Назад в СССР: 1985 Книга 4 (СИ) - Гаусс Максим. Страница 41

Не то, чтобы я не доверял Генке, просто действия его отца были весьма сомнительными. Павел Сергеевич вполне мог задействовать сына в какой-нибудь махинации. А возможно, я просто чрезмерно подозрителен.

— Идем, все в порядке! — прошипел тот. — Это друг.

И я пошел. Поверил.

Таинственным гостем, к которому привел меня Иванец, оказался Лисицын.

— Савельев, рад тебя видеть! — бывший оперативник КГБ, исполняющий обязанности преподавателя, а заодно и куратора, выглядел уставшим. Он шагнул вперед и протянул руку.

Я ответил на рукопожатие.

Лисицын заметно похудел, на лице выделялись скулы. Глаза по-прежнему были внимательными, взгляд пронизывающий. На поясе кобура с пистолетом «ПСМ». Я про такие много читал — в 1972 году их специально разработали для подразделений спецслужб, а уже через два года поставили на серийное производство.

На ногах у бывшего чекиста были ботинки со шнуровкой. За спиной рюкзак, сбоку фляга с водой.

— Вы? — удивленно пробормотал я. — Но откуда? И почему в таком виде?

Тот едва заметно улыбнулся, но ответил совсем не так, как я ожидал.

— Хорошо, что у тебя есть друзья... — он кивнул в сторону Генки, который стоял на стреме. — Не буду долго говорить, меня ищут. Как ты уже понял, подразделение «Барьер» намеренно вывели из игры те, кому вы помешали. Человек, которого ты знаешь под именем Андрей, на самом деле никакой не Андрей, а полковник КГБ Черненко Алексей Владимирович. Он заместитель начальника отдела по атомной контрразведке. Точнее, был им. Его подставили, потому что кому-то помешал... Я пока не знаю кому именно, но это как-то связано с атомной станцией.

Я слушал, затаив дыхание. Впитывал информацию как губка.

— Происходит нечто странное! — вид у Лисицына был предельно серьезным. — Оба старших лейтенанта, Озеров и Корнеев, находятся под следствием, им предъявлено обвинение в государственной измене.

— Но почему? — вновь изумился я.

— Считают, что они тайно передавали информацию иностранной разведке. Весь преподавательский состав распущен, некоторые с позором уволены со службы или переведены в такие места, откуда уехать невозможно. И это еще не самое дерьмовое...

— Я и так вижу, что ничего хорошего не происходит, — хмыкнул я, отвернувшись в сторону казармы.

— Ты не дослушал, Алексей! Все гораздо хуже! — спокойно возразил Лисицын. — На вашего бывшего командира, капитана Гнездова неизвестными лицами совершено покушение, причем в собственном автомобиле, неподалеку от дома. Он остался жив, но его состояние тяжелое. Самолетом был перевезен в Белгород.

Эта новость меня ошарашила. Эффект ошеломительный. Неужели все настолько серьезно? Черт возьми, какая каша заварилась...

Повисла немая пауза. Бывший оперативник давал мне возможность все осмыслить самому, без посторонней помощи.

— Ну а как же сам Андрей... Как там его? Черненко, так?

— Я не знаю, — вздохнул Лисицын. — Думаю, что его содержат где-то на Лубянке, под серьезной охраной. Но и это не важно. О тебе тоже знают. Алексей Владимирович успел отразить в своих отчетах и наработках, что в недавно созданном подразделении «Барьер», есть крайне перспективный курсант, который откуда-то узнал о том, что на атомной станции действует шпион. Возможно, не один. Речь о тебе.

Само собой то, что я услышал, перевернуло мое отношение к ситуации.

— Алексей... — бывший чекист стал говорить тише. — В течении следующей недели, все решится окончательно. Тебе нужно бежать!

— Что? Бежать? Куда? — пробормотал я, уже осознавая всю серьезность услышанного.

Самовольное оставление воинской части это серьезное нарушение. За это можно спокойно получить срок, правда, не помню какой. В Российской Федерации до полугода, а вот как это обстояло в Союзе, я никогда не интересовался. В восьмидесятых годах загреметь в дисциплинарный батальон — раз плюнуть. Хуже было только в девяностых. Любой, кто это понимает, сделает все, чтобы избежать подобного.

— Куда, вопрос хороший... С этим не подскажу, — тихо произнес Лисицын, глядя на меня пронизывающим взглядом. — Но совет все-таки дам. Дельный или нет, сам решай.

Он указал рукой на лесополосу за спиной.

Было уже дело, когда мы вместе с Горчаковым бегали от всей милиции Припяти. Тогда было очень напряженно, но если мне сейчас уйти в «СОЧ», последствия могут быть куда хуже.

Решается на подобное только тот, кто плохо представляет последствия таких действий. Моего жизненного опыта и накопленных знаний вполне хватало, чтобы понять — чтобы совершить самовольное оставление воинской части, нужны крайне веские основания. И то, что я в опасности, можно расценивать как угодно. Ну не будут же меня убивать, в самом-то деле? В голове не укладывалось, что до такого вообще может дойти.

Старший лейтенант Паршин и его цепные псы сами намерены сделать так, чтобы всю нашу компанию отправили в «дисбат»... И не важно, что после этого с нами будет. Офицерский состав «вэвэшников» прогнил насквозь.

Мы пытаемся избежать попадания в дисциплинарный батальон любой ценой, и в общем-то, у нас получается... Но тут, совершенно неожиданно, откуда-то появляется бывший сотрудник КГБ Лисицын и предлагает мне самостоятельно встать на ту же дорожку, которая однозначно ведет к тому же «дисбату».

Не скажу, что я ему полностью доверяю... Не знаю, сложно сказать.

Мои сомнения тоже можно понять. Как ни крути, а здравый смысл подсказывал, что все комитетские люди очень ненадежные, ведь от них можно ожидать чего угодно. Любой подставы. Что если полковника Андрея, кем бы он ни был на самом деле, подставили именно такие приближенные как сам Лисицын? Что если его появление здесь для того, чтобы спровоцировать меня выкинуть какой-нибудь необдуманный поступок, типа побега? Доверившись, сам загоню себя в ловушку. К тому же, на пустом месте, доверие не возникает.

— Я не могу, — наконец выдохнул я, задумчиво глядя на ворота.

Я ожидал, что бывший чекист начнет меня уговаривать, сыпать аргументы. Но тот поступил иначе.

— Дело твое, — спокойно произнес он. — Я хотел лишь предупредить...

Лисицын осекся на полуслове. Просто накинул маскировочный капюшон на голову, развернулся и направился к лесополосе. Пройдя несколько шагов, он вдруг повернулся и крикнул:

— Восьмое сентября. Запомни.

А затем он ушел, растворившись среди густой зелени. Обернувшись на одиноко стоящего у стены Генку, я догадался, что тот все слышал.

— Ну что? — спросил я, посмотрев на него с подозрением. — Идем обратно?

Тот молча кивнул. Не доверять Иванцу у меня причин вроде бы не было, но опять же... По чьей наводке он может работать? Насколько сильно влияние его отца?

Как понять, кто друг, а кто враг? Я же не разведчик, в конце-то концов. Наверное, самое лучшее сейчас, не доверять вообще никому.

От таких мыслей голова кружилась.

Я разрывался в сомнениях, а что если сейчас допускаю ошибку и зря теряю драгоценное время? Что если намерения Лисицына чисты и он действительно хотел мне предостеречь?

С такими мыслями я и вернулся обратно в казарму, прошел в канцелярию. Заметив мое появление, подошел Горчаков. Видимо, у меня все на лице было написано, потому что он просто отозвал меня в сторонку и спросил.

— Леха, что случилось? На тебе лица нет!

Я нервно отмахнулся. Но Артем был настойчив.

— Не знаю, что происходит, но все, что касается «Барьера» уничтожается. Озеров и Корнеев под подозрением в государственной измене, наши бывшие преподаватели либо уволены, либо переведены в места, где служба не сахар. Тот, кто основал наш учебный центр, под арестом. Да, кстати. На нашего бывшего командира, капитана Гнездова было совершено покушение, но вроде обошлось. Сейчас он на лечении где-то в Белгороде. Артем, ты понимаешь, что происходит?

Тот не ответил. Выпрямился, шумно выдохнул воздух из легких.

— Дерьмо происходит. Полагаю, нас тоже коснется?

— Очень может быть, — косвенно ответил я. Про разговор с гэбэшником говорить ему не стал. Посчитал это лишним.