Поручик Державин - Бирюк Людмила Д.. Страница 17

— Ну как сноха? Не родила еще?

— Слава Богу, ваше сиятельство, внук у меня! В воскресенье покорно просим на крестины!

— Благодарствуйте, мои вам поздравления!

В ту пору Шувалову минуло сорок пять лет. Несмотря на то что при дворе и в университете все величали его "сиятельством", он не был графом. Когда-то, еще в царствование императрицы Елизаветы Петровны, был составлен проект указа о жаловании Ивану Шувалову графского титула, должности в Сенате и десяти тысяч крепостных душ. Прежде, чем поставить подпись, императрица позвала своего фаворита и дала ему прочитать указ. Недолго думая, Шувалов преклонил колено и спросил позволения обратиться с просьбой.

— К чему церемонии, Иван Иванович? — улыбнулась Елизавета. — Если что еще надобно — проси, ни в чем тебе отказа не будет!

— Государыня! Дозвольте мне собственными руками сжечь сию бумагу!

Тщательно подведенные брови Елизаветы приподнялись от удивления.

— Полно, голубчик! В своем ли ты уме? Отродясь не видывала эдакого… гм… беспорочного подданного.

— Ваше величество, пороков у меня немало, но точно нет двух: тщеславия и корысти. Не лишайте меня счастья служить вам по чести и совести.

Императрица не расставалась со своим любимцем. Он был произведен в камер-юнкеры, потом стал ее камергером и жил во дворце на всем готовом. Красивый и обходительный, всегда элегантно и модно одетый, он стал отрадой и утешением стареющей Елизаветы Петровны.

Иногда Шувалову все-таки приходилось пользоваться своим особым положением, чтобы осуществить некоторые планы. Вместе с Ломоносовым он основал Московский университет и несколько гимназий: в Петербурге, Москве и Казани. Открыл первый в России общедоступный театр и дал жизнь любимейшему своему детищу — Академии художеств, которой подарил собственную коллекцию картин великих художников Возрождения — основу будущего Эрмитажа.

Но более всего он любил заниматься поиском и выращиванием талантов. Однажды, проходя по анфиладе Зимнего дворца, он заметил примостившегося в углу молодого истопника, который что-то вырезывал по камню. Он подошел, взглянул и ахнул. Это была неземной красоты камея, изображавшая лик императрицы. Он купил камею и отнес ее Елизавете Петровне. Та ласково улыбнулась.

— Хороша вещица! Чем тебя отблагодарить за нее, друг мой?

— Государыня, велите зачислить ее автора в Академию художеств, дабы он мог совершенствовать свой талант.

Истопника отправили учиться. Через несколько лет мир узнал Федота Ивановича Шубина — великого русского скульптора.

Покровительству Шувалова были обязаны многие поэты, художники, актеры… У него было какое-то утонченное чутье на талантливых людей. Ради них он был готов бить челом государыне, выпрашивая стипендии, оплату жилья и учебы… А для себя никогда не просил ничего.

Незадолго до своей смерти Елизавета Петровна вручила своему любимцу прощальный подарок — чек на миллион рублей. Не считая себя вправе воспользоваться такими огромными деньгами, Шувалов отдал чек новому императору, Петру Ш. "Каков простак!" — рассмеялся Петр Федорович, когда за Шуваловым закрылась дверь.

После дворцового переворота Шувалов по мере сил продолжал покровительствовать талантливым людям. Но творить добрые дела становилось все труднее. Новая государыня — Екатерина Алексеевна — не жаловала елизаветинского вельможу…

Одно из прошений, написанное каллиграфическим почерком, привлекло внимание мецената. Он взглянул на подпись внизу: "Гавриил Державин". Звучная фамилия! Где-то он уже ее слышал? Вскрыв конверт, Шувалов прочитал просьбу об аудиенции и задумался.

В памяти всплыло событие десятилетней давности. Давний приятель, директор Казанской гимназии Михаил Иванович Веревкин однажды прислал ему гигантскую карту древней Булгарии, выполненную его воспитанниками, среди которых особо отличился Гавриил Державин. Никогда в жизни Шувалов не видел ничего подобного! На карту были нанесены не только леса, озера и реки, но и места былых сражений, рисунки древних воинов во всей амуниции, татарские погребальные курганы и очертания крепостных стен… Рукотворное чудо было тотчас передано университетским профессорам. В Казань полетел курьер с приказом наградить всех, кто работал над картой, а Державина — по окончании гимназии зачислить в Петербургский инженерный корпус.

Все это мгновенно пронеслось в памяти Ивана Шувалова, и он не раздумывая потряс серебряным колокольчиком, вызвав секретаря.

— Где податель сего письма?

— В приемной дожидается, ваше сиятельство.

— Просите!

Тем временем жизнь в Зимнем дворце шла своим чередом. Екатерина Алексеевна обычно просыпалась в пять утра. Сама надевала простое удобное платье, пила кофе и отправлялась в рабочий кабинет. Ей нравились тихие предрассветные часы, и она не видела ничего дурного в том, чтобы, не будя слуг, самой приготовить кофе или подбросить дрова в камин. Работу она считала нормальным состоянием человека.

Государственная служба — встречи с министрами, статс-секретарями и послами — начиналась позже, в 10 часов. А ранним утром она любила читать и писать письма французским просветителям — Вольтеру, Дидро и Монтескье. Иногда сочиняла сказки, комические рассказы и пьесы, по которым потом ставились спектакли.

За последний месяц Екатерина заметно похорошела, пребывала в благодушном расположении духа и порхала по анфиладам дворца, молодая, свежая и привлекательная благодаря розовым ваннам и протираниям льдом. Но не только из-за тщательного ухода за лицом и телом расцвела Екатерина Алексеевна. Бог услышал ее молитвы и послал ей новую любовь! Императрица сама удивлялась, что еще была способна любить так неистово и самозабвенно, но ничего поделать с собой не могла: избранник того заслуживал! Это был голубоглазый великан-красавец с орлиным профилем, храбрый до безрассудства, герой сражений при Фокшанах, Ларге и Кагуле — генерал-майор Григорий Александрович Потемкин.

Их любовь была взаимной, Екатерина это знала. Но гордый Григорий не принял должности адъютанта при ее особе и остался на войне. Отныне единственная ее отрада — нежные письма, в которых она просила лишь об одном: беречь себя… ради нее.

Положив перед собой лист бумаги, она не спеша стала перебирать перья в письменном приборе. Найдя свое любимое, бережно окунула его в чернильницу и вывела аккуратно, с красивыми завитушками:

"Любезный друг мой, Гришенька…"

На миг задумалась, собираясь написать еще что-то, но камергер доложил о визите канцлера Никиты Панина. В кабинет, пыхтя от одышки, вошел толстый Панин, без парика, в мятом камзоле.

— Что так рано? — с досадой спросила Екатерина. — И что за вид? Не выспались?

— К вам торопился, матушка-государыня, — усаживаясь в кресло и переводя дух, промолвил Панин.

Та усмехнулась:

— Да полно, Никита Иванович! Вы и торопливость — понятия несовместные. Не удивлюсь, если после вашей кончины медики напишут вердикт: "Умер, потому что поторопился!"

К Панину, главе Коллегии иностранных дел, императрица относилась прохладно. И придраться вроде не к чему, но полного доверия к нему не было. Никогда не угадаешь, что на уме у этого толстяка. До вступления в должность он был любимым учителем ее сына, цесаревича Павла. В 1762 году участвовал в дворцовом перевороте, но, как потом выяснилось, мечтал посадить на престол своего воспитанника. Этого Екатерина забыть не могла. Канцлером он стал только потому, что остальные претенденты еще меньше подходили на сей почетный пост. Кого еще она могла назначить? Не Гришку же Орлова…

Канцлеру не пришлась по душе ее шутка, и он, обиженно засопев, ответствовал:

— Воля ваша, матушка. Но дозвольте напомнить русскую пословицу: "Тише едешь — дальше будешь".

— От того места, куца едешь? — усмехнулась Екатерина. — Полно дуться, Никита Иванович! Твои заслуги помню. Ежели б не ты, не удалось бы навязать полякам в короли друга нашего Станислава Понятовского. Но теперь думаю: не напрасны ли наши старания? Только разозлили ляхов! Интриги плетут, турок на нас натравили…