Рождество под кипарисами - Слимани Лейла. Страница 31

– Не бойся! Успокойся.

Но малышка отчаянно вцепилась в гриву лошади, взглянула вниз, и у нее закружилась голова. И тут Амин почувствовал, что у него по ноге потекла теплая жидкость. Он грубо приподнял девочку, продолжавшую кричать, и осмотрел свои мокрые брюки.

– Не может быть! – воскликнул он, держа Аишу кончиками пальцев, как будто она вызывала у него отвращение, как будто ему были одинаково неприятны и исходивший от дочери запах, и ее трусость. Он остановил лошадь, дернув за уздечку, и спешился. Стоя лицом к лицу, отец и дочь не смотрели друг на друга. Лошадь поскребла копытом о землю, и Аиша в ужасе прижалась к отцу.

– Нельзя быть такой пугливой, – заметил он и, взяв дочь за руку, несколько секунд смотрел, как моча стекает по седлу.

Пока они шли к дому на приличном расстоянии друг от друга, Амин думал, что Аише здесь не место, что он не знает, как с ней надо обращаться. С тех пор как Матильда уехала в Европу, Амин пытался уделять время дочери, быть любящим, хорошим отцом. Но вел себя неловко, нервничал, эта маленькая женщина семи лет от роду приводила его в замешательство. Дочь нуждалась в присутствии женщины, человека, который ее понимает, а не только в нежностях безмозглой грязнули Тамо. Он застал служанку на кухне, когда та, наклонив чайник и разинув рот, пила прямо из носика, и ему захотелось дать ей затрещину. Ему следовало оградить дочь от вредного влияния, кроме того, у него не было сил мотаться между фермой и школой.

В тот вечер он зашел в комнату Аиши, сел на край ее маленькой кровати и стал смотреть на нее, сидящую за письменным столом.

– Что ты там рисуешь? – спросил он, не поднимаясь с кровати.

Не отрывая глаз от листа, Аиша просто ответила:

– Я рисую для мамы.

Амин улыбнулся ей и несколько раз попытался заговорить, но вскоре отказался от этой затеи. Он встал и выдвинул ящики комода, куда Матильда складывала вещи девочки. Он вытащил шерстяные рейтузы, которые связала Матильда, и они показались ему неправдоподобно маленькими. Он свалил в кучу кое-какую одежду и запихнул ее в большой коричневый мешок.

– Ты на несколько дней переедешь к своей бабушке в Беррима. Думаю, так для тебя будет лучше, и до школы оттуда добираться проще.

Аиша медленно сложила пополам свой рисунок, взяла куклу, валявшуюся на кровати, вышла следом за отцом в коридор, подошла к брату, заснувшему на коленях у Тамо, прижавшись к ее животу, и поцеловала его в лоб.

Они впервые оказались наедине, только вдвоем, среди темной ночи, и от этого им было не по себе. В машине Амин время от времени поворачивался к Аише и улыбался ей, словно говоря: «Ничего, все образуется. Не волнуйся». Аиша улыбалась в ответ, потом, осмелев в ночной темноте, попросила:

– Расскажи о войне.

Она произнесла эти слова взрослым, твердым голосом, более серьезным, чем обычно. Амина это удивило. Не отрывая взгляд от дороги, он спросил:

– Ты, наверное, заметила этот шрам?

Он дотронулся до кожи за ухом и медленно провел пальцем вниз, к плечу. Было слишком темно, чтобы разглядеть выпуклый коричневый рубец, но Аиша в мельчайших деталях помнила этот странный рисунок на шее отца. Она кивнула, ошалев от возбуждения при мысли, что тайна наконец будет раскрыта.

– Во время войны, незадолго до того, как я встретил маму, – тут Аиша хихикнула, – я провел несколько месяцев в лагере для военнопленных, куда нас отправили немцы. Там собралось много таких, как я, марокканцев, солдат колониальной армии. С нами, хоть мы и были в заключении, обращались не так уж плохо. Кормили, конечно, неважно и не досыта, я тогда сильно похудел. Но нас не били и не заставляли работать. По правде говоря, хуже всего мы переносили скуку. Однажды немецкий офицер собрал всех пленных. Он спросил, есть ли среди нас парикмахер, и, ни секунды не раздумывая, уж не знаю почему, я быстро всех растолкал, встал перед офицером и сказал: «Месье, я был цирюльником у нас в деревне». Те, кто меня знал, покатились со смеху. «Ну, ты и вляпался!» – сказали они. Но офицер мне поверил и велел поставить посреди лагеря маленький столик и стул. Мне выдали старую машинку для стрижки, ножницы и липкую жидкость: немцы обожали с ее помощью прилизывать волосы. – Амин провел по макушке, изображая, как немецкие офицеры это делали. – Так вот, малышка, неприятности начались, когда пришел мой первый клиент и уселся на стул. Я не представлял себе, как пользоваться этой машинкой, и когда приложил ее к затылку немца, она попыталась вырваться у меня из рук. Прямо посередине головы немца появилась лысина. Я взмок, потом подумал, что лучше будет побрить немца наголо, но проклятая машинка стала вытворять невесть что. Вскоре мой клиент забеспокоился, провел рукой по голове и, судя по виду, расстроился. Он говорил по-немецки, и я не понимал ни слова. В итоге он резко меня отпихнул и схватил лежавшее на столе зеркальце. Когда он увидел свое отражение, то стал кричать, и хотя я его не понимал, я был уверен, что он меня оскорбляет и называет всякими нехорошими словами. Он позвал того человека, который привлек меня к работе, и тот потребовал от меня объяснений. И знаешь, что я ему ответил? Я поднял руки к небу, улыбнулся и сказал: «Это стрижка «Африка», месье!»

Амин долго смеялся, хлопал ладонью по рулю, выражая свою радость, но Аиша не смеялась. Концовка истории осталась для нее непонятной.

– А что же насчет шрама? – спросила она.

Амин подумал, что не может сказать ей правду. Что он говорит с маленькой девочкой, а не с соседом по казарме. Как ей объяснить, что был побег, что он зацепился за колючую проволоку, которая впилась ему в шею и вырвала клочки мяса, а он этого даже не почувствовал, поскольку страх был куда сильнее физической боли? Надо оставить эту историю на потом, рассудил Амин.

– Ну так вот, – произнес он ласковым голосом, какого Аиша никогда прежде не слышала. Огни города приближались, и она различала лицо отца и причудливую выпуклость у него на шее. – Когда я сбежал из лагеря, то долго шагал по Шварцвальду – а это значит «Черный лес». Было очень холодно, и мне не встретилось ни одной живой души. Ночью, когда я спал, я услышал звук, похожий на рычание большого хищного зверя. Я открыл глаза: рядом со мной стоял бенгальский тигр. Он бросился на меня, и его острый коготь распорол мне шею. – Аиша восторженно вскрикнула. – К счастью, при мне было ружье, и я быстро покончил со зверем.

Аиша улыбнулась, ей захотелось потрогать длинный рубец, тянувшийся от нижней линии волос до ключицы. Она даже почти забыла о цели их ночного путешествия и очень удивилась, когда отец остановил машину в нескольких метрах от дома Муилалы. В одной руке Амин нес коричневый мешок, другой обхватил запястье Аиши. Войдя в дом, малышка стала кричать, умоляла отца не бросать ее здесь. Женщины вытолкали Амина на улицу и осыпали девочку ласками. Аиша каталась по полу, сбрасывала подушки с кушеток, с неистовой злобой оттолкнула блюдо с печеньем, которое ей принесли, и вскоре Муилале это представление надоело. «Маленькая француженка слишком неуравновешенна», – подумала старуха.

Они поселили девочку в комнате, смежной со спальней Сельмы, и Ясмин согласилась первую ночь поспать на полу, в ногах кровати Аиши. Несмотря на то что служанка осталась с ней и ее дыхание должно было успокоить Аишу, та никак не могла уснуть. Ей казалось, что это дом как у поросенка из сказки, построившего жилище из соломы, что придет серый волк, дунет – и домик рассыплется.

На следующий день в классе, пока сестра Мари-Соланж писала на доске цифры, Аиша думала: «Где моя мама и когда она вернется?» Она засомневалась, не обвели ли ее вокруг пальца и не такое ли это путешествие, из которых не возвращаются, как, например, когда-то не вернулся муж вдовы Мерсье. Монетт, ее соседка по парте, попыталась что-то сказать ей на ухо, но учительница постучала указкой по краю стола. Монетт была подвижной, разговорчивой девочкой, ее высокий рост производил впечатление на всех школьниц. Она сразу привязалась к Аише, и та никак не могла понять почему. Монетт болтала без умолку – на скамье в часовне, во дворе на перемене, в столовой и даже в классе во время опроса. Она раздражала взрослых, директриса даже однажды закричала: «Черт побери!» – и ее морщинистые щеки вспыхнули от стыда. Аиша не знала, что из бесконечных историй Монетт правда, а что – выдумка. У нее на самом деле есть во Франции сестра-актриса? Она действительно ездила в Америку, действительно видела зебр в зоопарке в Париже и целовала в губы одного из своих двоюродных братьев? Правда ли, что ее отец, Эмиль Барт, – летчик? Монетт рассказывала о нем так подробно, с такой любовью, что Аиша в итоге поверила, что это чудо – аэроклуб в Мекнесе – реально существует. Монетт объясняла ей, чем отличаются друг от друга самолеты «Локхид Т-33», «Пайпер Каб» и «Вампир», в мельчайших деталях описывала самые опасные фигуры пилотажа, которые выполнял ее отец. Она говорила: «Как-нибудь я тебя туда отвезу». Аиша буквально помешалась на этой обещанной поездке. Отныне у нее в голове были только две мысли: экскурсия к аэроклуб и возвращение матери. Она вообразила, что отец ее подруги сможет полететь за ее мамой на одном из своих самолетов. Стоит ей только вежливо его попросить, сказать «Ну, пожалуйста» – и он наверняка согласится оказать ей эту небольшую услугу.