Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич. Страница 7

Давно уже в России не было личности, в такой мере отвечающей по своим качествам должности Верховного главнокомандующего, как великий князь Николай Николаевич. Но, стоя во главе вооруженных сил России, он, к сожалению, не был — как уже в предисловии мною сказано — свободен в своих решениях. Он должен был считаться с государем, который со своим правительством распоряжался судьбами государства.

Хотя великий князь и считал, что многие действия правительства могут иметь отрицательное влияние на ход войны, хотя он и отдавал себе ясный отчет в пагубном влиянии на государя его супруги и распутинской камарильи, однако из-за верноподданнических чувств не считал себя вправе вмешиваться в категорической форме в верховное управление страной и в семейную жизнь государя.

Несомненно, при приездах государя в Ставку великий князь в своих разговорах с ним с глазу на глаз предостерегал его об этом. Но, зная чувства и идеологию великого князя, можно с уверенностью сказать, что, если он и излагал свои мнения в свойственном ему решительном тоне, то во всяком случае никогда не придавал им характера угрозы, которую ему приписывала народная молва, твердившая, что он требовал заточения государыни^[15] в монастырь.

Однако предостережения великого князя не только не достигали цели, но и имели в некотором отношении даже отрицательное действие. Государь, конечно, ставил о них в известность свою супругу, под чьим безграничным влиянием он находился, и этим еще больше усугублялась ее ненависть к великому князю. Государыня издавна не любила великого князя, потому что видела в нем волевую личность, к тому же до нее доходили слухи о его огромной популярности, которую она считала опасной для престола. Эту мысль она внушала государю с самого начала войны, и разговоры великого князя с Николаем II заставляли ее еще более усилить свое воздействие на мужа, что в конце концов и привело к смене великого князя.

Презрение великого князя к Григорию Распутину^[16] было также известно государыне. Его якобы ответ на попытку Распутина приехать в Ставку для благословения войск: «Приезжай — повешу» — был сразу распространен народной молвой и встречен с всеобщим энтузиазмом, что не могло, конечно, не дойти до государыни. Однако вряд ли великий князь мог привести такую угрозу в исполнение, ибо никогда не решился бы нанести явный удар престижу царской семьи, и так уже поколебленному Распутиным.

Но энтузиазм, с которым по всей России была встречена эта легенда, как нельзя более ярко выражает глубину той духовной трагедии, которую переживала страна, вступая в гигантскую борьбу, благоприятный исход которой мог быть достигнут лишь при условии единодушного устремления всех духовных сил народа исключительно на борьбу с грозным внешним врагом.

С неспособными же военачальниками великий князь действительно расправлялся решительно и круто, но, конечно, никогда не применял физического воздействия, как это ему приписывала народная молва, так как это претило его благородной рыцарской натуре.

Нижеследующий случай покажет точку зрения великого князя в отношениях его к командному составу.

В начале зимы 1914 г. немецкие крейсера «Гебен» и «Бреслау» начали сильно беспокоить своими внезапными бомбардировками части кавказской армии, опиравшиеся на Черноморское побережье.

Хотя деятельность Черноморского флота не отличалась особенной энергией, вызывая этим гнев и нарекания великого князя, однако за неимением в составе Черноморского флота достаточно быстроходных судов командующий флотом адмирал A. А. Эбергард^[17] не был в состоянии пресечь операции этих немецких крейсеров, о чем морское управление великому князю и докладывало.

Однажды после одной из таких операций ординарец великого князя принес нам поздно вечером в управление написанную лично великим князем телеграмму для отправки адмиралу Эбергарду.

В это время в управлении со мной был мой товарищ и друг B. Яковлев, так как адмирал Ненюков уехал по делам в Петербург. Прочтя с ним эту телеграмму, мы пришли в ужас от резкости выражений, в которых она была составлена. Во флоте мы искони привыкли к совсем иным формам отношений между начальствующими лицами и их подчиненными, особенно на высоких должностях, а зная чрезвычайно благородный, честный и самолюбивый характер адмирала Эбергарда, сильно опасались, как бы эта телеграмма не вызвала катастрофу.

Посоветовавшись с Яковлевым, я решил попытаться попросить через начальника штаба великого князя смягчить выражения телеграммы. Когда я изложил генералу Янушкевичу свою просьбу, он гневно посмотрел на меня и с трепетом в голосе воскликнул: «Как вы осмеливаетесь вмешиваться в повеления великого князя! Да знаете ли вы, чем это вам угрожает?!» На это я ему ответил, что, зная характер адмирала Эбергарда, я опасаюсь, что такая телеграмма может побудить его на самоубийство и что поэтому я настаиваю на своей просьбе.

Тогда генерал Янушкевич взял из моих рук телеграмму, посмотрел на меня с печальным сожалением и, сказав: «Хорошо, но за последствия я не ручаюсь», прошел в вагон великого князя. Через несколько минут он вернулся и, передав мне слова великого князя: «Когда дело идет о пользе Родины и успехе военных действий, я не щажу отдельных личностей», приказал отправить телеграмму без изменений.

К счастью, эта телеграмма не возымела того действия, которого мы опасались: адмирал Эбергард нашел в себе мужество перенести обиду во имя своего долга перед Родиной в войне.

Этот случай ясно показывает то возвышенное понимание великим князем своего долга как Верховного главнокомандующего, из коего вытекали его отношения к подчиненным без различия положения, которое они занимали, а также высокое сознание своего военного долга со стороны некоторых благородных личностей подчиненного ему командного состава.

Но в вопросе смены высшего командного состава великий князь не был вполне свободен. Тут ему приходилось считаться с волей государя. А так как симпатии Николая II распространялись нередко на совершенно неспособных генералов, сумевших завоевать его благосклонность угодничеством и интригами, то в вопросе устранения таких генералов великому князю подчас нелегко было добиться своей цели.

Несмотря на то что, например, пользовавшийся расположением государя генерал Ренненкампф^[18] доказал в Восточной Пруссии в начале войны свою несостоятельность, его удалось убрать лишь после того, как он, к всеобщему негодованию, скомпрометировал успех Лодзинской операции, где мы — не будь его — могли бы сторицей искупить катастрофу самсоновской армии.

Нелегко было также доказать государю необходимость убрать генерала Сухомлинова, ответственного за недостаточное снабжение армии и обманувшего государя своими ложными докладами. И несмотря на то что после смены Сухомлинова ясно обнаружилась вся легкомысленная преступность его деятельности и весь причиненный им России вред, государыня старалась своим влиянием на императора смягчить ожидавшую генерала заслуженную кару.

Еще более тяжелым было положение великого князя, когда ему приходилось во имя успешного ведения войны поднимать вопрос о смене неспособных членов правительства, что составляло прерогативу государя.

Между тем трения, возникавшие между великим князем и государем в вопросах смены высших чинов военного и особенно гражданского управления, пользовавшихся расположением императора и поддержкой «темных сил», оставляли в скрытой и ревнивой к своим прерогативам психологии Николая II глубокий след и еще более отчуждали его от великого князя.

Так интригами, влиянием «темных сил» и работой разных лиц, снискавших себе недостойными путями расположение престола, создавались и углублялись трения между правлением страны и Верховным командованием ее вооруженных сил. А между тем в условиях современной войны «вооруженных народов», и особенно в тех условиях, в которых вела ее Россия, главным слагаемым не только успеха в войне, но и спасения государства должно было бы быть тесное единение этих двух органов верховной власти.