Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 47

– Тем более непонятно, ведь у анархистов нет насилия, как вы говорите, господин Коваль…

– Товарищ Коваль, – поправил Лагутина оратор.

– Нет насилия, а вы готовы сейчас же убить человека?

– Если он враг свободе, враг нашей анархии, то его надо убить, и без промедления!

– Круто заворачиваете. Не выпасть бы из саней, – хмуро бросил Лагутин.

– Хватит! – оборвал Бережнов. – Дело говорит товарищ Коваль. Хоша они и вместе уходили на каторгу, но пришли с фронта разными. Шишканов – мужик мудрый, помудрей будет вас, товарищ Коваль. «Убрать»… Над этим еще надо поразмыслить.

– Так как, мужики? – пропустил обидные слова Семен.

– Дело говоришь, – поднялся Мартюшев, – но менять мы счас ничего не будем. Была волостная управа, пусть будет земская. Один хрен. А готовиться надо. В этом есть соль. Всё, что вы сказали, мне по нраву. Как другим? Те пусть и скажут.

– Мы-то можем и сказать, а как народ? – усомнился Лагутин.

– Народ будет делать так, как мы порешим, – прогудел Бережнов.

– Быть посему. Как с Шишкановым?

– Чуток повременим, – отрубил Бережнов. – Успеется. Шишканов вреда нам не делает. – Бережнова смутило то, что Коваль так легко отказался от бедняков, хотя и сам из бедняков. На это Коваль ответил, что, мол, задача анархистов – сделать всех богатыми: сегодня бедняк, а завтра богач.

Дошло и до народа известие об отречении царя. Шишканов, пользуясь указаниями Владивостокского Совета, предложил создать и здесь такие же Советы. Развернул агитацию за Советы. Выступал перед беднотой с программой большевиков, но здесь-то и допустил ошибку. Бедноты набралось не столь много. Надо было звать за собой и мужика среднего достатка, даже богатых, ведь и среди них было много противников войны, царя и его прислужников. Надо было понять, что здесь в основном жили либо бывшие бунтари, либо в прошлом безземельные или гонимые, как староверы. А прошлые обиды не так легко забываются. Мог бы получить большинство, но его не оказалось. Тем более, что основная масса бедноты ходила под Бережновым, жила его помощью и добротой. И стоило Бережнову цыкнуть, как все откачнулись от Шишканова.

Шишканов задумался. Выходило, что правы владивостокские большевики, которые убеждали звать и вести за собой всех, кто против царского строя, а не отталкивать от себя даже несогласных с программой партии, но борющихся за новый строй в России.

Коваль же оказался на волне, он выступал перед богачами, беднотой, призывал, убеждал.

– Большевики только обещают дать мужикам хлеб и землю, а мы уже её даем. Вот Степан Алексеевич Бережнов отдает часть своего земельного надела беднякам, мало землю дает, так даёт и семена для посева, чтобы каждый из нас был так же сыт и богат, как и все землепашцы. Только равноправие, только свободный труд могут вывести бедняков из нужды, а это может дать только анархия, только крепкая спайка среди нашего брата. Так за дело, товарищи! А если хотите знать программу большевиков, то она такова: взять власть в свои руки, а уж потом вершить свои земные дела. И получится, что вся власть Советам, деньги кадетам – это так называемая партия конституционных демократов, которые ратуют за ограничение власти царя; землю большевикам, типа Шишканова, который подбивает бедноту отобрать у культурного мужика землю, а хрен – вот что останется мужикам. Беднота, которой у нас наберется с гулькин нос, почнет править, обольшевичится, остальные будут у них рабами.

И Коваль победил Шишканова, легко победил, потому что не грозил обобрать богачей, наоборот, обещал каждого сделать богатым. Поддержанный народом, создал милицию, куда вошла вся дружина Бережнова, заставил дать присягу на верность служения Всероссийской организации анархистов, где каждый бы до последнего вздоха защищал эти земли от большевиков. Царь низложен, теперь только защитить землю от большевиков – и в мире наступит райская жизнь.

Коваль предложил избрать новый состав волостной земской управы, но при этом потребовал исключить из списка всех избирателей, которые поддерживали Шишканова. С ним согласились. Шишканов опротестовал эти предложения как одно из нарушений демократии. Его арестовали и бросили в холодную кутузку.

Сонин узнал от друзей о свержении царя, тут же приехал в Каменку и уже здесь узнал об аресте Шишканова. Бросился к Бережнову. Бывший наставник насупленно встретил своего противника, но промолчал. Не такие уж они враги, чтобы надо было за ножи хвататься. От Бережнова Сонин узнал, что уже избрана волостная земская управа. Лагутин отказался вмешиваться в политические распри. Стал нейтральным. Избрали председателем Коваля, членами – Мартюшева, Хомина, Бережнова, начальником милиции – Рачкина. И на первом же заседании вынесли решение расстрелять Шишканова. Правда, Бережнов снова подал голос против расстрела:

– Воевал, мытарился, многажды ранен. И вообще, Шишканов – это мой грех, его каторга – дело моих рук. Пусть живёт. Выслать, и будя.

– Он снова вернется. Такие люди, товарищ Бережнов, из своих земель не уходят, они могут уйти только в землю, – пророкотал Мартюшев. – Расстрелять!

– Непонятный вы человек, товарищ Бережнов. Ваша мягкотелость может нам боком выйти, – пожурил Бережнова Коваль.

После всего услышанного в Каменке Сонин был удивлен, когда Бережнов, несмотря на их очень непростые отношения, попросил спасти Шишканова.

– Будь он другим человеком, то не погрешил бы перед земством, а он сам по себе, он смелый и сильный человек. Спаси, Алексей Степанович. Свою братию я гоняю, как вот и тебя, но Шишканова жаль. Сделаешь?

– Не сомневайся.

– Коваль установил пароль, вы должны сказать охране «анархия», они вам ответят «мать порядка». Смените, а там уж вершите дело сами. Коваль, тот хошь и делает дело, но сдаётся мне, всё это идет не от души, а от корысти.

Холодище. За стенами кутузки ночь, сочно хрупает ледок под ногами стражников. Шишканову вечером прочитали приговор, мол, за смуту, большевизм, за раздоры среди народа приговорен к расстрелу. Какая бездарная смерть… Тем более погибнуть от рук дружка Коваля. Погибнуть и ничего не сделать! Друг… Значит, не каждый друг может быть другом. Неужели Семен враз из человека стал зверем? И всему виной Бережнов. Он бросил на каторгу, он, наверное, убедил Коваля убрать его. Позже тот же Бережнов уберет и Коваля. Он ему нужен на первый случай… Утром с ним будет покончено. Карликовые властители таежной республики не отменят приговора. А могло быть иначе, если бы Шишканов не повел здесь политику с чисто большевистской точки зрения. Надо было лавировать, подбирать друзей и среди богачей, просто быть мудрее и гибче. Прошибся, а ошибка будет стоить жизни.

В теле слабость, ноги стали ватными, страх сдавливал грудь. Умереть… Боялся смерти на фронте, но там всегда была думка, что не убьют. А здесь, здесь убьют и глазом не моргнут. А кто не боится? Кто спешит в небытие? А, то-то. Вырваться, выжить… Но как? Не вставать же на колени перед врагами? Не вымаливать же жизнь ценой предательства делу революции? Нет и нет. Смерть, как это ни странно, должна быть почётной, почётной в смелости человека. Труса никто никогда не вспомнит, и трусости не простят. Отвернутся с презрением. Значит, надо держать голову выше, принять смерть достойно. Хватит дрожать осиновым листом. Всё…

Шишканов, чтобы согреться, ходил по тесной кутузке, бил себя руками по бокам, приседал.

– Тпру! Стой, дура!

– Пароль?

Смены что-то буркнули. Разошлись.

– Не упустите, утресь всенародно будем расстреливать.

– Не упустим.

Голос знакомый, но чей? Застонал. Убьет его Семен Коваль. Сволочь, анархист, дезертир! Как его на фронте не пристукнул! Знал бы, что он пойдет на такое, то не дрогнула бы рука.

Коваль перед Февральской революцией дезертировал с фронта. Бежал с дружками в Петроград. Там уже твердо встал на позиции анархизма. По душе он ему пришелся: безвластие, федерации, возможно, и ему удастся встать во главе народа…

Звякнул пудовый замок. С хрустом вышел из косяка пробой. Распахнулась дверь. Торопятся, сволочи! Втихаря хотят расстрелять. И народу слова не скажешь. А речь Шишканов уже приготовил.