Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич. Страница 7

— Сяяхля, налей-ка мне пиалу кумыса, голова трещит. Вчера с улусным попечителем пили водку, араку [16], затем красное вино. Все смешалось, не могу поднять головы. Да, о каких русских гостях вчера толковали? Кто они? Ты ничего не узнала? — спросил Бергяс.

— Как вам не стыдно! — наполняя пиалу, сердито заговорила жена. — Вы натравили этого разбойника Таку на сиротку Церена, ваш сын избил его.

— О чем ты толкуешь? — поднял голову Бергяс.

— У них и без того полно горя, — продолжала Сяяхля. — Не прошло и сорока девяти дней, как умер отец. Сестренка Церена при смерти. Мальчик так тяжело переживает, а вчера ваш сын едва не изувечил его…

— Так ему и надо, — отхлебнув кумыса, заключил Бергяс. — Пусть не связывается со всякими проезжими. Если Церен уже сейчас с ними якшается, когда вырастет, нам покоя от его гостей не будет. — Бергяс наконец вспомнил: да, действительно вечером он вызывал Церена. И было все так…

…Церен уже в сумерках вошел в кибитку и стал у дверей. Бергяс, поджав под себя ноги, грыз баранью кость. Справа от него сидел его брат Лиджи, только он не притрагивался к пище. А слева от Бергяса уселся сын его, Така — крупноголовый, с покатыми, как у бабы, плечами парень. Короткими пухлыми пальцами он крошил в чашку мясо. На небольшом столике — полная пиала араки, в стороне бортха [17] с аракой.

— Ты о чем там шепчешься с русскими, дьяволенок? — строго спросил Бергяс у Церена.

Церен молчал, низко опустив голову.

— С чужими болтать не стесняешься, а когда у тебя спрашивают свои, молчишь, как немой?.. Человек ты или нечистая сила? — крикнул Бергяс и со злостью швырнул обглоданную кость в гулмуту [18].

— Я переводил только то, что спрашивал у приезжих Лиджи, — сказал мальчик.

— А о чем разговаривали, когда вышли из кибитки и пошли в степь? Что они спрашивали у тебя? Зачем приехали? — допрашивал Бергяс мальчика.

— Отец, те русские парни сейчас у него в джолуме, — сказал Така Бергясу и этими словами еще больше разъярил отца.

— Правда? — спросил Бергяс.

— Да, — был ответ.

— Сейчас ты все расскажешь, ничего не утаивая! Говори же, откуда и зачем они приехали, чем интересовались? Для меня все важно! Понял? Только не вздумай соврать.

— Я никогда не вру, — с достоинством проговорил Церен.

— Вот и отвечай!

— Один из них доктор, а может, оба, — сказал Церен. — Как узнали они о болезни сестренки, сразу запросились в джолум посмотреть больную.

Весть о том, что приезжие — доктора, несколько успокоила Бергяса.

— Так бы и сказал сразу…

В тот давний год, в год черной обезьяны, когда в калмыцкую степь пришла страшная болезнь оспа, приезжали из Астрахани несколько людей в белых колпаках, делали прививки. Целых два года они не покидали степь. Если эти русские парни пожаловали по тем же делам, то почему сегодня попечитель улуса ничего не сказал о них? Значит, они еще не доехали до улусной ставки? Значит, они едут в Янхал?

— Да, тут многое непонятно, — подлил масла в огонь Лиджи. — Зачем в таком случае они приехали ко мне, а не к вам, к законному старосте хотона?

Этими словами Лиджи задел жгучее самолюбие брата.

— Ты прав! Если наш дом им не нравится, пусть ночуют в поганой дыре у Нохашкиных. Умные люди должны понимать, у кого в этом хотоне уют и сытный ужин, — сердито проговорил Бергяс.

— Они приехали, когда было уже темно, — осторожно заметил Церен.

— Ах, ты хочешь быть умнее всех нас! — вскипел Бергяс. — А язык для чего? Когда подъезжали к хотону, предположим, не знали обо мне, но потом почему не пришли? Могли же спросить у кого-нибудь?

Церен стоял словно в оцепенении, не понимая, к нему ли обращены все эти гневные восклицания Бергяса.

— Чего стоишь как столб, врытый в землю! — крикнул Бергяс на Церена и облокотился на большую подушку. — Така, помоги же этому щенку убраться с моих глаз.

Така проворно поднялся, подошел к Церену и толкнул его к двери. Вышли вместе. Отойдя от кибитки в сторону, Така неожиданно дал подножку Церену и тут же ударил его в затылок. Тот, не ожидавший подвоха, упал и дважды перевернулся. Но Церен умел и постоять за себя в мальчишеских сшибках. Он быстро вскочил и подошел вплотную к Таке.

— Зачем бьешь меня, что я тебе плохого сделал?

— Не шепчись с синеглазыми! — наставительно, как отец, потребовал Така. — Без тебя найдется, кому с ними разговаривать.

Така еще раз ударил мальчика. Но сейчас Церен не упал, а лишь отступил назад. Напрягшись от обиды, он, как сайгак, подпрыгнул и головой ударил в подбородок обидчику. Така неуклюже повалился на бок. Церен мог убежать домой. Коротконогий, прихрамывающий с малолетства Така не смог бы угнаться за ним до самого джолума. Но Церен считал позорным для себя улепетывать с места драки, пока схватка не окончена. Он отвернулся от Таки брезгливо и силился понять происходящее: «Что я плохого сделал Таке и его отцу? Почему они издеваются надо мной и показывают свою силу? Они хотят унизить меня лишь потому, что некому заступиться!» Слезы сами покатились из глаз Церена. Пока он рассуждал так и вытирал слезы, недруг его вскочил, схватил Церена за ворот сорочки и рванул на себя. Сорочка расползлась до самого подола. Таке исполнилось восемнадцать, и он, будто забавляясь, бросал из стороны в сторону худенького двенадцатилетнего Церена.

Их разняла Сяяхля, выскочившая на шум из кибитки. Церен вернулся домой в изорванной рубашке и с синяками. Увидев сына, мать испугалась, расплакалась. Вадим и Борис, сделав примочки, дружески посочувствовали юному толмачу. Борис порывался пойти в кибитку Бергяса, пристыдить сына старосты, но Вадим остепенил его, напомнив советы Жидкова-старшего насчет местных обычаев…

— Дети подерутся и помирятся. Мы тоже так росли. Ничего страшного нет, — рассуждал о вчерашнем, все еще лежа в постели, Бергяс. — Хотелось бы знать: где сейчас эти русские парни?

— Ночевали у Нохашкиных. С утра ищут своих лошадей, кто-то увел их… Какой позор! — ответила мужу Сяяхля.

— Так им и надо! — захохотал Бергяс.

— Чему вы радуетесь? — возмутилась Сяяхля. — Завтра во всех малодербетовских хотонах, да и в соседних русских хуторах станет известно, что гостей, остановившихся проездом в хотоне Чонос, обворовали… И вы будете спокойно слушать это?

— Разве они были гостями Бергяса? Если бы они приехали ко мне и случилась беда, исчезли лошади, я выбрал бы из своего табуна самых лучших коней и восполнил ими пропажу, — сказал Бергяс.

— Хотон — ваш, Бергяс. И все, что здесь происходит, ложится на имя старосты. Разве позор ваших сородичей не ваш позор?

Бергяс пытался оправдаться, впрочем, без уверенности.

— Но они же не калмыки…

— Такой умный человек, а говорит глупые слова! — шла наперекор мужу Сяяхля. — Разве не издавна повелось так, что если в калмыцком хотоне появился путник, его полагается встретить и проводить по чести? А если бы такое случилось с вашим другом Жидко Миколой?

— Уведи кто его лошадь, я достал бы ее из-под земли! — воскликнул Бергяс.

— Чем обидеть гостя, лучше попасть в зубы тигра, — отозвалась Сяяхля пословицей. Она хотела уже идти по своим заботам, взяв бортху, но муж окликнул ее:

— Сяяхля! Сходи к Лиджи. Пусть возьмет с собой Чотына и пойдет по следам воров. С ними поедет и Така. Парню пойдет на пользу эта поездка. Я думаю, лошади далеко не могли уйти.

«Если Бергяс на что решится, то доведет до конца. Лиджи не вернется без лошадей. Любому характер старосты известен», — подумала Сяяхля, довольная тем, что уговорила мужа, и направилась к кибитке Лиджи.

Вадим наведался еще раз в джолум Нохашков. Принес завернутый в бумагу белый платок, хорошо протер тело девочки и укрыл ее куском выстиранной занавески. Поднимал голову Нюдли, давал выпить жидкое лекарство и белый порошок, растворенный в воде. Еле дышавшая девочка после этого почувствовала облегчение, зашевелилась, попыталась подняться. Вадим просидел около нее больше трех часов, вытирал платком пот, выжимал, сушил, снова протирал. Затем жестом попросил Булгун, чтобы та проделала это сама.