Окаянные - Белоусов Вячеслав Павлович. Страница 26

— И что ж ваш герой? — наконец отважился нарушить тягостное молчание Лазарь Наумович, скрывая истинное сочувствие за некоторой велеречивостью, испытывая нравственное неудобство и раскаяние после резкой фразы женщины, всегда державшей себя с ним в рамках и бескорыстно разделившей выпавшие невзгоды. — Он жив, надеюсь? Или его постигла участь многих ваших товарищей, бесславно сгинувших в тюрьмах и на каторге?

— Прекратите, — прошептала она, — прошу вас. Народ вспомнит их каждого поимённо. В историю борьбы за свободу их имена впишут навечно…

Но это была уже не та Гертруда Карловна, и голос её звучал неуверенно, тихо и невнятно подбирались слова, она не смела поднять глаз.

— Кто впишет?.. Босяки и люмпены?.. Бродяги и заплечных дел мастера, разграбившие имения, церкви и дворцы?.. Безграмотные крестьяне, ради которых сгинули ваши лучшие светлые умы?.. — Лазарь Наумович не думал юродствовать или упрекать; наслушавшись, он, будто причитая, рассуждал с самим собой. — Историю перепишут, переврут победители, имена праведников забудут, да и праведники ли они? Их обратят в заклятых врагов. О, боже! Всё, как по Библии, как учил Соломон!.. Что народ? Земли, мира, свободы обещанных они не получили и не обретут никогда. Живые авторитеты завладели всем, и это надолго, пока они у власти. Мы, запутавшиеся интеллигенты, лишь марионетки в их руках, жертвы в кровавых их игрищах…

Он смолк, словно очнувшись, поняв, что долго уже говорит с самим собой, Гертруда Карловна, отвернувшись в сторону, его не слушала, думая о своём.

— Плохо вам жилось с папенькой и маменькой в собственном родовом имении?.. Бросили вы их, растеряли товарищей, единственный друг мёртв…

— Мёртв? — подняла на него глаза Гертруда, словно очнувшись от сна. — Я вам этого не говорила.

— Как?

— Он в нашем городе.

— Как?.. Лев?.. Я отказываюсь понимать.

— Если не возражаете, я могу вас с ним познакомить в ближайшие дни.

— Увольте. Увольте, любезная Гертруда Карловна!

— Он даже не калека. Жив, здоров.

— После всего… После того как вы так откровенно раскрылись… Право, вы меня… Право, я не готов. Да и есть ли нужда?

— Нужда есть, — кисло усмехнулась она. — Кстати, он как раз и опровергнет все эпитафии, которые вы только что расточали по душу некоторых товарищей.

Лазарь Наумович в недоумении не смел прервать изменившуюся в лице собеседницу, его глазки метались в гневе, ведь ей не поверили.

— Не вызваны ли ваши исповедальные речи, голубушка, как раз этими обстоятельствами? Если вы так убеждены, то, позвольте узнать какими?

— Я встретила его совершенно случайно в военном комиссариате, куда заглянула проведать знакомую… — не слушала она его.

— В комиссариате?

— Я не сразу его узнала…

— Неудивительно.

— Он тоже прошёл мимо. Простите, но я так выгляжу!

— Все мы…

— Да-да. Он меня окликнул без всякой надежды.

— И что же он? Как он уцелел?

— Он позвал меня… Гражданка, да-да, гражданка, так позвал он меня.

— Вы вся дрожите. Успокойтесь.

Она поднесла платочек к набухшим глазам.

— И что же он? Как представился? Кем?

— Мы где-то присели… Он расспрашивал… Он при нынешней власти. А когда узнал про наше бедственное положение… Лазарь Наумович, простите, но я вынесла из вашего дома всё, что можно было продать или обменять…

— Я знаю.

— Он обещал нам помочь.

— Нам?

— Только не отказывайтесь, ради бога!

— Что вам моё согласие?.. Умрём с голоду… Я всё понимаю…

Они замолкли оба, выговорившись сполна и будто успокоившись, хотя оба понимали, что главное впереди.

Так Лев Соломонович Верховцев был приглашён в тот самый мрачный особняк, про который обыватели плели несусветные небылицы.

"Он не жилец, — с порога поймав мутный взгляд Лазаря, решил для себя Верховцев. — Гертруда была права. Случись что с ним, когда в городе полно тифозных и больных красногвардейцев и негде их разместить, власти мигом приберут особняк под свои нужды и тогда… — Он не смог подавить тяжёлого вздоха. — Действовать надо безотлагательно".

Коснувшись двумя пальцами козырька кожаной фуражки, Верховцев почтительно кивнул больному, приподнявшемуся на локте с заметным усилием:

— Смею представиться. Верховцев. Лев Соломонович.

Повернувшись к Гертруде, изобразил улыбку:

— Надеюсь, ждали.

— Да-да.

Он шагнул к ней, сняв фуражку, потянулся губами к её руке:

— Прибыл в ваше распоряжение.

— Ну уж так и в распоряжение… — изобразив смущение, та включилась в игру. — В гости, в гости! Мы вас, признаться, заждались.

— Дела, Гертруда Карловна. Куда нам без них. Впрочем, — Верховцев мельком глянул на часы, вскинув руку, — я вроде как было велено… — И обвёл обиталище больного внимательным взглядом.

— Проходите, Лев Соломонович, присаживайтесь. — Отступив к столу, тронула она спинку стула, развернув его к больному. — Мы так рады! Чаю?

— Не суетитесь, любезная Гертруда Карловна. — Он протянул ей увесистый свёрток и, по-хозяйски усевшись, аккуратно пристроил фуражку рядышком на столе звёздочкой к больному. — Тут вот, — небрежно махнул ладошкой, приоткрывая содержимое подарка, ещё покоившегося в руках женщины, — разберётесь… скромненькое наше, солдатское…

По холодному, давно нетопленному помещению поплыл дурманящий аромат копчёной ветчины, ослепила солнечной корочкой половинка головки сыра и ещё всякая разность забытых сладостей ударила по глазам и в ноздри, отчего бедолага на койке, вытянув шею и напрягшись, некоторое время сумел продержаться на локте, но закашлялся и упал на подушку, едва выдавив из себя:

— Вы, значит, кхе, кхе, и есть тот самый…

— Тот-тот.

— Наш, кхе, кхе, спаситель.

— Ну что вы. Ваш спаситель вот, — Верховцев проводил глазами Гертруду, уносящую драгоценный свёрток на кухню, — милая эта целительница.

— Чтоб я без неё…

— Вам посчастливилось.

— А вы, значит?..

— А я постараюсь, чем могу.

— Мы вам, кхе, кхе, так благодарны.

И он надолго задохнулся в кашле.

Гертруда или не слышала на кухне, или задержалась с подносами, и Верховцев решил действовать самостоятельно.

— Не благодарите. Мне, не скрою, небезразлична Гертруда Карловна, но известны также и ваши отношения к ней. И слава богу. Вы нашли друг друга, пример тому — она не бросила вас в столь тяжкие времена и теперь не отходит от вас ни на час. Вы сделали для неё больше, чем смог сделать я. Уверен, она ценит это и, наверное, вас любит…

— Молодой человек… — попытался возразить смутившийся Лазарь.

— Выслушайте меня и будьте благоразумны. Я спасу вас обоих, если не возражаете, но придётся соблюсти некоторые формальности.

— Ради бога, мы готовы на всё.

— Простите, но это касается, я бы сказал, некоторых ваших личных отношений с Гертрудой Карловной. Сугубо личных, я бы осмелился сказать.

— Я на всё готов. Вы же видите, мы в тупике оба. — Он закашлялся. — Этот чёртов кашель меня доконает. Невозможно дышать, жить, кхе, кхе, не хочется… Это последствия той страшной, перенесённой болезни. Я неделю, понимаете, неделю, был в беспамятстве! Как ей удалось? Мой возраст… А она меня вытащила… Но я был в могиле… Я чувствовал смрадный запах смерти и всё ещё никак не избавлюсь от того страшного ощущения…

— Мне позвать Гертруду?

— Нет-нет… Ни в коем случае…

— Вам плохо.

— Мне получше. Ваш приход, как глоток свежего воздуха… глоток жизни… Как там… на солнышке?

— Увы. Холодновато. — Верховцев поглядывал на дверь, где пропала, переигрывая комедию, сообщница, та или забылась, занятая принесёнными им продуктами, или сознательно не думала появляться слишком скоро. — И солнца никакого.

— Я ей обязан всем, — поймал его взгляд Лазарь Наумович. — И прежде всего этими мгновениями жизни. Право, не уверен, удастся ли мне окончательно выбраться. — Он сорвал верх укрывавшего его одеяла, попробовал отшвырнуть, но силы оставили его. — Вот видите?