Красное Село. Страницы истории - Пежемский Вячеслав Гелиевич. Страница 49
Горнист на гауптвахте играл повестку.
Все больше и слышнее становились голоса в бараке. В кавалерийском училище красиво играла труба утреннюю зорю. Ей отвечали из конюшен лошади дружным ржанием. От барака потянулась длинная, еще не яркая тень. Солнце взошло.
Лагерный день наступил» [67].
Завершив описание всей разнообразной деятельности солдат и офицеров на маневрах, стоит заглянуть «внутрь» лагеря, познакомиться с бытом, увлечениями, жизнью тех людей, что составили славу Российской гвардии. Нужно отметить, что историки последние годы все больше и больше обращаются к бытовым картинам, справедливо считая, что войны, социальные конфликты, смена властителей – это далеко не вся история. Эта сфера новых интересов получила название «истории повседневности». В ней, в этой, казалось бы, обычной человеческой жизни, как в зеркале, отражаются тенденции развития всего государства. А иногда «снизу», из быта, из стратегий успеха или выживания конкретного человека или группы людей вырастают значимые социальные явления – революции, контрреволюции, общественные движения. Поэтому, несомненно, нам стоит обратиться к быту и жизни гвардейского лагеря, тем более что воспоминания, оставленные участниками маневров, в большей части посвящены именно им и предоставляют много материала для размышлений и наблюдений. Именно по такой схеме – сначала фрагмент воспоминаний, а потом комментарии к нему, мы и построим наш рассказ о быте красносельских лагерей.
Офицеры императорской конной гвардии за игрой в карты во время маневров в Красном Селе в 1912 г.
Яркое описание быта пажеского корпуса в лагере оставил О. А. Хазин:
«Мы жили дружно со всеми училищами, за исключением Павловского пехотного. Со времен давным-давно забытых, антагонизм между пажами и павлонами традиционно передавался из поколения в поколение. Они нас презрительно называли „пижами“ и „шаркунами“, а мы их „павло-нами“ и другими менее благозвучными именами. Их было 600–700 человек, нас всего 60–70. Физическая сила явно была на их стороне и, пользуясь ею, они часто притесняли нас. Много было столкновений с павлонами, и главной ареной этих столкновений являлось Дудергофское озеро. Если во время катания в нашей единственной лодке мы не были начеку, то могли быть уверены, что она очень быстро будет окружена многочисленными лодками павлонов и перевернута в воду со всеми сидящими в ней пажами. Мы мстили их грубой силе как могли. Павлоны, идя на стрельбище, должны были пересечь парадную линейку у нашего барака и пройти по дороге, отделяющей нас от Лейб-гвардии Финляндского полка. Как только раздавался крик дневального: „Павлонов несут!“, мы были готовы к их встрече. Если они шли под командой офицера, то – увы, для нас все проходило спокойно. Если же офицера не было, то мы вооружались всевозможными причудливыми медицинскими аппаратами, в том числе огромным, специально для этого заготовленным пульверизатором. Пропустив павлонов через переднюю линейку, мы, предшествуя и следуя за ними, „дезинфекцировали“ какой-то невероятно плохо пахнущей жидкостью дорогу их прохождения. Великолепно дисциплинированные и во всех отношениях блестящие павлоны, свято сохраняя неприкосновенность своего строя, ничем не могли реагировать против наших выходок, и только их озлобленные взгляды высказывали их душевное состояние.
Когда наши отношения с павлонами обострялись настолько, что рисковали вылиться наружу и впутать в наши „семейные дела“ начальство, мы взаимно искали исхода к успокоению темпераментов. Таков был случай во время инструментальных съемок в 1912 г. Павлоны стали вытаскивать наши триангуляционные вехи и переставлять их на другие места. Мы, конечно, не остались в долгу и последовали их примеру. Такое положение вещей не могло продолжаться, так как оно лишало возможности как нас, так и павлонов продолжать съемки и отозвалось бы весьма плачевно на наших учебных успехах. Инцидент, к счастью для обеих сторон, был скоро улажен. Наш фельдфебель Безобразов и фельдфебель павлонов встретились где-то на нейтральной почве и пришли к соглашению, по которому павлоны обещали сохранять неприкосновенность наших вех, а мы, со своей стороны, обещали не „дезинфекцировать“ дороги при их прохождении мимо нашего барака. Компромисс этот строго сохранялся, но это не мешало тому, что потопление нашей лодки продолжалось, как и раньше, а мы вместо „дезинфекции“ нашли много других каверз, чтобы изводить павлонов. Так, например, мы завели огромные монокли на широких желтых лентах, подзорные трубы и бинокли не меньших размеров (приобретенные у Пето на Караванной), через которые мы свысока смотрели на павлонов при их прохождении мимо нашего барака. К сожалению, некоторые из наших каверз были лишены остроумия и иногда выходили из рамок приличия. Подчеркну, что наш антагонизм с павлонами был основан на традиционных, а не на личных чувствах, и являлся исключительно „групповой“, а не стихийной необходимостью. Единичных павлонов мы не затрагивали, так же как и они не затрагивали единичных пажей. Юнкер Павловского училища производящий, например, съемки на нашем лагерном участке, считался нашим гостем, и мы всегда приглашали его как в наш барак, так и к нашему обеду или завтраку.
Во время съемок мы пользовались довольно большой свободой. После утренней молитвы и переклички мы собирались в столовой для раннего завтрака. Со дня выступления в лагерь казна отпускала нам только чай, кофе, какао, сахар и по одному горячему блюду к обеду и завтраку. Поэтому нам представлялась возможность официально дополнять наш скудный казенный рацион собственными средствами. Каждый класс разбивался по собственному выбору на артели человек по 10–12 в каждой. Из этого числа каждая артель выбирала своего заведующего, обязанности которого заключались в снабжении нас всевозможными кулинарными деликатесами. Каждая артель старалась превзойти другую в тонкостях своих гастрономических вкусов, и потому при месячных расчетах наш пай намного превышал заранее установленную плату в 15–20 руб. в месяц. Для удобства в этих случаях мы забывали наши неограниченные аппетиты и капризные требования и, ни чем не стесняясь, обвиняли заведывающего артелью в его хозяйственных неспособностях. Последнему ничего другого не оставалось делать, как покрыть из собственного кармана недоимку или, во всяком случае, часть ее. Это было необходимой лептой за „честь“ быть нашим артельщиком. Ввиду этого своеобразного положения, последние выбирались только из имущих и из таких, которые не очень сопротивлялись остальным членам артели.
Заведующим нашей артелью был Дмитрий Ахлестышев, по прозвищу „Хлестаков“. В течение трех лагерных сезонов он исполнял эту обязанность, и мы не могли пожаловаться на наш выбор.
Казарма в Авангардном лагере. Из альбома Николаевского военного училища
После завтрака мы отправлялись на свои участки, как и когда хотели. На ближние участки шли пешком, а на более дальние ехали или на извозчиках, или на подводах. Если была скверная погода, мы по желанию могли оставаться в бараке. Все, что от нас требовалось, – это выполнение съемки в назначенный срок, а как мы подразделяли время для нашей работы, мало интересовало наше начальство.
Скорее для проформы и весьма редко нас посещали на участках курсовые офицеры и наш профессор топографии подполковник Орлов, по прозвищу „Алеха“. Для проверки наших знаний постоянным и неизменным последнего был: „Укажите ваше сегодняшнее место нуля (техническое выражение)“. Если начальство не находило нас на наших участках, это оставалось без последствий.
Наш участок лежал верстах в 2–3-х к востоку от Дудергофа, который в мае месяце еще пустовал. Сезон дачников и „жуков“ (дам легкого поведения) начинался только в июне, по пребыванию полков гвардии в лагерь.