Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 34

– Стоит ли брать тебя с собой, тезка-наоборот? – шепчет Бережнов, водит пальцем по запотевшему окну. Обвисли его плечи, замочалилась борода. – Напиться, что ли? Нет, надо трезво разобраться в этой правде-неправде, сумятице, распутье… – Косит глаза в сторону, будто уже видит черту небытия, голос дьявола слышит. Никого там и ничего там нет за той чертой. Дьявол – это от хмельного, от тяжких дум. Нет ни дьявола, ни Бога. А тогда кто и что есть?

– А ничего и никого там нет, – громко ответил себе Степан Бережнов. Даже оглянулся, не услышал ли кто?

Впервые вслух сказал Бережнов то, что вынашивал годами. Вот еще бы насмелиться и сказать эти слова братии, то-то было бы шуму! Нет, не поймут братья и сестры его откровения. Как не поняли или не захотели понять Макара Булавина. Да что Булавина, они отринули деда Михайло, учителя и пророка. А ведь каждый черпал из его уст и доброту, и знания. Каждому дед отдал частицу души своей. Нет, устрашатся безверия, отринут, как отринули тех правдолюбцев. Сумасшедшим наставником назовут. Есть за что: дьявола в хмельном бреду гонял, срамные песни пел, все мелочи припомнят, что накопила жизнь. Все! Пока при власти, не посмеют, а потом всё в одну кучу свалят, и тогда смерть – и физическая, и духовная.

Неужели все люди, кто грамотен, кто чуть мыслит, к концу жизни вот так же приходят к безверию? Может быть… Что было непонятно еще вчера, сегодня видно, как на ладони.

– Поди, хватит воду мутить? – спрашивал себя Бережнов. – Честно признайся, что был неправеден. Что, человек – бог? Добро – бог? По-макаровски? А? Но тогда надо уходить в пустыню! Утерять власть над братией? Нет, без власти, пусть она и малая, я не жилец. Познал её сладость, познал её неповторимость. Сразу пасть, как плохой всадник с горячего коня? Нет!

…И снова терзался:

– Нет! Нет! Без власти душа захиреет, тело умрет. Только власть, только сила власти держит нас в узде. А как же царь? Ить он, ежли у него отберут власть, должен бы пулю пустить в лоб. Должен, ежли он человек при уме и при силе.

Вот и Мартюшев познал сладость власти. А что творится с Хоминым? Оба хунхузят с хунхузами. Третью осень хунхузят. Прижали. Те в ответ, что не хунхузят, а воюют с хунхузами. Десятки людей свалили на дезертиров и хунхузов. Чем оправдались, когда их хотел прижать Бережнов? Боем с бандой Кузнецова, с которым на самом деле не поделили тропу разбойную. Сказали, что хотели уничтожить банду. Зиновий Хомин снова стрелял в отца, но промазал на этот раз. Осталось на тропе с десяток убитых с той и с другой стороны. Были и раненые, но, чтобы не тащить их через тайгу, добили.

Мир спутался в огромный клубок, как его распутать? Что есть правда? Где она?

– Хватит раскисать! – приказал сам себе Бережнов. – Надо наперво взять свата Алексея за хрип, потом Мартюшева и Хомина. Ежли и не построю Выговскую пустынь, то хоть многим насолю. Войско не распускать, готовить к новым схваткам. Братию надо приструнить. Заставить её пасть к ногам, из милости просить прощения. Отринули – так не раз еще попро́сят за обиду, – распрямился, глаза блеснули волчьим огнем. – Я вам устрою Варфоломеевскую ночь!

Приказал Красильникову и Селедкину явиться к нему. Пришли. Что-то наказал, они поспешно ушли.

Позвал наставника Мефодия Журавлёва. Ему сказал:

– Вы отринули меня как человека и как командира нашего войска. Вы не верите мне. А я уже говорил, что, ежели солдат не верит генералу, то тот должен застрелиться или, на худой конец, подать в отставку. Стреляться, по нашим законам, грешно, значит, я подаю в отставку. Передайте это народу, пусть выбирают себе нового командира. Аминь.

Мефодий с легкой усмешкой выслушал Бережнова:

– Передам. Народ примет твою отставку.

Бережнов шел домой и думал: «Что творю? Будь бог, то он тотчас же наказал бы меня. Значит, его нет. Пусть нет, я могу и не верить, но другие должны верить. Я их заставлю поверить. А дьявол, что блазнит меня? Пустое, я сам его придумал, это от болести душевной. Нет бога, нет дьявола, есть я – человек, коий должен вершить делами, как божескими, так и мирскими: миловать и карать. Властвующий может и не верить, но веру в людях крепить обязан. Сам не верь, но народ заставь верить в то, во что ты давно не веришь. Аминь».

Всю ночь люди видели свет в молельне: это молился Степан Бережнов, показывая свою веру в бога, свое прилежание к Творцу. А на заре, когда люди спали сладко и крепко, тишину разбудили выстрелы, даже взорвалась граната. Заполыхали дома Алексея Сонина, Мартюшева, Журавлёва, всех тех, кто не столь крепко верил в бога, кто шарахался с одной стези на другую. Как частые и тихие громы, отгремели выстрелы, затихли. Бандиты, или кто еще там, напали на деревню, угнали табун коней и скрылись, лишь оставили редкие следы на мокрой от дождя траве. Дать команду, чтобы преследовать бандитов, было некому. Журавлёв тушил свой дом, Сонин – свой, Мартюшев – свой. Бережнов же был в отставке. Бережнов молился. Даже когда пожар готов был перекинуться на его дом, он лишь посмотрел в окно, продолжая моление.

Дома догорали. Сухие, под краской, сгорели, будто порох. Бережнов сделал последний поклон, вышел из молельни, пропахший воском и ладаном, пришел на пожарище. Перекрестился и промолвил:

– За грехи наши шлёт нам бог эти наказания. Но ничего, дружно, со всепомощью построим новые. Однако надо кое-кому и задуматься. Аминь! – Повернулся и ушел в дом.

Народ загудел, народ зашумел, начал ругать Сонина за его богохульные разговоры, Журавлёва – за его плохое наставничество, мол, так просто принял отставку командующего, так тайком именовал себя Бережнов. Отринули самого верующего, самого святого человека, коий живота своего не жалел во имя веры в бога. Гнать Мефодия из наставников взашей, гнать из деревни Алексея Сонина! Будя, побулгачил, посмущал народ. Уже кое-кто добирался до шеи Сонина, другие тырчками гнали Журавлёва, ругали Мартюшева за его бандитизм. Ругали тех, кто оказался погорельцем.

Бережнов через щелочку в занавесках наблюдал за толпой. Вот она повалила к его дому. Пала на колени, здесь же стоял на коленях Журавлёв, Мартюшев, только не было видно Сонина. Тот вырвался из рук братии, взял винтовку и ушел в тайгу. С ним ушли Арсё и Журавушка. Ушли они, как думал Бережнов, по следам банды, чтобы отомстить дезертирам. Раздались крики, чтобы Бережнов вышел к народу. Не шёл. Пусть от криков перейдут к мольбам. Он, как царь Иоанн Грозный, долго не выходил к народу. За просьбами начались стоны и мольба. Вышел. Вышел насупленный, вышел грозный. Посмотрел на народ из-под кустистых бровок, тихо проговорил:

– Ежели просите, я готов порадеть за народ, но с тем уговором, чтобы всё сказанное мною тут же исполнялось. Как я понял, Журавлёв не осилил место наставника, кое я ему доверил, дабы не отвлекать себя от укрепления дружины; снова буду наставником. Второе: вы должны тотчас же изгнать из деревни богохульника Алексея Сонина и тех, кто пойдет за ним. Третье: мои слова, мои дела, и вы этому верьте, идут от бога, во имя веры в бога. Ежели согласны, то я готов снова служить вам верой и правдой.

– Согласны! Делай с нами, что хошь, но оборони нас от хунхузов!

– Веди, как раньше вёл, все дела наши, будь наставником и командиром.

– Добре, все в молельню, все дадут клятву на Святом Писании. Клятву в праведность дел моих, клятву на верное служение мне.

Это уже были заявления царя, а не наставника. Но люди пошли за Бережновым, люди отдались в его власть, испугались кары божьей, бандитов, да мало ли еще кого… При Бережнове никогда не было нападений на деревню, редки были пожары. А тут стоило отказаться от всего, и случилась беда. Народ во власти Бережнова.

Изгнать Сонина? Все за изгнание. И даже заявление бабы Кати, что она тоже уйдет, пойдет за мужем, не остановило людей, которые лишались великой лекарки. А где же сам Сонин? Баба Катя ответила:

– Пошел по следам хунхузов.

Арсё не терял следа, скоро нашли дезертиров спящими на берегу Улахе. Открыли пальбу, меткими выстрелами перебили половину отряда. Бежало десять человек. С ними ушли Кузнецов, Зиновий Хомин. Это главари банды. Старый и малый – сдружились.