Девочка, Которая Выжила - Панюшкин Валерий Валерьевич. Страница 3

Аглая отвечала спокойно:

– Сегодня днем. Она зашла в деканат, чтобы переписаться в другую группу по английскому. А я не стала ее ждать, чтобы пойти вместе к метро. То есть подождала немножко, а потом подумала, что не последний же раз мы идем к метро. А это был последний раз.

Елисей подумал, что Аглая сейчас опять завоет, снял руку с руля, нашарил в темноте пальцы дочери, тонкие и холодные, как набор хирургических инструментов, сжал немножко и сказал:

– Бедный мой малыш.

– Знаешь, пап, – Елисей смотрел на дорогу, но по голосу слышал, что Аглая слегка улыбается, – меня уже лет десять бесило, что ты называешь меня малышом, а сегодня нравится. Хорошо, что ты меня нянчишь.

В скверике перед общежитием Института современных искусств имени Казимира Малевича, где училась Аглая, теперь было пусто. Скорая, полиция, зеваки – все разъехались. Но после них осталась как будто вытоптанная площадка, так что не было никаких сомнений, куда именно упала Нара. Елисей ожидал увидеть нарисованный мелом девичий силуэт на асфальте и обрывки красной или желтой ленты полицейского ограждения. Но ничего подобного. Только черное пятно почти засохшей крови. Аглая сначала отшатнулась, увидев его. Но потом собралась с силами, присела на корточки и погладила, как будто пытаясь убедиться, что лучшая ее подруга действительно начала становиться землей. Вдруг Аглая вскочила и побежала опрометью.

– Ты куда? – закричал Елисей и бросился следом.

После спортивной травмы десятилетней давности бегать он толком не мог. Подпрыгивал и переваливался, как утка. У него мелькнула мысль, что Аглая сейчас убежит от него в темноту и исчезнет навсегда. И другая мысль – что нет, он будет бежать за ней, пока не упадет замертво.

– Аглая! Стой! Вернись!

Но дочка пробежала всего десяток метров, до куста лапчатки. Нагнулась и подобрала под кустом блокнот. Перелистала бегло и положила в карман.

– Ты чего? – доковылял наконец до дочери Елисей.

– Это ее блокнот. Она всегда его с собой носила.

– Тут, наверное, следствие. Надо, наверное, передать пока, – сказал Елисей и тут же подумал, что выглядит сейчас в глазах дочери законопослушным придурком.

Но Аглая просто сказала:

– Нет, пап. Это мне. Мое.

Порыв ветра распластал Глашину юбку, как будто невидимый ребенок потянул за подол куда-то в темноту. Прыснул дождь. Елисей взял дочку под руку, повел к машине, и едва они успели забраться внутрь, как обрушился холодного цвета ливень.

– Только что было лето, – сказала Глаша, – и сразу осень.

– О господи, девочки. – Елисею очень хотелось курить, но дочка не терпела табачного дыма. – Ты можешь как-то выразить свои чувства? – Елисей подумал, что звучит сейчас как олдскульный учебник психологии.

Но Аглае в теперешнем ее состоянии такая манера разговора, кажется, подходила.

– Мне как раз сейчас пришло в голову, что надо нарисовать работу, большую, в человеческий рост, разрезанную пополам, ее портрет, или пейзаж с ней, или, ну, я придумаю, до и после.

Елисей не очень представил себе картину, о которой думает дочка, но сказал наугад:

– А если заглянуть в щель между двумя кусками картины, увидишь смерть.

– Как ты не боишься произносить это слово?

– Слово не страшное, явление страшное.

– Шур, – исказила Аглая английское sure^[3], – но я даже слово не могу.

Они помолчали еще некоторое время, посмотрели, как расплываются в потоках воды на лобовом стекле огни дорожного движения, потом Аглая сказала.

– И знаешь еще что, пап?

– Что?

– Я чувствую не только горе. Я чувствую еще обиду и ревность.

– В смысле?

– Она мне ни слова не сказала про то, что хочет выпилиться. Как она могла мне не сказать ни слова про такое важное?!

– Может, не хотела тебя расстраивать или боялась, что… – Елисей запнулся.

– …что я смогу ее остановить, да? А я не остановила. То есть могла бы, если бы догадалась. Ну, если она боялась, что я догадаюсь. А я не догадалась. И теперь…

– Чувство вины?

– Да, пап. Очень сильное.

– Ты не виновата.

– Я знаю.

– Но все равно?

– Все равно.

Когда они подъехали к дому, дождь еще не закончился. Елисей поднимался с Аглаей в лифте и думал, есть ли у бывшей жены вино. Не купишь ведь уже, ночь, но есть, наверное. И еще думал, что просидит с дочкой столько, сколько ей нужно. Будет разговаривать. А если она уснет, то будет дремать рядом в кресле и слушать, как она дышит во сне. Как сидел в те ночи в ее раннем детстве, когда девочка тяжело болела.

Они вошли в квартиру. Аглая первая, Елисей следом, и он уже по выражению ее спины понял, что приехал ее бойфренд Фома. В общем неплохой парень, но к чему бы придраться? Например, у него идиотская работа, он учится на программиста, но подрабатывает в компании, которая делает электронные мышеловки, а чтобы продвигать их, он все время придумывает мышеловки из самых неподходящих предметов – кастрюль, веревочек, щепочек, снимает их на видео и вешает в «Ютьюб». Еще он уж точно Капитан Очевидность, но если Глаше нравится, то не твое собачье дело, старый дурак.

Аглая прильнула к жениху. Фома, левой рукой обнимая девушку, правую протянул для рукопожатия Елисею:

– Добрый вечер.

Ни хрена себе добрый, подумал Елисей и буркнул:

– Привет.

А Фома продолжал:

– Ну, Аглик, холдон^[4], смерть необратима.

– Спасибо, капитан, – не сдержался Елисей.

– Ты бы правда лучше молчал, Фом, – Аглая стукнула своего бойфренда кулачком в грудь. – Когда ты говоришь, получается один кринж.

Елисей знал это слово. Он коллекционировал сленговую лексику дочки. «Кринж» значило «стыд», «неловкость».

– Что я такого сказал? – Фома развел руками.

– Вот именно. – Аглая обернулась к отцу и улыбнулась: – Ты не думай, пап, я люблю его не за это.

– Я помню про котов, – Елисей пожал плечами.

Пару лет назад, когда роман у Аглаи с Фомой только начинался, Елисей удостоился откровенного разговора с дочерью про любовь. Аглая сказала, что Фома ей очень нравится, но она хотела бы с ним танцевать, а он не танцует. Тогда Елисей предложил выписать на листочке десять качеств, которыми должен, по мнению Аглаи, обладать мужчина ее мечты. Аглая написала: «Веселый, верный, честный, смелый, страстный, умный, добрый, снисходительный, любит котов, умеет танцевать». Елисей заявил, что лучший мужчина, которого она встретит в своей жизни, из этих десяти качеств будет иметь три, не больше. Аглая призадумалась, потом прыснула: «Фома близок к идеалу. У него четыре. Он верный, добрый, снисходительный и любит котов».

Полтора же года назад, когда Елисей забирал Аглаю со школьного выпускного вечера, Фома и вовсе проявил себя героически. В парке Горького, где устраивался выпускной для всех московских школьников, была страшная толпа. Парковку нельзя было найти на километр вокруг. Елисей бросил машину и пешком пошел получать дочь из лап просвещения. Аглае оставалось полтора месяца до восемнадцатилетия, и выдавали ее по паспорту. А совершеннолетний уже Фома в присутствии родителей не нуждался. Аглая стерла ноги выходными туфлями, и Фома нес ее на руках до машины примерно километр. Елисей тогда шагал рядом с ними и думал, что посадил бы дочь на плечи или на закорки: в руках бы не донес.

Теперь Елисей стоял и думал, что этот Капитан Очевидность почему-то является для девочки лучшим утешением в горе, чем он, папа.

Жена предложила поужинать. Елисей согласился. Аглая отказалась.

– Надо поесть, – сказал Елисей.

– Не могу, завтра поем, честно, – и Фоме: – Пойдем, уткнусь в тебя и буду так лежать всю ночь.

Елисей, давясь, поужинал, попрощался с бывшей женой и вышел вон. Он думал, как бы привыкнуть к мысли, что дочке больше не нужно, чтобы папа сидел всю ночь рядом и слушал, как она дышит во сне.

Глава 3

Когда он добрался домой на Ходынку, было почти два часа ночи. Но вечер пятницы. Ирландский паб в его доме еще работал, и Елисею не хотелось напиваться в одиночку. Он толкнул дверь, и в то же мгновение над барной стойкой прогремел колокол.