Испанская дочь - Хьюс Лорена. Страница 2

– Какое несчастье, – вымолвил он наконец. – У нас тут ничего об этом не слышали. Примите мои соболезнования, сеньор.

Я кивнула.

– Вы не поможете мне с чемоданом? – сказала я скорее повелительным тоном, а не прося об услуге. Мужчины не просят – мужчины отдают распоряжения.

Аквилино ухватил ручку с другого конца чемодана, и вместе мы понесли его на другую сторону улицы. Чемодан был тяжеленным, как дохлый мул, но я не могла допустить, чтобы адвокат заметил, насколько «дон Кристобаль» слаб. К тому времени, как мы дошли до автомобиля, я уже тяжело дышала, а лицо и подмышки были мокрыми от пота. Неудивительно, что мужчины все время потеют!

Наконец Аквилино опустил свой конец чемодана возле блестящего черного «Форда Model T». У себя в городе я мало знала людей, которые имели машину, а уж тем более – иностранной марки. Я даже представить не могла, чтобы в таком месте, которое Кристобаль обычно называл «землями дикарей», мог оказаться столь современный транспорт. Этот Аквилино, надо думать, неплохо зарабатывал адвокатскими услугами, или же он был из тех ушлых господ, что умеют находить дополнительные способы сколачивать себе состояние: некоторые особые одолжения там-сям или возможность приложиться к чужому наследству – как своего рода мзда, если угодно. Или, быть может, он просто сам происходил из зажиточной семьи.

Мне всего пару раз в жизни довелось кататься на автомобиле. В родной моей Севилье я повсюду ходила пешком. Однако когда я ездила в Мадрид выяснить насчет просроченного патента на изобретение моей бабушки – ее потрясающую, уникальную обжарочную машину для какао-бобов, – я ездила в таком же точно авто. Разве что у Аквилино сиденья были мягче. Или, возможно, во мне сейчас сказывалась накопившаяся усталость.

Нажав на рычажок возле руля, Аквилино решительно сообщил мне, что если у меня нет иных договоренностей, то эту ночь я проведу в его доме. А утром мы немедленно отправимся в Винсес, дабы «ознакомиться с завещанием дона Арманда». Произнося эти слова, адвокат отчего-то избегал глядеть мне в глаза.

Я тут же вспомнила его слова из письма (я столько раз их перечитывала, что запомнила наизусть): «Как одному из наследников по завещанию, Вам надлежит приехать в Эквадор и принять во владение Вашу долю отцовской собственности или же назначить полномочного представителя, способного продать или передать в дар имущество от Вашего имени».

Как одному из наследников.

Это заставило меня задуматься. Я никогда не слышала, чтобы у моего отца имелись другие дети. Впрочем, с мужчинами ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Меня нисколько не должен был удивить тот факт, что он завел здесь другую семью. В конце концов, мою мать он покинул двадцать пять лет назад, умчавшись навстречу своей мечте о собственной плантации какао в Эквадоре. Он просто неизбежно должен был найти здесь другую женщину, готовую разделить с ним ложе. И случившееся на пароходе не оставляло ни малейших сомнений в том, что кто-то был сильно не рад моему предстоящему приезду. Вопрос только – кто?

По пути Аквилино стал расспрашивать меня о подробностях кончины Марии Пурификасьон, огорченно качая головой и в искреннем разочаровании то и дело прицокивая. Говорить о собственной смерти, слышать, как раз за разом повторяют мое имя как отошедшей в мир иной, – все это представлялось мне чем-то абсурдным. От несправедливости случившегося мне хотелось отчаянно завопить, потребовать объяснений от имени Кристобаля. Но вместо этого приходилось стоически играть взятую на себя роль. Необходимо было, чтобы адвокат поверил, будто я – это мой муж.

Я с любопытством рассматривала виды за окном машины. Гуаякиль оказался совсем не тем захолустным селением, каким я это место представляла, и даже куда современнее многих городков у нас в Андалусии. Мы проехали вдоль реки (Гуаяс, как сообщил мне Аквилино), к живописному жилому району, протянувшемуся у подножия высокого холма, с колониальными домами, усеянными несметным числом цветочных горшков на балкончиках и у дверей. Адвокат сказал, что называется этот район Лас-Пеньяс, а сам холм – Санта-Ана. Извилистые, мощенные булыжником улочки сразу напомнили мне маленькие городки в окрестностях Севильи. И только сейчас – впервые с того момента, как я покинула родину, я внезапно со всей остротой осознала, что могу никогда больше туда не вернуться. Но еще более разрывала душу мысль, что Кристобаль никогда уже вместе со мной не познакомится с этими новыми краями. Я с горечью поглядела на свою ладонь, словно осиротевшую без тепла его руки.

С острым ощущением урезанности, неполноты…

Вскоре мы припарковались перед светло-голубым особняком с дверью из красного дерева и зашли внутрь. По всей видимости, Аквилино был холостяком – в гостиной у него не было и намека на женское присутствие. Ни цветов, ни фарфоровых безделушек, ни салфеток с вышивкой. Вместо этого на стенах висели старые унылые пейзажи, а всякого входящего встречала скульптура датского дога в натуральную величину.

Стоило нам ступить в гостиную, как в дальней ее стене открылась дверь и появилась девушка с пышными рыжевато-каштановыми кудрями, вытирающая руки о фартук цвета лайма. Платье на ней было настолько свободным, что совершенно скрывало фигуру.

– Ланч накрыт, patrón [6], – сказала она задушевным голосом.

– Gracias [7], Майра, – ответил адвокат.

Стол в обеденной комнате показался мне слишком большим для одного лишь хозяина дома. Я устремила взгляд на ожидающие нас живописные блюда. Девушка, которую адвокат назвал Майрой, приготовила нам жареного морского окуня, рис с кальмаром и жареные ломтики плантанов [8], которые, как я потом услышала, оба именовали patacones.

На прошлой неделе на корабле я редко когда выходила к трапезе: после пережитого на «Андах» кошмара еда мне просто не лезла в горло. Но сегодня я чувствовала себя голодной как волк.

Аквилино жестом пригласил меня сесть и занял место во главе стола, а Майра принялась нам прислуживать. И хотя у меня вызывала немалое любопытство личность адвоката, я ни о чем не стала его расспрашивать. Боялась, что стоит мне заговорить, и он тут же раскроет мой секрет. Потому я старалась быть по возможности немногословной, лишь односложными репликами отзываясь на вопросы служанки и предпочитая, насколько это было уместно, в ответ кивать и качать головой. Похоже, Аквилино это вполне даже устраивало. Как и мой муж, он был неразговорчив.

А еще у меня в последнее время вошло в привычку часто покашливать, чтобы голос звучал более хрипло.

– Вы хорошо себя чувствуете, мистер Бальбоа?

«Отлично! Адвокат начинает опасаться, что муж погибшей тоже подхватил инфекцию».

– Да, благодарю вас.

Я полностью сосредоточилась на еде. Как ни странно, но решение выдавать себя за мужчину дало мне изрядную свободу, которой я не ведала прежде. Будучи женщиной и владелицей единственного в моем городке шоколадного кафе, я всегда старалась быть во всеобщих глазах неутомимой радушной хозяйкой. Главную свою задачу я видела в том, чтобы мои гости чувствовали себя легко и комфортно. Я примиряла тех, у кого в компании возникали шумные разногласия. Старалась предугадывать желания своих клиентов («Не желаете еще вина?» или «Еще пару ломтиков шоколада?») или разреживать неуютное молчание за чьим-то столиком. Но сегодня я вольна была просто наслаждаться пищей, не оглядываясь поминутно через плечо, дабы убедиться, что никто в зале не тоскует перед пустой тарелкой.

– Погодите, попробуете еще, как Майра готовит dulce de higos [9], – похвастался в конце обеда адвокат. – Она их собирает на заднем дворе.

Вскоре Майра поставила передо мною вазочку. При виде варенья из инжира с темным густым сиропом рот у меня наполнился слюной. Отдельно на блюдечке был подан ломтик белого сыра.