Сборник забытой фантастики №7. Субспутник - Прэтт Флетчер. Страница 59

Побег или помощь кажутся невозможными. Тем не менее, я собираюсь вложить эту рукопись в машину времени, которая стоит наготове рядом со мной, и отправить ее обратно в тот период, который я покинул навсегда. Я повторяю свою надежду на то, что она попадет в руки образованных людей и что её содержание станет известно общественности. Может случиться так, что мы победим муравьев в неизбежной финальной битве между людьми и насекомыми. В таком случае мы снова попытаемся связаться с двадцатым веком. Если нет, то мы окончательно прощаемся с народом 1926 года.

Подпись: профессор Джон Рубенс, Рэймонд Бент."

Глава

. Что нужно сделать с этим документом?

Всемирно известный юрист закончил излагать невероятный документ. На мгновение в комнате воцарилась полная тишина. Наконец президент университета заговорил.

– Я полагаю, вы хотите получить наш совет относительно того, как распорядиться этим… этим…

– Совершенно верно, – ответил адвокат. – Я уверен, что это мистификация, и все же…

– И все же, – закончил доктор наук, – "есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!" Как сказал Гамлет!

Обычный доктор медицины кашлянул.

– Во всем этом деле есть что-то подозрительное, – сказал он, – что не наводит на размышления о нашем хозяине, чьему рассказу о том, как рукопись попала к нему в руки, я абсолютно верю. Возможно, кто-то пытается скрыть тот факт, что исчезли двадцать тысяч долларов. Но это тоже звучит неправдоподобно. Мой совет – заприте рукопись в сейф. Будет достаточно времени, чтобы опубликовать её содержание всему миру, если произойдут какие-нибудь странные события – например, в Южной Америке.

Пятеро других мужчин горячо одобрили этот план, и на этом вопрос исчерпался, за исключением того, что в Беркли, штат Калифорния, есть по крайней мере три человека, которые каждый день тщательно просматривают прессу в поисках любых странных новостей из Латинской Америки.

1928 год

Метод доктора Бриттлстоуна

Сэмюэл М. Серджент

Когда доктор Аро Бриттлстоун вошел в дверь моего кабинета, у меня было впечатление, что на меня бросился бык. Бриттлстоун был ростом на дюйм или два выше шести футов, ширококостный и крупно сложенный. Его скелет восхитил бы глаз специалиста по кости, по крайней мере, так я себе представлял по внешнему виду этого человека. В этой структуре было максимум мышц и минимум жира. Он весил больше двухсот фунтов, состоящих исключительно крепкие кости и мышцы. Он был человеком грубого телосложения, от огромных ступней до жестких черных волос, и в нем было некая развязанность, которая было лишь слегка завуалирована его образованием, его появлением в обществе, которое было выше его, и хорошим окружением, что способствовало его успеху. Упорным трудом и невероятными амбициями он приобрел непринужденность манер и псевдоутонченность, что было исключительно его заслугой.

Я никогда не встречал Бриттлстоуна до того дня, когда он вошел в мой кабинет без предварительной записи, протиснувшись мимо дежурного и целой палаты, полной моих пациентов. Но я слышал о нем задолго до этого, когда его санаторий в горах Мендалато приобрел некоторую известность и популярность, которые никогда не ослабевали и даже неуклонно росли. Сам он казался довольно искусным врачом, и многие, кто попадали под его опеку, были только рады сказать доброе слово в адрес санатория. Насколько я понял, он обслуживал чрезвычайно богатых людей, но у него всегда было определенное количество благотворительных коек, около десяти или двадцати. За шесть лет существования его санатория он, как я полагаю, отложил немалую сумму, он сохранил место в обществе, место, которое он добыл для себя исключительно силой и крупными расходами. Полагаю, в своем кругу он был известен как щедрый до расточительности. И все же я никогда не видел человека, который бы так жадно смотрел на деньги.

Утро, когда я встретил его, когда его огромная фигура замаячила в дверном проеме, обещало быть для меня особенно напряженным. Я раздраженно взглянул на его внезапное появление, но Бриттлстоун, по-видимому, не заметил моего отношения к нему.

– Доктор Стрэнг? – сердечно спросил он и его толстые губы раздвинулись в улыбке.

Он остановился прямо передо мной и посмотрел с высоты своего внушительного роста с сердечностью в маленьких глазах.

– Я Бриттлстоун из Хэппи-Лейн в Мендалатосе.

Удовлетворившись этим вступительным словом, и, очевидно, уверенный, что его имя мне знакомо, он протянул руку, которую даже тщательный уход не смог сделать привлекательной. После минутного колебания я пожал ему руку, пригласил сесть и стал вопросительно и не слишком радушно ждать, пока он поведает о цели своего появления. Он опустился в кресло, скрестил ноги и затянулся огромной черной сигарой. Это был единственный раз, когда я видел его без мантии воспитанного, настороженного достоинства, которое почти стало его неотъемлемой частью. Возможно, его впадение в грубое самодовольство при нашей первой встрече надолго повлияло на мое мнение о нем и затмило последующие впечатления, которые могли бы быть более приятными.

– Прекрасная нынче весна, не правда ли? – заметил он, очевидно, не торопясь излагать свою цель и не сознавая, что отнимает время, которое я мог бы наилучшим образом посвятить своей практике. После этого он небрежно болтал на несущественные темы, пока я не пришел в прекрасное настроение для убийства.

Но в этом человеке было что-то завораживающее, что почти примирило меня с потерянным временем и помешало мне резко прервать беседу. Его грубоватость, его огромная фигура и резкая грубость каждой черты лица составляли поразительный ансамбль с тем лоском, который он приобрел. Я особенно отметил его очень своеобразные глаза. Они были почти скрыты огромными нижними веками, пока не смотрели из маленьких щелочек, которые едва приоткрывали мертвенную радужку и тусклый свет зрачка. Его тщательно подстриженная черная борода была такой тонкой, что сквозь нее просвечивали очертания подбородка.

Бриттлстоун, пока он говорил, тоже изучал меня. У меня было ощущение, что из своих телесных нор эти тускло освещенные глаза тянутся ко мне, вбирая каждое впечатление обо мне и сохраняя его во внимательном, активном мозгу.

То ли впечатленный моим нетерпением, то ли отвергнутый моими односложными ответами, Бриттлстоун вскоре утратил свою непринужденность и явно смутился. Он резко поднялся.

– Что ж, доктор, боюсь, я отнял слишком много вашего драгоценного времени, и я смиренно приношу извинения, но когда я пришел сюда, чтобы повидаться с вами, у меня на уме было определенное предложение для вас. – он заколебался. – Это… ну, в этом действительно не было ничего жизненно важного, и вряд ли это оправдывало мое вторжение. Возможно, я предложу вам кое-что в другой раз. Возможно, я буду дома и скоро снова увижу вас как-нибудь.

– Договорились, – ответил я, пожимая ему руку.

Он постоял мгновение в нерешительности, казалось, собираясь что-то добавить, затем резко повернулся и вышел через боковую дверь. Я задумчиво смотрела на полупрозрачное стекло, когда его тень покинула его, и почувствовала себя несколько сбитым с толку и заинтересованным его визитом. Затем другие хлопоты отмели размышления по поводу этого разговора.

Я вспомнил об этом несколько дней спустя, когда меня призвали лечить одного из моих старейших и, безусловно, самых богатых пациентов, Джеймса Харта. Мистер Харт в течение последнего года страдал от расстройств пищеварения, и я неоднократно советовал ему лечь в санаторий, но безрезультатно. Он совершенно не был склонен прислушиваться к советам. На самом деле, он добился своего большого денежного успеха именно благодаря своему умению пренебрегать советами. Но если в финансовом мире он был вознагражден за независимость мышления, то в данном случае он дорого заплатил за то же самое.

Мне позвонили из дома Хартов. Я нашел Харта в постели, его лицо было довольно анемичным, глаза ввалились. Он слабо улыбнулся мне, и в его голосе прозвучали унылые нотки.