Дочь самурая. Трилогия (СИ) - Касаткин Олег Николаевич. Страница 105
13 ноября 1992 года
Константинополь
Патриархат
16 часов 40 минут
– В том и суть. А хорошему хозяину, отче, приходится думать, куда приспособить каждую палку и каждый камень. Все может сгодиться. Но, как я могу догадываться, – тут император поднялся с кресла и едва заметно потянулся, – тебе, монаху, не должна особо нравится идея о том, что церковную жизнь можно приблизить к обычному человеку? Ты-то, полагаю, всем доволен? Но, как умный человек, ты все же должен понимать, что все очень и очень неблагополучно.
– Государь, уверяю тебя, что мне, даже как монаху, нравится далеко не все, – задумчиво ответил патриарх Константинопольский Максим. – Но с переменами нужно быть очень осторожным. Великим державам приличествуют многие достоинства, не то чтобы непременные все сразу, но в совокупности слагающиеся в величие. Большое государство не живёт без большого стиля. Как не живёт без него попросту успешное или претендующее даже не на успех – на долгое существование. Если царства не погибают в бою, то гибнут оттого, что их не уважают подданные.
Большой государственный стиль – это линия, от которой отсчитываются координаты всей остальной принятой в обществе эстетики. Праздничная одежда дворовых, конечно, беднее и аляповатее парадного костюма барина, но если барин вечно имеет вид, средний между Ноздрёвым и Плюшкиным, ни на Страстной, ни на Пасхе благолепия в доме не жди.
Большой государственный стиль – это очарование самой идеей государственности, утверждающее радостную верность национальному и утешающее, примиряя с несовершенством воплощения. Се форма, от коей бессмысленно требовать полного соответствия содержанию, но сама она довершает это содержание.
Не менее важно и самопредставление от противного. И это противное – опять же образ Рима.
Франция была любимой дочерью католической Церкви, первая католическая держава после впадшего в ничтожество Рима. Революции убили душу Франции и она исчезла.
Германия, в свою очередь, – настоящая, ожившая в новой плоти суровая Римская империя, не чета ветхому италийскому Риму. Никому, по мнению немцев, не дано так постичь вершины греческого и римского духа, как им самим. Той Германии уже нет, как нет и той Австрии, они обе сгорели в огне революции 1920, но нынешняя Германия светится отражение тех бюргерского и творческого начал, которые взросли на почве самостояния Священной Римской империи германской нации.
Британия, при всей своей самодостаточности, – вполне себе альтернатива Римской республике, Рим, не изгонявший надолго царей. Но то что сотворили ее правители говорит о том что скоро и она исчезнет навсегда.
Итальянское королевство – новый Город, построенный поверх легендарного, более не правящего миром.
Испания из второй Римской империи, построенной на новом месте и так же рассыпавшейся, осталась альтернативным Городом и образцом для других Городов.
Россия неся в себе римский стержень, стала подлинным Третьим Римом и он должен превзойти первые два.
Однако, вспоминая, как европейские государи и рыцари и ренессанса сравнивали себя с Карлом Великим и Роландом, мы не глумимся над тем, что они-де по невежеству стремились вернуться в медвежье средневековье, да и сами были неровня нам, чистеньким и просвещённым. Мы понимаем, что они брали за идеал своей мирской жизни общие очертания великой эпохи и те детали, что, видимо, не случайно сохранились, оплодотворяя творческое воображение. Ищущие в Риме образец берут за основу не рабство и узаконенное неравенство, не хищничество и подобострастие, не застой, восторжествовавший в замкнувшейся системе, не беспощадную ревность к ближним и не слабость перед лицом новых внешних сил. Они понимают несовершенство человеческой природы и превратность судьбы. Рим велик для них ещё и тем, что вместе с Библией вводит слабого человека и прозаическое общество в вечность временных лет, во вселенское пространство спора враждующих начал.
России как новому воплощению Рима принадлежит весь Рим, от Энея до Константина XI, и распоряжаться им она вольна к лучшему расположению духа – ведь никому не придёт в голову сомневаться, прилично ли немцам и другим европейцам вдохновляться далёкой историей, если в ней была и трусость перед норманнами, и бессилие перед англичанами, и высокомерие королей, и подлость революции.
Вопрос в акцентуации. Думается, после всего пережитого, и в преддверии выхода нашей цивилизации из того уютного домашнего домика, где мы жили тысячелетия, России следует обратиться к образу борящегося со стихией христианского Рима и представить, каков он был бы, если бы выдерживал все удары.
Так, после классицизма, ампира, николаевского классицизма, переходящего в тоновский неовизантизм, византийского элемента в русском стиле, модерна, нового ампира и русской готики начала и конца 30-х с последующим за ней новым классицизмом новое архитектурное слово напрашивается в неороманском средиземноморском стиле.
Я буду надеяться, что храмы в неороманском стиле будут освещены не только светом нашего Солнца, но и светом чужих звезд.
Патриарх замолк а император вдруг вспомнил что до того как избрать стезю священства преподобный Максим – в миру Иван Спирович Паниакос из Одессы, считался самым многообещающим из молодых филосовов империи.
– Бесспорно. Но, что ты думаешь о проповедях митрополита Ираклийского Кирилла? – спросил вдруг император.
Патриарх покачал головой:
– Слишком быстро он поднимается. Боюсь, закружится голова…
– Хорошо, поглядим. Отдыхайте, Ваше Святейшество, а мне еще надо кое с кем встретиться.
Слегка поклонившись, император подошел к двери, но на пороге обернулся и внимательно посмотрел на патриарха.
– Я могу тебе чем-то помочь, святейший?
Но тот только покачал головой и устало прикрыл глаза.
Через час
Император лежал на влажном разогретом мраморе и рассматривал цветные стеклышки, вставленные в звездчатые окна высокого купола. Из одежды на нем было только белоснежное пушистое полотенце вокруг бедер, прикрывавшее ноги до колен. Омар прилег с другой стороны каменного восьмиугольника, головы друзей оказались близко, так что можно было вести тихую беседу. Если бы кто-нибудь в этот момент забрался на крышу бани и заглянул вниз, фигуры парильщиков напомнили бы ему стрелки часов, показывающих что-то около пяти: невысокий, весьма плотный левантиец – высокий, стройный и даже худощавый император…
– Хорошо у тебя! – пробормотал царь. – Главное, спокойно…
– Отдыхай, отдыхай, – отозвался Омар. – А повара пока потрудятся!
– Ты их особо-то не мучай, у меня еще часа три, не больше…
Имение, которое любил навещать император в редкие свободные часы, располагалось на самом острие Золотого Рога – там, где бухта мелела и суживалась, превращаясь в небольшую речку. Владения «Повелителя рыб», как часто называли хозяина, окружала невысокая живая изгородь, тянувшаяся почти на две мили. Здесь было все – дом, личная баня, гараж, аккуратная ферма и даже маленькая картинная галерея. Что и говорить, никто бы не признал сейчас в дородном и вальяжном Омаре Шарифе щуплого юношу, который сорок лет назад стоял на камнях Августеона в ожидании праздничного императорского выхода. По стародавнему обычаю представители городских «цехов» – если только это понятие еще имело право на существование – держали в руках образцы товаров, которыми могла гордиться Империя. Проще всех было кожевникам, чья продукция шла у туристов нарасхват: они несли на длинных шестах изящные сапожки и кошельки. Корабелы хвастались пластмассовыми и деревянными моделями катеров и скоростных паромов. Труднее было торговцам снедью: в толпе их подносы часто рассыпались, и растаскивались шустрыми мальчишками поэтому те, что побогаче, заказывали роскошные пластмассовые натюрморты, ярко раскрашенные и весьма аппетитного вида, но без вкуса и запаха. И весьма странно смотрелся в толпе «чревоугодников» смуглый молодой человек со сросшимися бровями и упрямым взглядом карих глаз, державший перед собой блюдо, источавшее ароматы жареной рыбы, зелени и лимона. Оно было уставлено картонными коробочками, и из каждой выглядывал хвост жареной ставридки, пучок зелени и краешек румяной булки. На коробочках красовалась надпись «Мега-Шар» на фоне голубого силуэта Константинополя. Соседи с удивлением косились на юношу, но каково же было их изумление, когда проходивший под шум музыки и гром хоров император Даниил вдруг повел носом, остановился и с интересом поглядел на Омара.