Экслибрис - Кинг Росс. Страница 53

И людям Рэли не удалось найти эти месторождения. Вместо этого флотилия случайно наткнулась на Сан-Томас, захудалое поселение с испанским гарнизоном, экипированным парой ржавых пушек, состоявшее из глинобитной церкви и сотни бамбуковых лачуг, притулившихся на берегу Ориноко. Тут-то и начались настоящие несчастья. Завязалась перестрелка, погибли люди, поиски Эльдорадо пришлось прервать, и в итоге флотилия оказалась в так называемой «змеиной пасти», проливе Бока-де-ла-Сьерпе, и мгновенно рассеялась, словно ее и не было. Рэли и его команда с позором вернулись домой. Рэли прикинулся больным, потом сумасшедшим, потом попытался сбежать во Францию. Но его схватили и бросили обратно в уже знакомую ему камеру в башне Блади-тауэр [139]. Расследованием гибели этой экспедиции занялся сэр Фрэнсис Бэкон. А в октябре 1618-го по приказу Гондомара Рэли обезглавили. Официальной причиной была измена королю Иакову.

Но я не понимал, как вписывается в этот трагический сюжет сэр Амброз Плессингтон. Неужели «Филип Сидни» был одним из погибших кораблей флотилии Рэли? Если так, то какие связи существовали между «Лабиринтом мира», Генри Монбоддо и тем давним путешествием в дебри Гвианы?

Прищурившись, я взглянул на здание министерства и вдруг засомневался, что там мне удастся найти ответ. Затем я развернулся и направился к тому месту, где стоял второй плакальщик. Там под раскидистым шатром кипариса, протянувшего ветви над Ситинг-лейн, расположилось надгробие с маленькой гранитной колонной. Я рассчитывал увидеть свежий холмик земли, усыпанный букетами цветов, но обнаружил неухоженную могилу с треснувшей плитой и совсем неразборчивой надписью. Кипарисовый корень, взломав землю, прорвался наружу и выглядел жутко, будто согнутая в колене нога. Я осторожно склонился вперед и прищурился. Надгробие было поставлено в память младенца по фамилии Сметуик — первое имя совсем неразборчиво, — который умер в третьей четверти прошлого века. С трудом верилось в то, что кто-то еще горевал по этому ребенку, поэтому я решил, что неверно запомнил, где именно этот человек стоял. И безусловно, ошибся, решив, что он обратил на меня какое-то особенное внимание. Да и потом, разве не выглядит подозрительным тип, заявившийся, как я, в сумерках на кладбище и шастающий по нему, точно кладбищенский вор? В те дни на кладбищах происходило множество ужасных вещей. Вероятно, он принял меня за похитителя трупов: такие грабители раскапывали свежие могилы, чтобы продать трупы ученикам цирюльников, которые занимаются лечением и удалением зубов, или студентам-медикам. По крайней мере, так я подбадривал себя, стараясь успокоиться, когда пробирался обратно к тем мрачным надвратным черепам, борясь с желанием броситься наутек и чувствуя, как когтистые лапы страха все глубже погружаются в дрожащую плоть моей спины.

Домой я возвращался пешком. Позже я буду размышлять, что могло бы случиться, если бы я нанял экипаж и вернулся к «Редкой Книге» пятью минутами раньше. Но никаких экипажей поблизости не оказалось, и я побрел в направлении дома, добравшись до моста минут на двадцать позже. Все казалось обычным, когда я приблизился к «Редкой Книге», но от уже закрытой аптекарской лавки я заметил, что бледный и потрясенный Монк, пошатываясь, идет мне навстречу прямо по проезжей части дороги. Видневшаяся за ним зеленая дверь «Редкой Книги» была полуоткрыта и кособоко висела на одной петле.

— Господин Инчболд!…

Множество зевак столпилось перед входом в магазин, словно перед уличным балаганом, не зная, продолжить прогулку или постоять и поглазеть да приглушенно поделиться своими мнениями, как это обычно бывает, когда ломовая лошадь случайно лягнет ребенка или упадет замертво на улице. Монк уже добрел до меня и, схватив за рукав, начал бормотать что-то невразумительное.

Я прошел мимо него и дернул за дверную ручку. Дверь пошатнулась и еще больше скособочилась, жалобно скрипнув петлями. А именно — верхними петлями, поскольку нижние были сорваны и висели на треснувшей дверной раме. Все это грозило развалиться от одного прикосновения. Но я осторожно расширил проход еще на несколько дюймов — настолько, чтобы пролезть внутрь. И у меня перехватило дыхание от страха и гнева.

Я слегка поскользнулся на чем-то, а когда глаза привыкли к полумраку, увидел, что мои книги — похоже, все до единой — сброшены с полок и раскиданы по всей комнате. Сотни томов беспорядочно теснились на полу, словно в ожидании костра: переплеты оборваны, обложки неуклюже раскорячились или распахнулись как крылья, выставляя напоказ вислоухие страницы, шелестевшие на легком ветерке, проникавшем в сломанную дверь. В помещении стоял запах пыли, кожи, затхлости — запах старых, потертых книг, чей знакомый приятный дух как-то даже усилился, словно успел хорошо настояться, как лекарственный отвар: всепроникающее, но незримое облако, взметнувшееся, как пушечный дым, над этими изящными руинами.

Выпрямившись, я начал осторожно пробираться через книжный развал к прилавку и спотыкаясь обошел вокруг, тщетно пытаясь оценить размеры погрома и даже не пытаясь понять его цель. Я опустился на колени посреди моего магазина, лишь смутно осознавая, что за моей спиной возник Монк. Мое драгоценное убежище, тихая гавань, спасающая меня от суматохи внешнего мира, — все разрушено, все испорчено. Моя грудь начала вздыматься, как в детстве, от приближающихся рыданий. Я помню пару рук на моих плечах, но не знаю, кому они принадлежали и что случилось потом.

По правде говоря, я мало что помню из событий последующих нескольких часов; это было похоже на плавание в подводном тумане: мы с Монком дрейфовали по магазину, обреченно обозревая ущерб, поднимая с пола книги и сортируя их, оплакивая повреждения одного тома или, реже, сдержанно радуясь неожиданной сохранности другого. Мои ореховые полки, как я обнаружил, также были сломаны — сорваны и брошены на пол, где и валялись беспорядочной грудой, изломанные, как корабельные снасти после бури. Позже я предположил, что для проведения такого погрома, должно быть, понадобилось целое войско, но Монк сказал мне, что здесь орудовали всего лишь три человека, причем управились они, судя по всему, за какие-то пять минут. Они уже успели удрать, когда он, услышав шум, спустился по винтовой лестнице и заглянул в магазин. Они явно что-то искали, добавил он, поскольку хватали с полки каждую книгу, в страшной спешке пролистывали ее и, отбросив в сторону, брались за следующую. Но время от времени один из них, просунув руку к стене, смахивал все книги с полки на пол или же срывал саму полку с кронштейнов, даже не озаботившись взглянуть ни на одну из сброшенных книг.

— Да уж, напугали меня основательно, — закончил он, испуганно сверкнув глазами от этих воспоминаний. — Хотя я не хотел говорить вам об этом.

— Как ты думаешь, кто они были, Монк? Это были сыщики?

— Какие еще сыщики, сэр?

Время близилось к полуночи. Мы сидели за прилавком на наших обычных местах, мастер и ученик, словно эти привычные позы как-то могли восстановить катастрофически утраченное равновесие. Много полуразорванных книг еще валялось на полу, но нам удалось приладить на места несколько полок и расставить на них те немногие книги, которые не требовали ремонта.

— Ну, сыщики, служащие в министерстве, — настаивал я. — Припомни.

Взгляд Монка стал еще тревожнее. Он немного знал этих прислужников закона, ведь два года назад Джон Терлоу, заняв пост министра, отправил их с досмотром в Малую Британию и на Лондонский мост. Они нанесли нам визит всего через пару дней после того, как некая беременная женщина появилась у нас в «Редкой Книге», сказав, что с трудом добралась сюда на барке из Оксфорда. Испуганно и недоверчиво Монк наблюдал, как она произвела на свет тройню, — на прилавке появились три экземпляра трактата Сексби «Умерщвление не есть убийство» — призыв к устранению Кромвеля. Спустя два дня вечером наша дверь сотряслась под тяжелыми ударами этих министерских досмотрщиков. Бедного Монка подняли с постели и, сунув ему в лицо фонарь, громогласно потребовали, чтобы он назвал свое имя. Он не забыл этот эпизод.