречиях, в то время как целые куски гражданского общества теряют почву под ногами и их реакция становится неконтролируемой? Все эти вопросы пока что остаются открытыми.

Но все мы, хотим мы того или нет, мыслим в рамках «американской» модели. Это ее идеи распространяются СМИ, формирующими общественное мнение. Вот она, идеология: эта модель стала «единственно возможной» для бесчисленных масс, чье мнение диктуется узкими группами ее поклонников, жрецов и дьяконов, которые держат в руках СМИ. Коммунизм умер? Отлично, надо заполнить опустевшую нишу «американской» моделью. Просто потому, что она «единственная». И если трудно объяснить Саксу, что моделей всегда несколько, что история общественных формаций не так проста, как кажется, то представьте себе, насколько неблагодарной задачей было внушить то же самое россиянам, десятилетиями издалека поклонявшимся Америке, мечтавшими о ней как обыватели (которыми они еще не были), предвкушавшими ослепительную красоту ее товаров, которые им не терпелось потребить.