Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 49

– Значит?

– Значит, Коваль нужен как попутчик, а когда дорога приведет к месту, можно и избавиться от лишней поклажи. Красильников и Селедкин нашли вашу крепость. Поостерегись. Я их пужнул, но ты сам знаешь этих иудушек.

– Мы видели их. Хотели убить, но рука не поднялась, подумали, что они шли мимо нас охотой.

– Зря не убили. Убил бы кто, то втридорога бы заплатил за их смерть. Много они бед принесут людям, дай срок. У меня на это есть провидение.

– Убей сам.

– Разве ты сам сможешь убить собаку, которая тебе много доброго сделала? Её сможет убить только сосед.

– Эх, Степан Алексеевич, зря ты мечешься, зря душу рвёшь! Шел бы ты за большевиками, верное у них дело задумано. Они возьмут верх. Пропадешь ты в бесславии.

– Шишканов тебе о том нагудел или еще с кем встречался?

– Было.

– Что говорят?

– А то, что, окромя них, никто войну не закончит. Знать, народ пойдет за теми, кто кончит с той войной.

– Двоедушники, хоть и припугнул я их, приведут к тебе нашу милицию, потому бери патроны и дуй к своим. Прощевай!

Отряд милиции подошел к зимовью скрытно. Окружил, обложил, но из зимовья ни выстрела, ни крика, лишь кудрявый дымок мирно вился из трубы. В зимовье, на чурке сидел Лагутин и сортировал добытую им пушнину. Ни Шишканова, ни его дружков здесь не было.

– Руки вверх! – рявкнул Рачкин.

– Это зачем же? – удивился Лагутин.

– Забрать оружье!

– Вы что хунхузы аль русские бандиты?

– Молчать! Ты заодно с Шишкановым и Сониным! Куда ушли эти бандиты?

– Никого я здесь не видел.

– Сговорились, староверня! Скоро мы вас всех разгоним по тайге, все потянетесь за Сониным.

– Ты не очень-то словами сори, я ить их могу передать нашим дружинникам, Бережнову. Не наклепали бы за это, – возмутился Лагутин. – Я мирно здесь охочусь, соорудил зимовье от нападков хунхузов, а вы подкрались тише хунхузов. Знай, кто идёт, то задал бы вам перцу, – хитро щуря глаза, говорил Лагутин.

Рачкин сучил тонкими ногами, но ничего сделать не мог. Лагутина арестовывать не за что. Да и зря ляпнул про староверню-то… Бережнов враз поймет, чьи это слова.

В глухих ельниках речки Четыре пади затерялось запасное зимовье Сонина. Воюя против несправедливости, он понимал, что надо строить и запасники. От Бережнова строить, а Бережнов оказался снова своим. Ну что за человек? Разберись в его душе, пойми его душу…

– Бережнов и для меня загадка. То на каторгу бросил, то спас от глупейшей смерти. Чего он хочет? Коваль, этот ясен, как погожий день: сегодня – анархист, завтра может стать эсером, послезавтра – большевиком, где выгодно, туда он и пойдёт. А вот Бережнов?

– Бережнова я тоже боюсь, его непонятности боюсь. Коваль, и верно, ясен: авантюрист, прощелыга. Одно знаю: Бережнов хочет быть властелином в тайге, и дай ему силу – он им будет. Но ее у него нет. Ему убрать всю эту шушеру – одного плевка хватит. Но он через них-то и хотел бы сотворить свое царство. Почему он не голосовал за твой расстрел? А потому, что с ним вся беднота нашей долины и дальше. Проголосуй, то отринули бы они его, хотя каждый был пригрет Бережновым. Потому упреждаю тебя: что бы ни случилось, живи в мире с этим человеком. Кто тронет Бережнова, тому головы не сносить. Братию он душил и будет душить, а мирских защищал и будет защищать. И он поднимает не одного, а всех сразу. Это не Макар Булавин, что взрастил и вскормил Хомина. Все эти люди его, все с ним.

– Это верная политика. Не без ума мужик.

– Хе, мой сват никогда не был дураком, – чуть погордился Сонин.

– Но он злой, – бросил Арсё.

– Злой – то да, ежли дело касаемо братии. А вообще двоякий он, страшный. Он даже знает, что его «войско Христово» не больше макового семя против всей России, но не распускает его, а еще больше укрепляет, так, на всякий случай: может быть, придется отступать в тайгу, может быть, удастся сделать здесь свою вотчину. Но чую, что он уже ни во что не верит. Плывет по воде и по времени. Только времени-то у него для борьбы осталось мало. Но не хочет умереть в бесславии. Человек – букаха, а хочет оставить по себе славу, явственно, что добрую.

– Таким людям жить трудно, которые знают, что делают не то, но всё же делают это, – сказал Шишканов.

– А ты разве знаешь, что делаешь «то»? – повернулся Сонин.

– Думаю, что да.

– Только думаешь, а еще не знаешь, то ли делаешь? Так и Бережнов: думать думает, а конец задумки своей не знает. Все говорят, что за большевиками придет власть антихристов. Он её тоже боится, как боятся многие.

– Значит, плохая власть, если она от антихриста?

– Это еще ничего не значит. Дед Михайло верил и не верил в бога, Булавин тоже. Сын мой перестал в письмах поминать бога, Устин и Петьша тоже. Этим тот грех можно списать на войну. А мне, другим, кои начали сомневаться в святости Писания, можно ли списать? Макар верил в добро и совершенство человека, Михайло тоже об этом говорил. Я пошел за ними. Кто же прав?

– Всё просто…

– Непросто, Валерий Прокопыч. Бог-Добро будет посложнее бога-Христа. Это надо понимать так, что каждый живущий на земле делал бы такое, от чего другие становились бы чище и добрее, и, что бы там ни случилось, люди бы не бросались с дрекольем друг на друга. Чтобы творящий человек, умирая, мог бы сказать, что семя, брошенное им в души людские, дало могутные плоды. Умирал бы не в метании и страхе за будущее людей, а в полном спокойствии, ибо люди будут продолжать его дела, а земля хорошеть и делаться садом. Пошто я, ты, Арсё, Журавушка пошли другой тропой, чем Мартюшев и Хомин? А пото, что совестно нам, когда стонет во сне от голода человек, мечется от неустроенности душевной, потому как Россия не сильнеет, а хиреет. Значит, мы живем думками не о себе, а думками народными. Тем живет бо́льшая половина умного люда. Вот сгинул Макар, кажется, ничего уж особенного он не сделал для людей и земли, а доброта его начала все шибче и шибче прорастать. Знать, прожил не зря.

– А доброта Бережнова, как ее понимать? Может быть, он тоже радеет за судьбу всей России? – спросил Шишканов.

– Нет, это доброта та, о коей мы говорили, доброта ради корысти. Об этом уже было говорено, ежли не понял.

– Тогда и большевиков можно записать в корыстные люди, ибо они, опираясь на свою главную силу – бедноту, тоже хотят захватить власть.

– Как дело обернется, а то можно и в корыстные записать. Власть имущие, ежли хотят, чтобы ладно жил народ, должны быть добрыми, рассудливыми, мудрыми, наконец. Не уходить далеко от народа…

В тайге жуткая трагедия. Начался настовый период. Это значит, что за день верхняя часть глубоких снегов подтаивала, а за ночь покрывалась тонкой корочкой льда. Она легко держит собаку, волка, рысь, росомаху, но не держит копытных, которые оказываются в роли слабых и без вины виноватых. Разбой и убиение. Прав тот, у кого мягкие лапы. И ночью, и утром до восхода солнца слышатся в тайге истошные крики умирающих. Хищники в эти дни жируют.

Волки пригнали к зимовью двух изюбров, которые искали защиты, спасения от смерти у человека. Охотники услышали топот копыт, усталый храп зверей, выскочили из зимовья с винтовками в руках. Изюбры с ходу, едва не сбив охотников, проскочили за их спины и остановились под навесом. Волки же серыми тенями промелькнули в пихтачах и тут же скрылись. Охотники не успели по ним выстрелить. Потянулись к запаленным зверям, чтобы погладить их косматую шерсть. Изюбры не убегали, лишь дрожали от страха и усталости, принимали ласку человека.

– Вот тебе еще одна загадка, Валерий Прокопыч: зверь пришёл к человеку, ибо человек самый сильный из всех существ на земле. Доверился нам. А ить будь мы хапугами, чего стоит их перестрелять? Добыча сама пришла в руки. Но звери поверили нам, жизни свои доверили. А разве люди не делают так же? Бывает горе, бывает душевная путаница, куда пойти? К человеку, коему ты хочешь доверить свои думки. Доверил, душу нараспах раскрыл, нутро вывернул, куда больше! А тот человек, бац, и предал тебя. Мало предал, так под топор подвел. Как тебя Коваль. И этот человек, зная, что ты с болью и стоном пришел, не пожалел. Можно такому человеку жить на земле? Я считаю, что не можно! – говорил Сонин, поглаживая шею изюбрихи. – С Бережновым ни горем, ни бедой своей не делись – почует слабость, а как все сильные люди, он слабых не любит.