Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 57

Лагутин был объявлен дезертиром. Гаврилу Шевченка как одного из зачинщиков братаний разжаловали из вахмистров в рядовые. Сумел откреститься от большевиков, мол, его смущал Лагутин.

Был опубликован приказ о наступлении по всем фронтам. Это вызвало негодование по всей стране. В Петрограде прошла демонстрация протеста. Демонстранты требовали опубликовать тайные договоры, передать всю власть в руки Советам, требовали мира, свободы. Многие города выступили в поддержку петроградцев.

Кризис Временного правительства нарастал. Милюков искал выхода из этого кризиса, а выход был один: опередить большевиков и заключить мир с Германией. Писал: «Я считаю восстановление государственности и объединения России первой и главной задачей, нахожу, что скорейшего разрешения нельзя достигнуть без контакта с германцами, и для этого необходимо заручиться согласием Германии на пересмотр теперь же, а не по окончании войны Брестского договора. Предлагаю по этой программе следующие положения. Правительство должно быть национальным, объединительным с самого начала, с первых шагов. Для этого необходимо, чтобы оно явилось на свет сразу как монархическое и могло бы говорить от имени некоторого объединительного ядра теперь же, а не будущей России. Для этого нужно остановиться на определенной личности кандидата на престол и вступить с этим кандидатом в непосредственные отношения, получив санкцию – действовать от его имени. Я предлагал бы отыскать в. кн. Михаила Александровича, местопребывание которого должно быть известно его близким в Москве…

Исходной точкой переговоров должна быть неприкосновенность всей прежней территории России, за исключением Финляндии и Польши… Я не отрицаю возможности идти относительно Украины несколько далее простой автономии: с тем, чтобы это служило образцом для других объединительных частей, но не соглашаться на особую армию, на остатки дипломатического правительства… Основным требованием я считаю суверенитет центральных органов, единство территории гражданства, а также создание верховной палаты по типу Бундестага…»

Далее Милюков, чтобы заткнуть ненавистные глотки германских буржуа, предлагал, чтобы при такой постановке вопроса Германия искала преимущества не в приобретении территории, а в экономической выгоде. Отдать под безграничную власть Германии Украину, Литву. Создать единство валюты между Россией и Германией. А Германия, в свою очередь, даст России денежный заём, поможет вооружением, которое отобрало у России же, чтобы восстановить армию. Ратовал за признание нейтралитета.

«Национальное правительство, кроме единства, должно дать России действительный мир и выход из войны, чего не могли дать большевики: в этом будет его санкция в глазах населения…»

А Петроград бушевал, как огонь в топке печи. Не протянув и года, пало правительство Милюкова. 18 мая образовалось новое коалиционное правительство, куда вошли меньшевики Скобелев и Церетели, эсеры Чернов и Керенский. Керенский стал главой правительства.

18 июня в Петрограде вышло на улицы до полумиллиона демонстрантов. Шли под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой 10 министров-капиталистов!», «Ни сепаратных договоров с немцами, ни тайных договоров с англо-французами!» Это вышел на демонстрацию организованный рабочий класс, авангард революции.

Ленин писал: «Восемнадцатое июня, так или иначе, войдет в историю русской революции как один из дней перелома…

…Демонстрация развеяла в несколько часов, как горстку пыли, пустые речи о большевиках-заговорщиках и показала с непререкаемой наглядностью, что авангард трудящихся масс России, промышленный пролетариат столицы и ее войска в подавляющем большинстве стоят за лозунги, всегда защищавшиеся нашей партией…»

Ленин подчеркивал, что демонстрация восемнадцатого июня стала демонстрацией сил и политики революционного пролетариата, указывающего направление революции, выход из тупика.

В этой демонстрации плечом к плечу шли Макар Сонин, Евлампий Хомин, Пётр Лагутин, последний находился на нелегальном положении. Они видели неукротимую волю народа к свободе, к миру, его недоверие буржуазному правительству. Всем были понятны и близки слова Ленина, что буржуазия есть контрреволюционная часть населения. Прячась от народа, она устраивает заговоры и убийства.

Макар Сонин и раньше был уверен в себе, сейчас же приобрел еще большую уверенность в правоте своего дела. Его тень – Евлампий Хомин – всегда рядом, всегда мог защитить своего друга. Двухметровый гигант с ужасающе рыжей бородой, казалось, что он только что вышел из берлоги, не отошел еще от спячки, готов навалиться на любого, кто встанет на его тропе, тем более что разбудили до срока. Готов измять, сломать. Коротышка Макар заглядывал в глаза своему другу, толкал его в бок.

– Наша берет, гля, сколь народищу подвалило! Придём домой, то же у себя устроим, все переставим с ног на голову.

Евлампий только мычал да тряс головой, соглашался с другом. Он видел войну, бегство армий, солдат, но чтобы сразу столько текло народу, видеть не приходилось. Это тугая тёмная змея ползла и ползла по улице, запрудила Невский проспект, выплескивалась из переулков. Орала, требовала, проклинала. Проклинали те, кто потерял на этой войне руки, ноги, проклинали вдовы, сироты, требовали мира.

А Устин Бережнов совсем сник, совсем стал далек от революционных страстей, что бушевали на фронте, в городах, в России. Он весь ушел в себя и старался больше не ввязываться в политические разговоры. Хватит с него!

Он понимал, что наказан зря, но понимал и другое, что, не накажи его, надо было бы наказать другого, ибо у него оказались главные большевики. А они улизнули.

Второго июля весь фронт пришел в движение. Снова заговорили пушки, застучали винтовки, начали захлебываться пулеметы, падать люди, кони, задыхаться земля в пороховой гари. Покраснело солнце. Всё смешалось.

Устин Бережнов, сейчас в роли рядового, а ещё совсем недавно командира, умудренного опытом войны, с ужасом смотрел на эту безумную коловерть войны. Видел, как лениво идут солдаты в бой, стараются спрятаться в окопах, отойти, не приняв боя. Понял, что наступление вот-вот провалится, поэтому тоже не рвался вперёд, старался уберечь себя и Коршуна.

А ко всему еще Туранов явно не справлялся с ролью командира батальона. Не обдумав, бросил конников под пулеметы. Большая половина пала, остальные ушли в ложок. Туда же влетел полковник Ширяев. Он гремел, грозился отдать под суд командиров, приказывал наступать, но кавалеристы молчали, не шли в наступление.

Бережнова срочно вызвали в штаб дивизии. Его хмуро встретил Хахангдоков, выдавил:

– Рядовой, значит? Хорош георгиевский кавалер, я тоже хорош, – сорвался на крик, – приказываю принять остатки батальона, перегруппироваться и готовиться ещё к одному бездарному наступлению! Что делают! Ведь каждому ясно, что все это обречено на провал. Молчать! Ты ничего не слышал!

– Не могу принять батальон, ваше превосходительство. Душа не приемлет. Рядовым быть в такое время сподручнее.

– Это мне виднее, кем вам быть! Приказы не обсуждаются, а выполняются! – затопал ногами генерал.

– Другое время пришло, господин генерал, солдаты стали обсуждать приказы, а выполнять их некому.

– Но ты-то, ты-то другой человек? Ты-то должен понять, что Россия гибнет, что её будут спасать такие герои, как ты! – ровнее заговорил генерал.

– Геройство сейчас, господин генерал, не в почёте. За него можно голову потерять от своих же солдат. Батальона не могу принять.

– Адъютант! Прикажите арестовать штабс-капитана и расстрелять!

– Но, господин генерал, смертная казнь на фронте отменена, – козырнул адъютант в чине поручика.

– Я её своей властью восстанавливаю. Под арест. Пусть подумает, а потом доложит мне.

– Я не штабс-капитан, господин генерал, я рядовой вашей дивизии.

– Не рядись, сдай оружие – и под арест! Расстрелять еще успею.

3–4 июля в Петрограде возмущенные рабочие вышли на новую демонстрацию, хотя большевики пытались остановить рабочих. Остановить от вооруженного выступления, ибо армия в провинции еще не готова к восстанию. Тем более, что Временное правительство ввело в город реакционные войска, которые были готовы бить и душить революцию. Но удержать народ было уже нельзя. Пётр Лагутин, Макар Сонин и Евлампий Хомин метались на машине по Петрограду, пытались удержать людей от заведомого кровопролития. Но оно уже началось. Демонстрантов расстреливали в Выборгской стороне, откуда и пошло это восстание, завязалась перестрелка.