Sed libera nos a malo* (СИ) - "Violetblackish". Страница 2

Отец Гюстав почувствовал, как его кинуло сначала в жар, а потом сразу в холод. От напряженного вглядывания в маленькую фигуру у него заслезились глаза и, стоило ему сморгнуть, теплая капля потекла по щеке. Он зло оттер ее рукавом жесткой сутаны и, подхватив спадающую с запрокинутой головы шляпу, снова уставился под купол цирка. Он вглядывался в фигуру на канате, пытаясь найти изъяны, неправильности, огрехи и прочие доказательства того, что красота мальчишки — это порождение дьявола. Хотел различить то, что не видят другие. И он находил их, эти огрехи: выступающую косточку на ноге — результат длительных тренировок, дешевую ткань костюма, потекший грим на горячем, вспотевшем лбу, но это ничего не меняло. Его чресла уже налились греховным желанием. Он чувствовал натяжение каната, по которому скользила тонкая нога юноши, так, словно канатоходец шел по его напряженным нервам. Словно оттого, дойдет ли тот до другого края, зависело и то, что творилось сейчас с отцом Гюставом. А циркач все шел медленно и осторожно над пропастью — страховочного троса не было. На середине пути он вдруг остановился, и канат под его танцующей от напряжения стопой завибрировал. Публика ахнула и замерла. Мальчишка качнул длинным шестом, что держал для равновесия, и, выровняв корпус, упрямо пошел дальше, достигнув наконец спасительной площадки на другом конце каната.

Грянула музыка, взорвалась аплодисментами публика, на арену обрушился весь свет разом, а отец Гюстав, бормоча «Отче наш», подскочил как ужаленный и рванул к выходу, вознося хвалу Господу, что широкая мантия скрывает грех, который сотворил с ним прекрасный юнец. Почти бегом добрался он до своей скромной обители, сжимая руку в болезненно пульсирующем паху и бормоча слова молитвы. Не зажигая свечи, рухнул как подкошенный на жалобно ухнувшую кушетку и уставился на темный лик создателя на простеньком распятье. И к своему ужасу тут же нашел в чертах Иисуса сходство с давешним канатоходцем.

На следующий день на проповеди отец Гюстав блистал. Его грозный голос возносился к потолку и, оттолкнувшись от каменных сводов, плыл по душному от ладана воздуху.

— Дьявол может принимать разные обличья, — рокотал он. — Дьявол может явиться в виде скабрезных куплетов, в виде куска сладкого пирога в пост, неприличной книги или бродячего цирка! Дьявол скрывается от нас под толстым слоем грима и блесток, будит в наших душах грязные, развратные желания, — тут его голос предательски завибрировал, и он впился глазами в лица прихожан. Те лишь опускали взгляд на пол и судорожно зажатые между колен Библии. — Наша задача вовремя увидеть Дьявола и распознать! — воздел он руку вверх. — Сорвать с него маску и задавить в своей душе зародыши бесовского!

После проповеди отец Гюстав, удовлетворенно мурлыча весёлую песенку, прошел к себе и обессиленно прилег на кровать — вздремнуть. Он ощущал удовлетворение от содеянного и что-то вроде приятной усталости. Он был уверен, что достучался до душ своей паствы и сегодня в проклятый бродячий цирк пойти никто не решится. Он почти задремал, как вдруг до его уха долетел смех, да что там смех — наглый гогот. Никто из жителей Солантье не решился бы так бесшабашно хохотать, да еще и под окнами церкви. Его церкви.

Отец Гюстав подхватил полы рясы и на цыпочках подкрался к открытому окну, вытягивая по-цыплячьи шею. Картина, открывавшаяся его взору, повергла в ярость. Метрах в двадцати от церкви, прямо за оградой старого церковного кладбища, между двумя крепкими деревьями на высоте около полуметра над землей была натянута веревка и на ней балансировал молодой человек. Несмотря на то, что грима на лице его не было, длинные светлые волосы были завязаны на затылке и он был одет в одни только коротко подвёрнутые полотняные штаны, отец Гюстав узнал в нем вчерашнего канатоходца. Именно он заливался таким молодым и дерзким смехом, что проповедник от ярости сжал руки в кулаки и вонзил ногти в ладони. И не сразу разглядел второго мужчину, постарше и покрупнее — тот лежал в высокой траве, закинув руки за голову, и смотрел на юношу. Приметил его Гюстав только тогда, когда канатоходец со смехом спрыгнул с веревки и набросился на своего друга в шуточной борьбе. Схватка была недолгой — мужчина быстро скрутил нападавшего и подмял под себя, чтобы покрыть его лицо короткими страстными поцелуями.

Отец Гюстав замер у створки открытого окна. Циркачи были как на ладони, и из своего укрытия он прекрасно их видел. Он окаменел, глядя, как грубые сильные руки мужчины скользят по гладкой белой спине юноши, зарываются в его волосы, распускают, ерошат их. Как он притягивает того еще ближе, словно хочет впечатать в себя. В мгновение ока юноша оказался без своих коротких штанов и призывно вытянулся на траве. Отец Гюстав с ужасом понял, что ничего не остановит их сейчас, что они попросту ничего не видят, ослепленные страстью, они будут совокупляться прямо на земле, как животные, для которых секс — это инстинкт, а не таинство для зачатия детей. Что для них нет ничего естественнее, чем утолить свою похоть тогда и там, где она захлестнула их. Эти оба и вели себя как звери: мужчина уже рывком перевернул заливающегося хохотом юношу на живот, поддернул его, рывком стащив с себя бриджи, и одним долгим движением вогнал в юношу член, одновременно выгибая его к себе. Теперь они оба были лицом к отцу Гюставу, и на этих лицах мука нетерпения мешалась с наслаждением. Что уж говорить о звуках. Мерзких пошлых звуках совокупления, которые доносились до ушей отца Гюстава: стоны, вскрики, влажные шлепки бедер о поджарую тощую задницу юноши. И как только его анус вместил такого здоровяка?! Мужчина брал его, размашисто двигаясь, грубо вбиваясь, видимо давно растянув юнца под себя, а тот только сильнее прогибался и призывнее стонал. И уже второй раз за сутки чресла отца Гюстава отреагировали на возмутительное зрелище движением вверх, приводя священника в ужас. Он невольно сжал руками створку окна, и та предательски заскрипела. Любовники замерли на секунду и одновременно вскинули головы в сторону звука. Отец Гюстав буквально рухнул на пол, дабы не быть уличенным в подглядывании, и на карачках пополз к кровати. Но все же он не мог не заметить, что в тот короткий миг, что их глаза встретились, юный канатоходец показал Гюставу острый розовый язык. Священнослужитель, все так же стоя на коленях, сложил руки замком и горячо зашептал:

— Pater noster, qui es in caelis;

sanctificetur nomen tuum;

adveniat regnum tuum…

…et ne nos inducas in tentationem;

sed libera nos a malo. Amen.**

Он молился истово, взывая Господа о милосердии, и просил укрепить его веру до тех пор, пока яростно стучащее сердце не успокоилось, а мужское достоинство не пришло в должное его сану состояние покоя. Времени прошло прилично и за окном было тихо. Отец Гюстав аккуратно выглянул в окно, но все было спокойно. Лишь высокая зеленая трава выглядела слегка примятой там, где некоторое время назад сплетались два тела. Отец Гюстав оттер испарину со лба, перегнулся через подоконник и смачно сплюнул, попав при этом на стертую могильную плиту.

С того самого дня отец Гюстав вступил в священную войну с бродячим цирком. Он лично приходил на каждое вечернее представление и высматривал горожан в зрительном зале. Он ничего не говорил и не предавал анафеме. Он просто сидел в первом ряду с мрачным видом и сверлил взглядом лица нерадивых жителей Солантье до тех пор, пока у тех не сдавали нервы и они не сбегали, ежась и пряча глаза. Веселье мало-помалу сходило на нет, а кресла пустели раньше времени, и только отец Гюстав высиживал все представление, чтобы лицом к лицу встретиться со своим главным врагом — Дьяволом в человеческом обличии — бесстрашным канатоходцем. Его номер был гвоздём программы и шел ближе к концу. Отец Гюстав ел юного циркача глазами так, словно старался прожечь в нем дырку. Он вкладывал в этот взгляд всю ненависть. Именно этот юный мальчик стал для него сосредоточением всего греха и порока, что Гюстав способен был найти в бродячем цирке. Именно при появлении фигуры в серебристом трико в свете прожекторов в душе у отца Гюстава начинала клокотать праведная ненависть. Именно он напоминал об унижении и искушении вожделением, которые были проиграны вчистую. Особенно когда священник вспоминал примятую за кладбищенской оградой траву и два сплетенных тела на ней и тот факт, что как ни старается, не может отогнать от себя греховное видение. И последний факт делал отца Гюстава воистину неутомимым. Заставлял каждое утро обрушивать на горожан пламенные проповеди, заглядывать в их склоненные над молитвенниками лица, и каждый вечер спешить под аляповатые своды шапито, где запах жженой карамели мешался с запахом опилок и лошадиным потом, и сидеть в первом ряду каменным изваянием.