Любовь и расчет - Грант Сесилия. Страница 16

Одна лестница уже стоила этого ожидания.

Расположенное в самом центре комнаты сооружение, — а не у стены, как в доме отца и многих других, которые она видела, — с темными, отполированными кружевами перил устремлялось вверх. Ступени постепенно сужались, пока последняя из них не закончилась площадкой, выкрашенной в цвет слоновой кости. Дальше лестница раздваивалась и снова сходилась над головой, образуя вторую лестничную площадку.

«Неэкономно», — сказала бы Виола. Зачем двум лестницам вести в одно и то же место? Нарочитая демонстрация богатства, и ничего более. Сестра проводила Кейт до Беркли-сквер и пошла дальше по улице, чтобы съесть мороженое и понаблюдать за модно одетыми посетителями, также поедающими мороженое, делая про себя, несомненно, язвительные замечания.

Кейт была рада, что Ви отказалась составить ей компанию.

Пока поднималась по лестнице следом за дворецким, ее сердце гулко стучало. На первой лестничной площадке она остановилась и огляделась, чтобы окинуть взглядом интерьер внизу, и у нее чуть не подогнулись колени.

Почему папа ни разу не счел нужным обмолвиться, что вырос в таком великолепии? Неужели люди, живущие в подобном окружении, воспринимают красоту как нечто само собой разумеющееся, а то и вовсе перестают ее замечать? Она бы не перестала. Даже малым ребенком, она не смогла бы не видеть чуда красоты, глядя на эти высокие светлые стены изысканную лепнину и купол над головой, сквозь окна которого внутрь вливался свет.

«Я должна была жить здесь ребенком. Знакомство с этим домом должно было принадлежать мне по праву рождения». Идя сюда, она не собиралась пестовать в себе эти горькие мысли, хотя было трудно не думать, как много женщин без единой капли крови Уэстбруков поднимались и спускались по этим ступенькам, навещая графиню или иных членов фамилии, ни на секунду не сомневаясь, что им здесь рады.

Пока стояла в прихожей, Кейт вдруг осознала, что таращится по сторонам, как какая-нибудь деревенщина, впервые попавшая в господский дом, и приняла вид, который отрепетировала дома перед зеркалом.

— Очень красиво.

На помощь пришла снисходительность — ее последнее и весьма надежное оружие, — своего рода кинжал, который она выхватит из-за подвязки. Снисходительность преобразовала смятение чувств в комплимент дворецкому. Как будто он лично трудился над этой комбинацией слоновой кости и золота и голыми руками возводил коринфские колонны на следующей лестничной площадке. Человек поклонился, не сходя с места, воплощение скромной гордости.

— Нам сказали, что это прекрасная работа Уильяма Кента.

«Нам». Она теперь будет завидовать слуге, если не научится той немыслимой легкости, с которой он определил свое место в этом доме и семье.

— Конечно, Уильям Кент. Он привнес такое великолепие, такую роскошь и безупречный вкус в убранство интерьеров дома.

Кейт никогда прежде не слышала об Уильяме Кенте. Не важно. Замечание относилось к архитектору или дизайнеру. И она прибережет это имя, поставив рядом с Робертом Адамом и Джоном Нэшем, возможно, для других случаев.

Дворецкий продолжил путь, и Кейт последовала за ним, ведя завистливой рукой по чугунной ковке балюстрады, пальцами другой руки нащупав в ридикюле футляр для карточек. Она не станет стыдиться своей карточки, выполненной на третьесортной бумаге, ведь это было все, что она могла себе позволить. И если среди других карточек на подносе леди Харрингдон ее собственная будет выглядеть гадким серым утенком, затерявшимся в стае лебедей, тем ярче должна она сама светить по сравнению с другими в компании своими безукоризненными манерами и лебединой грацией.

Пусть другие дамы блистают своим умением играть на арфе или знанием происходящих событий, у нее есть свои плюсы. Она знает, в чем состоит ее преимущество.

Когда поднялись на площадку второго этажа, сердце Кейт билось в умеренном ритме овладевшего собой человека. Налево и направо открывались широкие дверные проемы, увенчанные перемычками с изысканной резьбой, за которыми скрывались и другие шедевры интерьера. Но теперь Кейт не станет глупо пялиться на творения рук мистера Кента.

Проследовав за дворецким в левый дверной проем и затем через анфиладу достойных восхищения комнат, она достала карточку, и, когда они остановились у двойных дверей, ведущих в гостиную, дворецкий взял ее и зачитал четырем дамам, присутствующим в помещении.

О воспитании в семье матери-актрисы следует сказать одно: девочка научилась исполнять незабываемый книксен. Кейт присела, опустив ресницы и слегка склонив голову, — краснеющая инженю, чье исполнение Офелии было вполне достойно Гамлета и всех остальных. Она не рассчитывала, что затмит эту комнату с ее высокими стенами и декорированным потолком, но могла надеяться покорить ее своей простотой.

Кейт выбрала для визита свое самое воздушное платье из муслина цвета слоновой кости без рисунка, верхний слой которого последовал за ней во время реверанса с некоторыми задержками и колебаниями, подобно лебяжьему пуху, падающему на землю. Когда она поднялась, леди, сидящая на диване ближе к камину — по возрасту и осанке, несомненно, леди Харрингдон, — смотрела на нее с легкой улыбкой одобрения.

— Она прелестна. Как, ваш человек сказал, ее зовут?

Это произнесла дама более старшего возраста в тюрбане и павлиньих перьях, занимавшая место слева от графини и смотревшая на Кейт сквозь монокль. Самая молодая из гостей, сидевшая на диване напротив леди Харрингдон рядом с женщиной, годящейся по возрасту ей в матери, послала вновь прибывшей улыбку. След уныния в ее глазах засвидетельствовал, что и она слышала оценку ее персоны, сделанную не столь конфиденциальным тоном, как предполагала говорившая.

И эта гостья, вероятно, не удостоилась чести быть названной прелестной. У нее был несколько скошенный подбородок и высоковатый лоб. Однако улыбка выдавала добрый нрав и отсутствие тщеславного желания придать себе как можно больше привлекательности, столь часто встречающегося у девушек, обделенных природной красотой.

Жаль. Если бы они познакомились у мисс Лоуэлл, Кейт приложила бы усилия, чтобы помочь девушке подчеркнуть ее полные жизни глаза.

Для начала она предложила бы ей голубой цвет. Изменила бы прическу, позволив локонам ниспадать на лоб, что улучшило бы пропорции лица и отвлекло взгляд от подбородка.

Но она пришла сюда не для этого, следовательно, должна была переключить внимание на свою тетю.

— Ее зовут мисс Уэстбрук, — повторила графиня даме в тюрбане, которая нахмурилась и поднесла монокль к другому глазу.

— Уэстбрук. — Она тщательно разглядывала Кейт. — Одна из дочек Ричарда?

— Нет, это другая мисс Уэстбрук. Она здесь раньше не бывала. Проходите и присаживайтесь, дорогая. — Леди Харрингдон похлопала по пустому месту на диване рядом с собой. — Мисс Смит как раз собиралась рассказать нам забавное происшествие в прошлое воскресенье, когда сэр Джордж Бигсби вывез ее покататься в Гайд-Парк.

Мисс Смит, леди со скошенным подбородком, слегка подалась вперед, и от внешних уголков ее глаз разбежались лучики.

— Не могу обещать, что история будет такая уж забавная…

— Будет-будет. Я настаиваю, — со всей серьезностью сказала леди Харрингдон, указывая закрытым веером на мисс Смит. — Мисс Уэстбрук, с удовольствием представлю вас сегодня миссис Смит и мисс Смит с Саут-Одли-стрит, а также ее светлости вдовствующей графине Харрингдон.

Кейт чуть не оступилась, занимая место на диване. Дама с моноклем была матерью папы и, следовательно, ее родной бабушкой. Неужели ей не пришло в голову, что, если девушка в белом муслиновом платье не дочь Ричарда, значит, она дочь Чарлза?

Знает ли она вообще, что у Чарлза есть дети? Они много лет не общались, но Кейт полагала, что матери подобные вещи всегда интересны.

Пока мисс Смит излагала свою историю, которая, как и предупреждала, оказалась не такой уж занимательной, кроме эпизода, когда одна из лошадей внезапно остановилась и принялась объедать кустарник у дороги, демонстрируя нежелание продолжать движение, Кейт исподтишка поглядывала то на одну, то на другую леди Харрингдон. Графиня, как теперь Кейт разглядела, держала на коленях маленького рыже-белого спаниеля, которого нежно обмахивала веером, пока с большим вниманием слушала историю мисс Смит. Она даже раз или два искренне рассмеялась, вероятно, заранее решив, что история ее развеселит. Иного объяснения этому факту не находилось.