Кольцо с шипами Карина Рейн (СИ) - Рейн Карина. Страница 11

Вообще у меня уже в печёнках сидят все эти подготовки; хочется просто перешагнуть финишную черту и наконец-то отдышаться.

Весь следующий день перед свадьбой я провожу в нашем отреставрированном доме, чтобы привести мысли в порядок и вспомнить, ради чего я всё это делаю; почему дом снова был похож на начищенный до блеска бриллиант, а я выхожу замуж за человека, которого едва знаю. А всё потому, что за прошедший месяц я, кажется, стала забывать, что я не Золушка, которую прекрасный Принц спас от злой мачехи; Демид не герой моей сказки, и наша с ним свадьба — не результат чистой и светлой любви, но за четыре недели я стала всё меньше придавать этому значения.

Я как-то слишком быстро и незаметно начала поддаваться его чарам.

Иногда мне казалось, что Демид тоже забывает о том, каким именно образом сделал мне предложение; изредка мне удаётся перехватить такое странное выражение его лица — заботливое, что ли — которое растворяется тут же, потому что его заметили. Пригожин меняет тему разговора или оставляет меня наедине с моей растерянностью, когда понимает, что ведёт себя со мной слишком мягко — будто выбивается из графика, в котором по расписанию лишь апатия и чувство собственного превосходства над остальными.

И надо мной в частности.

После свадьбы у меня не будет возможности заново узнать этот дом, в котором прошла вся моя жизнь, потому что Демид хочет забрать меня в свои городские апартаменты; у нас с ним даже толком медового месяца не будет, потому что Пригожина ждёт много работы, но это даже к лучшему: он не горит желанием узнать меня, а мне тем более не нужно таких проблем.

Было бы лучше, если бы мы были просто друзьями, но такой вариант вряд ли возможен.

Подхожу к большому окну во всю стену, которого раньше не было в моей комнате, и из которого теперь виден небольшой пруд на заднем дворе; осторожно прислоняюсь лбом к прохладному стеклу, которое слегка остужает моё полыхающее лицо, а тишина успокаивает разбушевавшиеся нервы. Очень хочется отмотать время назад и удержать папу от того похода в карточный клуб, чтобы они с Демидом никогда не встретились, но теперь уже ничего не поделаешь.

Однажды ты просто смиряешься с настоящим, принимаешь решения, а затем живёшь с их последствиями.

Почти весь день я провела на втором этаже, потому что на первом царили шум и суета: флористы и декораторы украшали комнаты к торжеству, повара колдовали над блюдами и закусками, музыканты утверждали окончательный вариант рассадки и репетировали. Но в доме теперь была безукоризненная звукоизоляция: всю симфонию посторонних звуков я слышала лишь, когда выходила в коридор.

Так что обстановка вполне благоприятствовала одиночеству.

К вечеру Герман Феликсович привёз моё платье и вуалетку из фатина; мы очень долго спорили, какой должна быть фата, но мне не хотелось чего-то длинного и тяжёлого из-за жары, так что портной пошёл мне на уступку.

Спать я ушла в комнату для гостей, потому что в моей собственной спальне мне теперь было некомфортно: едва взгляд падал на двуспальную кровать, как мысли сразу сворачивали не в то русло, и мне приходилось прощаться с покоем, который в последние сутки итак был в дефиците. Я не знала, что придумать, чтобы избежать первой брачной ночи, которая с каждой минутой пугала меня всё больше — я попросту не могла предстать перед малознакомым человеком «в чём мать родила».

Постель кажется мне жёсткой, холодной и неуютной; полночи я верчусь, чувствуя себя принцессой на горошине, а потом понимаю, что спать уже нет смысла, и завтра я, скорее всего, буду жалеть о том, что не использовала свою последнюю свободную ночь, чтобы как следует выспаться.

Боюсь, теперь долго не придётся.

Ближе к утру меня внезапно накрывает апатия — должно быть, сбой в организме; я спокойно позволяю визажисту наложить на моё лицо непростительное количество косметики, в которой не вижу смысла, а парикмахеру — сделать сложную высокую причёску, которую можно было распустить, вытащив одну-единственную шпильку, и это радовало: после целого дня с гнездом из начёсов, локонов, косичек и лака голова наверняка будет немилосердно болеть.

— Это очень хорошая водостойкая тушь, если вздумаете плакать, — с улыбкой и гордостью информирует визажист — так обычно родители хвастаются достижениями ребёнка. — И очень качественная помада — она не сотрётся даже после тысячного поцелуя.

Краснею на такое замечание, понимая, что наверно это и ждёт меня на сегодняшней церемонии: тысяча поцелуев, чтобы доказать всем, насколько «настоящие» и «искренние» у нас чувства друг к другу.

В платье втискиваюсь сама, хмуро отметив, что оно за ночь стало свободнее — или мне просто показалось? — отказавшись от помощи: я ещё в состоянии одеться самостоятельно. Обуваю безупречно-белые лодочки и всматриваюсь в зеркало, где передо мной предстаёт девушка, в которой я с ужасом не могу отыскать ни единой знакомой чёрточки — будто смотрела на свою жутковатую бездушную копию. Да, я стала красивее, женственней и — не знаю — статуснее, но это и приблизительно не было тем, к чему я стремилась. Мне нужны были свобода и независимость — и именно этого я лишалась, выходя замуж за Демида.

К слову сказать, едва я подумала о нём, как дверь без стука распахнулась, и в комнате появился Пригожин; мне сразу стало как-то тяжело дышать, потому что до воспалённого мозга наконец дошло, что всё происходит взаправду, и я действительно выхожу замуж. Интуитивно чувствую, как кровь отхлынула от лица и устремилась куда-то поближе к сердцу; наверно, этого не мог скрыть даже искусный макияж, потому что Демид в мгновение ока оказался рядом и крепко обвил мою талию руками.

— Оставьте нас, — резко командует мужчина, и через секунду две девушки, что помогали мне подготовиться, просто испаряются.

— Кажется, я сейчас упаду в обморок, — вяло выдавливаю и цепляюсь пальцами на рукава его свадебного пиджака.

— Ну вот, опять говоришь какую-то ерунду, — закатывает глаза жених. — Все невесты в день свадьбы волнуются, это нормально.

— А как насчёт тебя? — отчаянно пытаюсь остаться в сознании и опереться на какую-нибудь сильную эмоцию. Гнев бы сейчас был очень кстати, но Демид, как специально, не даёт ни единого повода. — Не похоже, чтобы ты волновался, а ведь для тебя это тоже важный день.

— Ну, я ведь мужчина, — самодовольно фыркает. — Не в моём стиле поддаваться минутным слабостям; к тому же, я наконец-то увидел твоё платье, и оно мне очень нравится — сразу тянет помечтать.

— И о чём же? — часто дышу, чтобы отгородиться от накатившей слабости.

— О том, как сниму его с тебя через несколько часов.

Такое откровенное признание заставляет меня покраснеть с головы до ног; кровообращение моментально восстанавливается, и я чувствую себя лучше.

— Вот видишь, всё не так страшно, — ухмыляется, а я смотрю на будущего мужа с благодарностью: пусть и в своей откровенной манере, но он всё же помог вернуть мне самообладание. — Тебе очень идёт такой смущённый румянец. И знаешь, я думаю, будет лучше, если мы закрепим полученный результат.

Не успеваю спросить, что он имеет в виду, но Демид вместо слов использует действие: резко наклоняется и впивается в мои губы жадным поцелуем. От такого сумасшедшего напора я начисто забываю, как дышать, а в голове образуется стерильная пустота, которую вскоре заменяют электрические всполохи. А когда я прихожу в себя и решаю возмутиться его поведением, Демид так же неожиданно отстраняется.

— Будем считать, что это была генеральная репетиция, — тяжело дыша, отбивает моё немое возмущение. — Там, внизу, тебе нельзя будет увернуться от меня или как-то показать, что тебе это всё не по душе, и я не хочу, чтобы поцелуи стали для тебя испытанием. Я же вижу, что тебе нравится, так зачем пытаться это отрицать? Я ведь не иголки тебе под ногти собираюсь загонять — просто расслабься и получай удовольствие.

Ну, может в какой-то степени Демид и был прав: у меня есть всё, чего только можно хотеть, и скоро появится работа мечты; жених не ведёт себя со мной высокомерно — может, немного самодовольно и властно, но не жестоко — хотя мог бы — а я продолжаю вести себя как Карфаген под осадой Римской империи, и даже не знаю, почему.