Окаянные - Белоусов Вячеслав Павлович. Страница 7

Саволайнен не смел шевельнуться. Каждой фразой, казалось, начальник стегал его, словно кнутом.

Бывали случаи, когда, напиваясь в одиночестве, Ягода пускался в вольные философствования, но чтобы при нём он касался взаимоотношений персон такого высокого ранга, давал им нелестные характеристики, явно иронизируя и издеваясь, слышать ему довелось впервые.

От чрезмерно высокой ноты в последней фразе с горлом Ягоды что-то приключилось, он захрипел, закашлялся, схватился за грудки.

— Воды! — с запозданием бросился было финн к дверям.

— Куда?! — остановил его хриплый окрик; Ягода потянулся к бутылке.

Сделав глоток-другой, с удовольствием облизал губы, смахнул выступившие слёзы с ресниц и, аккуратно наполнив рюмку коньяком, узрел, наконец, маячившего перед ним курьера. Выражение, не успевшее слететь с лица Саволайнена, смутило его на мгновение и, словно опомнившись, он вернулся к разговору о заинтересовавшем его Штоколове:

— Про Файку Каплан матросик наш, конечно, загнул. Сбросил тебе наживку. Клюнешь ли. Теперь жди посерьёзнее и будь начеку.

Саволайнена не удивило такое быстрое перевоплощение начальника к возврату от пьяных философствований и рассуждений до оценки конкретных событий, он не раз уже наблюдал подобное, поэтому старался держать ухо востро.

— Помни главное, — продолжал Ягода, сунувшись в портсигар за папиросой. — Этот паршивец Штоколов нам не враг. Но противник! — Он поднял вверх палец и поводил им со значением. — Наиграется товарищ Менжинский, успокоится и остынет. Что-то или кто-то качнул его не в ту сторону, вот он и подпустил нам матросика. Филозова Пал Палыча не забыл?

— Ну как же! Где он?

— Филозов — наш человек был. Вот его и убрали. На Дальнем Востоке теперь боевой товарищ. С повышением пошёл. Единственное, что я для него мог сделать. Там давно неспокойно. Укрепляет Филозов местные наши органы.

— Я рад за него. А то ведь ни слова.

— Порадуйся, порадуйся за дружка. Ему сейчас несладко, а вот за сменившим его приятелем приглядывай да лишнего ляпнуть оберегайся.

— Какой же он мне теперь приятель!

— Полно, полно. Не зарекайся никогда, Сава. Жизнь впереди пока большим туманом скрыта. Я вот сам до сих пор вникаю во всю эту кухню, и мне не совсем понятно, к какому берегу нашу лодку принесёт…

Он исподлобья метнул взгляд на курьера, взгляд вполне трезвого собеседника, не ожидавшего никакого ответа, и не смог скрыть звериной тоски в глазах.

— Стели мне на диване, Сава, — вдруг буркнул зло и потянулся к рюмке.

Финн долго копошился подле продавленного кожаного дивана и собирался уже было уходить, но от порога обернулся:

— Я форточку оставил приоткрытой, Генрих Гершенович, чтоб к утру и запаха не осталось. Так что вы накройтесь шинелью. Недолго и простыть.

— Учту, — кивнул Ягода, но взглядом удержал, будто неожиданно что-то вспомнил. — Ты вот что скажи… Про каких крыс кричал?.. Когда я палить стал, заорал ты благим матом так, что я на ногах не устоял.

— Мы оба со Штоколовым вбежали.

— Я как-то крыс в кабинете не замечал. Действительно, тебе видеть их приходилось или так?.. С перепуга?

Укладываться спать он явно не спешил и ждал ответа с явным интересом.

— Было дело.

— Неужели живых видел?

— Угу.

— Это как же понимать?! Да они мои сапоги сожрут, пока я дрыхнуть буду. И большие?

— Одна, так прямо!.. — Саволайнен ребром ладони отмерил по локоть на своей руке.

— И что ж ты молчал?

— Я коменданту плешь проел, а тот обрёхивается, что капканов подходящих не сыщет. Твердит, мол, в Питере крыс развелось столько, что по ночам на бродяг и попрошаек стаями нападают в подвалах. Как бешеные собаки!

— Ну, в подвалах — понятное дело. А у нас?! Да ещё в верхних кабинетах!

— Я сам этим займусь, Генрих Гершенович.

— И вот ещё я вспомнил. — Ягода, опрокинув рюмку, полез в портсигар за папиросой, долго копался в бумагах на столе в поисках спичек, наконец, закурив, выпустил струйку дыма над собой. — Филозов мне рассказывал про какие-то крики и стоны по ночам в коридорах. Ну я всё мимо ушей. Недосуг. Он же у нас, ты понимаешь… После Гражданской остатки контузии так и допекали его… Вот я и те инсинуации всерьёз не воспринимал. А тут как-то Буланов мне втирать ту же ахинею пытался. Ты что-нибудь такое слыхал?.. Раз уж мы о крысах, о нечисти разной с тобой…

— Я их завтра же, Генрих Гершенович. Они из "нутрянки" [23] сюда перекочевали. По дырам вентиляционным. — Саволайнен явно уходил от ответа.

— Я же тебя не про то.

— Слыхал я про те страсти, — помолчав, решился курьер. — Жутко было, не скрою. Но много брехни навалено.

— Ну-ну…

— Если с крыс начинать, то история их нашествия, говорят, аж до времён Николашки Кровавого зачалась.

— У нас в России вся нечисть с древности, — кривая усмешка исказила лицо Ягоды. — Однако у них, за границей, дерьма поболее. Валяй, просвещай сказками. Всё равно теперь уже не уснуть до утра.

— Да мне особенно и сказать нечего, — замялся финн. — Разное брешут злые языки.

— Начал — продолжай, — закинул ногу на ногу Ягода, блеснул иудейскими глазками и пустил струю дыма ему в лицо. — В слухах и брехне при желании можно отыскать много полезного, особенно для нашего брата.

— Сказки то или быль, только касаемо это великой нашей царицы Екатерины.

— Две их было, — усмехнувшись, кивнул Ягода. — Первая пьяницей немецкой прославилась и шлюхой отменной, а вторая тоже оттуда, только поумней и разбо-ристей в отношении нашего мужского пола. Но удержу не знала.

— Должно быть, она это и есть, вторая. Потому как, чтобы слухи о её грешках не разносились, создала она при себе тайную службу. Сыскари её выискивали отъявленных говорунов и доставляли в подвалы тюремные. За наветы, не опасные, но позорные, стегали плетьми. Пороли и мужиков, и баб, на чины и звания не смотрели — не опасались быть узнанными, с завязанными глазами привозили, а поутру гнали прочь. Те, кто познатней, с жалобами не высовывались, знали за какие грехи ответ держали. А отлавливали злоумышленников, то пытали их, после чего казнили. Без народа, без звона колоколов, без поповских отповедей. Там же земле придавали тела умерщвлённых. Творил все те пытки и казни верный слуга царицы, особый мастер сыскных дел. На что имел специальный секретный указ.

— Я и не думал, как складно ты умеешь, — не удержался от ироничной похвалы Ягода, потянувшись к бутылке. — Складно и занятно.

— На углу Мясницкой и Лубянки, будто бы та служба тайная находилась. Здание мрачное, люди тех мест боялись. Стороной обходили, потому как хотя пыточные и были в подвалах оборудованы, но вопли страдальцев по ночам доносились на волю.

— Живописуешь, Сава, увлёкся, — съязвил не сдерживаясь, Ягода. — Самого кошмары не мучают по ночам?

— Я что? — скривился финн. — Те, кто рассказывал, божились, что собственными ушами стоны те слыхали по ночам в коридорах нашей конторы.

— Это кто ж, которые божились? Среди наших, говоришь?!

Финн, сконфуженный и смутившийся, смолк.

— Чушь собачья! Думай, что болтаешь! Сколько лет прошло-то? Понимаешь? Не одно столетие, а ты мне про стоны загнул. Ты уж не верующий случаем?

Финн опустил голову.

— Чего молчишь? Мне можно.

— Крещён… как же… в малолетстве, а теперь… А стоны тех… говорят, не живых вовсе…

— Нет! Вы только его послушайте! — полоснул рукой воздух Ягода. — И это мой Сава! Мертвяки из подвалов по ночам у нас в коридорах шастают!

— Чушь, конечно, — выдавил из себя финн, — однако приказали рассказать, вот… я допытывался тоже, кто что слышал, видел… Спьяну, может, но один из наших как-то даже стрельбу открыл ночью в коридоре. Человек привиделся там, где его и быть не должно.

— Кто? Когда?

— Говорят, до нас ещё этот случай был. Чека только организовали.

— Понятно. Концов не найти. Иных уж нет, а те далече [24]. Круговая порука.