Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 36

Бережнов не отрицал причастность этих двух к делу убийства манз, но ответил на все доводы:

– Убиты манзы. Худо. Но крик поднимать не след. Придет срок, мы и с этими сделаем, что сделали с Тарабановым – моление и смерть.

– Но они еще будут убивать! – возмутился Лагутин.

– Будут. Свое найдут. Манза, как ни говорите, – инородец. Потому молчок, ежли самим хочется жить.

Еще тогда Бережнов требовал изгнать из деревни Сонина, свата своего, как возмутителя спокойствия, который лезет не в свои дела.

Теперь Сонин ушел. Был слух, что он построил ладный дом, не на зиму или две, а на долгие годы на речке Павловке, назвал будущее селение Горянкой [50]. Будто плюнул под ноги Бережнову Арсё и тоже ушел к Сонину. Зиму промыкался Мефодий Журавлёв, а к весне конями перевез свое хозяйство в Горянку. Сонин объявил войну Бережнову, прислал письмо, где писал, мол, кто появится в его владениях, тот будет тут же убит без суда и следствия. И выходило, что война была объявлена всей братии. Охотники перестали ходить в верховья Павловки, ведь заполошный нрав Сонина знал каждый, да и стрелять он умел.

В тайге объявились беглые каторжники, будто бы они бежали с Сахалина. Построили зимовье, добыли оружие и начали жить тайгой. Бережнов послал к тем беглецам своих наушников, они донесли, что каторжников пятеро, но всего три ружья. Рваны и косматы. Приказал их перестрелять. Красильников и Селедкин выполнили «божье» дело.

Поговаривали, что в поселении Сонина собираются большевики, которые готовятся учинить революцию, и что их поят и кормят Журавлёв и Сонин. Бережнов собрал свою дружину, задумал пойти в Горянку и разбить Сонина. Но все дружинники наотрез отказались идти воевать с Сониным; мол, хватит и того, что изгнали праведного мужика, оставили всю округу без лекарки, люди умирают, а лечить болящих некому.

Здесь Бережнов еще раз почувствовал, что его власть шатка. Согласился с дружинниками, чтобы позже прижать их.

Прошли слухи, будто Зиновий Хомин ушел из банды и готовит других, чтобы напасть на Ивайловку, убить отца, забрать его богатство. Но это были лишь слухи. Зиновия видели вместе с Кузнецовым. Хомин за голову сына, которого ославил дезертиром и предателем, прибавил сумму, обещал выплатить две тысячи рублей. Но Хомину не верили, требовали деньги вперед. Хомин же не верил охотникам за черепами.

А окна плакали осенью. Гудел ветер. Бережнов думал, Бережнов искал брода в этой коловерти, но видел, что его нет и не будет. Впереди война, и война народная, которая, как половодье, затопит всю тайгу, сметет всех заполошных и инакомыслящих, оставит тех, кто найдет верный путь в том огне.

Но пока в деревне тишина, деревню мочалит дождь. Пробежит баба, накрыв голову мешком, прошлепает босый мальчонка – и снова безлюдье. Все сидят по домам, у каждого свой настрой, свои думы. А за всем этим растерянность и безнадежье перед будущим. Дорого бы дал Бережнов, чтобы узнать будущее, узнать думы людские. Но это никому не дано…

4

В тайге мокреть, промозглость. Изюбры, косули, кабарожки, кабаны замерли под деревьями и тоже мокнут. Ни прилечь, ни разогреться быстрым бегом. Холодно и голодно тигренку. Один. Хватит ходить за матерью, тигрица всё, что знала сама, передала тигрятам. А случится бескормица, ночами будут ходить к людям и воровать у них коров, коней, собак. Но при этом надо быть очень осторожными, бояться человека с железной палкой, своры собак, когда за ними идет человек. Учила обходить больших медведей-шатунов. Остальных же брать, есть, не бояться.

По лезвию сопки трусили волки. Они были сыты, мышковали, теперь спешили уйти от непогоды в свое логово. Их было шестеро. Этих волков вел Черный Дьявол. Вел уже новое племя. Те волчата давно ушли, лишь светло-серый волк остался при стае. Он давно покорился Черному Дьяволу, но при этом ждал своего часа. Должен настать тот час, когда он порвет горло Черному Дьяволу, припомнив все обиды и унижения.

Тигренок затаился за выскорью. Ветер дул от него, волки не должны учуять его. Черный Дьявол поравнялся с тигром. Тигр прыгнул. Прыжок был точен. Пес оказался в лапах страшного зверя. И, будь на месте Черного Дьявола другой волк, он неминуемо погиб бы. Потеряв голову от страха, не оказал бы сопротивления тигру. Но это был Дьявол. Он вывернулся из когтистых лап, еще нашел в себе силы рвануть тигренка за пах, разрезал клыками, как ножом, живот так, что вывалились внутренности. Отскочил в сторону и упал, истекая кровью. Час для светло-серого волка настал. Метнулся на Дьявола, чтобы впиться мощной пастью в его горло. Но за отца заступились волчата. Они дружно навалились на противника, смяли его, отбросили в сторону, начали рвать острыми клыками кожу. Волк покатился по жухлой траве, вскочил и побежал. Его никто не преследовал.

Волчица, которая раньше боялась даже свежих следов тигров, не обращая внимания на возню волчат, бросилась на тигра. Схватила за кишки, довершая начатое Дьяволом дело. Тигренок бросился следом за волком, путался в своих же кишках лапами.

Черного Дьявола окружили волчица и волчата, начали слизывать с его кожи кровь, зализывать раны. Подталкивали мордами, чтобы Дьявол встал и шёл в логово.

Тигренок забился под валежину. Он погибал. Долго будет умирать, если никто не поспешит оборвать ему жизнь.

Прилетели сороки, начали трещать, звать соседей, чтобы и они посмотрели на умирающего тигра. За ними прилетел ворон. Сел на дерево и прокричал: «Каррык! Каррык!» Дал кому-то знать, что видит хорошую добычу.

И он пришел, пришел огромный, бурый, косолапо переставляя ноги. Медведь не был голоден, желудей и кедровых шишек хватало. Но разве можно пройти мимо умирающего, оставить добычу мелким зверькам? Притом тигра, которого этот гигант не замедлил бы и здорового-то порвать. Он тигров ненавидел.

Медведь не спешил. Он дважды обошёл валежину, где затаился тигр, дыбя шерсть на загривке, чмокая губами, встал в отдалении. Он сразу понял, что тигрёнок обречён, это было видно по заполошному страху в его глазах. Не спешил нападать, фыркал, тянул губы, ворчал. И вот нацелился. Боком, всей своей мощью налетел на тигрёнка, отбросил ударом груди валежины, навалился на умирающего, но еще сильного зверя. Начал ломать, как кутёнка. Рев качнул сопки. И те, кто сиротливо дремали под елями, и те, кто шли на охоту, враз вздрогнули, насторожились и очертя голову бросились прочь от этого жуткого рева.

Тигренок не рвал медведя, только слабо кусал. С перебитым позвоночником еще пытался сопротивляться. Со стоном упал. Медведь придушил тигренка. Косолапо отошел в сторону, слизывая с морды кровь. Стало тихо-тихо, лишь капли хлюпали по листве – то плакали вершины деревьев холодным дождем. Моросило небо.

Шло время. Шла своим размеренным шагом таежная жизнь. Трудная, где каждый шаг может быть последним, каждый день – последним днем. То, что зверь убивает зверя – это закон природы, право сильного. И здесь, над этой тайгой, черным хвостом промелькнули миллионолетия, в которые многие народы и племена не трогали тигров, волков, считая их своими предками. Не трогали, и в тайге не делалось меньше изюбров, кабанов и другого зверья. Но вот пришли другие люди, которые не говорят, что они произошли от тигров или волков, а говорят, что их создал бог. Эти люди принесли не стрелы и копья, а дальнобойные винтовки. И сразу всё нарушилось в тайге. За полстолетия были перебиты почти все красные волки. Реже стали попадаться тигры, ушли в глухие леса барсы, убегали от людей рыси. Они сразу же отказались от единоборства с людьми, предпочли жизнь вдали от людского глаза, чего не захотели сделать красные волки. Серые волки еще будут жить, очищать тайгу от слабого и хилого. Но люди так или иначе разомкнут цепь, замыкающую природную систему. Погубят себя и тайгожителей…

И сейчас они идут друг на друга, чем-то похожие на лесных хищников, убивают и ранят. Люди не понимают зверей, звери не понимают людей. Мир сложен, мир необъясним.