Счастье момента - Штерн Анне. Страница 46

Хульда на цыпочках прокралась мимо комнаты госпожи Вундерлих. Сегодня ей пришлось надеть зимние сапоги, в которых было слишком жарко. Возможно, вещи Хульды до сих пор лежат на берегу Ландвер-канала, но после вчерашнего она боялась туда возвращаться: слишком опасно. Нужно попросить, чтобы кто-нибудь отправился с ней. Первым делом Хульда подумала о Феликсе, но потом почувствовала угрызения совести и покачала головой. Вчера он достаточно для нее сделал. Когда она наконец научится обходиться без Феликса? В конце концов, разве не ее стремление к свободе и независимости привело к их разрыву? «Нет, – со стыдом подумала она. – Хватит лгать хотя бы самой себе». На самом деле Хульда просто боялась – безумно, до потери сознания, до трясучки боялась, что однажды разочарует Феликса и он ее разлюбит. Как она могла дать обещание, которое навсегда изменит его жизнь – и ее тоже? Феликс был хорошим человеком – слишком хорошим, бесхитростным, прямым. А Хульда – нет. Она была неправильной, привыкшей идти по жизни окольными путями. Ее снова и снова охватывала эта ужасная печаль, которая, как она знала, в конце концов утянула бы за собой и Феликса. Нет, так будет лучше.

Спустившись во двор, Хульда застыла как вкопанная. В углу, там, где девушка обычно оставляла свой велосипед, в лучах полуденного солнца лежало что-то коричневое. Ее саквояж с инструментами! А рядом аккуратно стояли начищенные до блеска стоптанные туфли.

Хульда бросилась к саквояжу. Ручка привычно легла в ладонь, и в груди поднялось чувство безмерного облегчения – Хульда как будто снова стала целой. Открыв саквояж, она обнаружила, что все на своих местах. «Значит, напали на меня не потому, что хотели забрать дорогие инструменты», – подумала она, ощутив беспокойство. Сверху лежала небольшая записка, написанная хорошо знакомым почерком. «Саквояж стоял на траве рядом с туфлями. Велосипеда нигде не было. Твой Ф.».

Хульда почувствовала, как повлажнели глаза. В этом весь Феликс! Он просто находится рядом, не устраивая лишнего шума и суеты – возвращает ей сумку, поддерживает, когда она не знает, что делать…

О, если бы все было иначе, если бы только Хульда могла отыскать в себе мягкость, которая, как она знала, когда-то была! Но это невозможно. Что случилось, то случилось.

Расправив плечи, она засунула туфли в саквояж и отправилась в путь пешком. К счастью, Херрманы жили недалеко. Заглянув в витрины закрытых магазинов, Хульда увидела, что цены на хлеб и масло снова выросли. Двенадцать марок за буханку хлеба – она с трудом может себе это позволить. Что же будет дальше?

Хульда с горечью подумала, что скоро все будут расплачиваться банкнотами с бесчисленным количеством нулей, потому что деньги ничего не будут стоить. Но потом она посмеялась над своей выдумкой. Вряд ли все зайдет так далеко. Тем не менее события развивались тревожно, особенно для бедняков, которые и так едва сводили концы с концами.

Остановившись перед молочным магазинчиком, Хульда взглянула на свое отражение в витрине. Она не переставала дивиться тому, что вчерашнее нападение не оставило на ней почти никаких следов, пусть даже голова до сих пор болела. Хульда постучала. Густав подошел к двери и открыл ее. Радостно звякнул колокольчик на входе.

– Здравствуйте, госпожа Хульда, – поздоровался Густав. – Как любезно с вашей стороны прийти к нам в воскресенье.

– Это само собой разумеется, господин Херрман, – отозвалась Хульда. Она немного запнулась, произнося фамилию, но Густав только дружески рассмеялся.

Хульде нравился этот низенький, толстый мужчина, с задорными глазами, который в базарные дни сам встает за прилавок, ловко заворачивая в бумагу вкусное желтое масло и сыр своими толстыми пальцами. Но сегодня в глубине его глаз таилось беспокойство.

– Как поживает Хедвига? – поинтересовалась Хульда.

– Потихоньку. Но она мне не нравится.

Хедвига незаметно подошла к прилавку и игриво похлопала мужа по руке.

– А это как еще понимать? Я тебе надоела?

Густав закатил глаза.

– Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, Хеда. Для меня ты красивее всех на свете. Но в последнее время я боюсь, что ты слишком многое на себя взвалила. В твоем-то положении.

Хульда изучающе оглядела Хедвигу. Она сразу поняла, о чем говорит Густав Херрман. Круглое лицо Хедвиги осунулось, нос заострился, а живот увеличился настолько, что она ходила переваливающейся походкой, как обычно ходят женщины последние несколько недель перед родами.

– Неужто девочки озорничают? – спросила Хульда, хотя знала, что Катинка и Йоханна – самые послушные дети, каких только можно себе представить. – Или вы по-прежнему с утра до ночи работаете в магазине, несмотря на мой запрет?

По выражению лица Хедвиги стало понятно: второе предположение попало в точку. Хульда строго погрозила им с мужем указательным пальцем:

– Вы должны беречь себя. Это ваша третья беременность, и, при всем уважении, вы уже не молоды. Я бы прописала вам полный постельный режим.

– К счастью, вы не врач и не можете этого сделать, – заносчиво возразила Хедвиг, но потом рассмеялась. – Ладно, чего мы тут стоим! Проходите, выпейте кофе. Вы и сама выглядите несколько измученно.

Хульда последовала за Хедвигой в гостиную и с облегчением устроилась на диване. Ноги все еще казались резиновыми, и чашечка крепкого кофе пришлась бы сейчас как нельзя кстати. Херрманы держали горничную, которая и накрыла на стол.

Хульда благодарно взяла в руки горячую фарфоровую чашку с золотой каймой и сделала большой глоток.

– Давайте рассказывайте. – Она повернулась к Хедвиге, которая, постанывая, села на стул. – Как ваши дела?

– Трудно сказать, госпожа Хульда, – неуверенно ответила Хедвига. – Эта беременность, она… проходит гораздо тяжелее, чем прошлые с девочками. Но с тех пор прошло уже немало времени. На самом деле я вообще не хотела третьего ребенка, понимаете? Особенно сейчас, когда мне уже сорок четыре и времена такие неспокойные… Сначала я подумала, что это возрастные изменения. Катинка, моя младшенькая, скоро пойдет в лицей. А теперь снова малыш? – Она печально покачала головой и подавила стон.

– У вас боли? – спросила Хульда.

Не успела Хедвига ответить, как приоткрытая дверь в коридор полностью распахнулась.

– А даже если так, – сказала появившаяся на пороге старушка. Высокая, с проницательными голубыми глазами, она была одета в элегантный костюм из тонкой шерсти. – Моей дочери нравится геройствовать, играть, но я вам скажу: это ненормально.

– Мама, пожалуйста, – прошипела Хедвиг. – Ты же хотела прилечь.

– В могиле належусь. – Старушка села в кресло с подголовником, поправила на носу пенсне и приветственно кивнула Хульде. – Меня зовут Гертруда Зигель, – представилась она и повернулась к горничной: – Грета, налей мне, пожалуйста, чаю.

Девушка сделала реверанс и ушла выполнять приказ. Госпожа Зигель строго посмотрела на дочь, которая с мрачным видом держалась за живот.

– Кто-то должен рассказать этой милой девушке, что происходит на самом деле.

– Господи, да что здесь происходит? – обеспокоенно спросила Хульда.

И снова госпожа Зигель ответила за свою дочь:

– У нее болит голова, болит живот и ноги опухли, как у слона.

Хедвига страдальчески вздохнула.

– Это не твое дело, – процедила она сквозь зубы. – Вечно ты вмешиваешься. Это ты беременна или я?

Но Хульда насторожилась.

– Хедвига, вы случайно не замечали мелькания в глазах? – спросила она и прочитала ответ на рыхлом лице беременной женщины.

– Я думала, у меня просто глаза уже не те. Знаете, в моем возрасте…

Хульда встала и подошла к Хедвиге. Положила руку на огромный живот, ощупала. Ребенок не двигался. Впрочем, это ничего не значит, ребенок может спать. Тогда она измерила пульс беременной и заметила, что он частит. Все указывало на высокое давление, но без электрического пульсометра, какие используют в больницах, точно сказать нельзя. И анализ на белок в моче, который, по мнению Хульды, был срочно необходим, она провести не могла. Как и всегда, ее возможности очень ограничены. Хульда злилась на себя из-за того, что недостаточно изучала медицину. Она знала, что справилась бы, и ей было невероятно горько от осознания того, что она упустила столько всего. Хульда любила свою работу, но руки у нее часто оказывались связаны, поэтому ей приходилось направлять своих пациенток в больницы и передавать их в чужие руки. В основном – мужские, потому что еще несколько лет назад женщин не принимали в прусские университеты.