Безбашенная (СИ) - Рам Янка "Янка-Ra". Страница 51

— Тебе, Ожников, я очень советую подумать, как распорядиться своей долей. Лет через пять я могу ее тоже плавно вывести, не повредив бизнесу. Могу быстрее. Возможно, они тебе потом понадобятся на… лечение.

— Я не знаю… Детей у меня нет, маме уже почти семьдесят. Сердце у нее слабое… не думаю, что она надолго переживет меня. Лечение?… Ну не знаю… Скорее на наркотики.

— И тем, не менее. Если такой вопрос встанет, мы с Крис должны понимать, как распорядиться твоей долей.

— Если я умру внезапно, отдайте деньги маме, если она будет жива. Если — нет. Я тоже все дарю Крис.

— Охренеть, — внутри Крис все застывает и мне кажется она сейчас разревется. — Я прямо счастлива стать вашей наследницей, ребята. Пойду отпраздную.

Молча выходит из кабинета.

— Аронов… можно я пойду посплю? — жалобно ворчит Ожников.

— Иди. Жень, останься…

Когда мы остаемся вдвоем, я поднимаю на него глаза.

— Зачем на этом празднике жизни была нужна я?

— А ты не поняла?

— Думаю, ты счел, что мы — женщины — существа практичные. И если понимаем за что боремся, то готовы потерпеть некоторые неудобства. А кругосветное путешествие — это то, чем меня реально можно соблазнить. И если я захочу иметь придуманное тобой будущее, то гораздо лояльнее буду относиться к твоим закидонам в настоящем.

— У меня получилось?

— Нет.

— Плохо… Потому что я не знаю, что предложить тебе еще.

— Я итак максимально терпелива к твоим закидонам. И совсем не потому, что я хочу чего-то от тебя получить. А просто потому, что ценю другую сторону.

— Я предлагаю тебе совместное будущее, Женя.

— Мужчины обычно делают это с кольцом.

— Ты хочешь замуж?! — взлетают в недоумении его брови.

— Я хочу, чтобы ты не делал необдуманных заявлений. А за те, которые делаешь — отвечал.

— Я отвечаю за свои слова. Для этого мне совершенно не нужны такие атавизмы, как печать в паспорте и кольцо. Разве они что-то гарантируют? Но если нам понадобится эта чертова печать, чтобы я смог вывезти тебя за границу — то так и быть, мы сделаем это в любой момент. Кольцо?… Да прямо сейчас поехали, выберешь.

— Ой, спасибо за одолжение! — ухмыляюсь я.

— Это «да» или «нет»?

— А зачем мне это? Если я вдруг остро захочу уехать за границу, я найду способ сделать это по-другому. Пока что для меня и Россия еще не освоена. Здесь множество притягательного. А ты… ты итак принадлежишь мне. Зачем мне пачкаться о печати, которые ничего не гарантируют?

— Жень. Я сказал сейчас что-то, что тебя обидело? У меня получилось слишком цинично? Я не хотел.

— Меня ничего не обидело. Но и не вдохновило ничего тоже. Твое предложение — невкусное.

— Я предлагаю тебе себя. Это невкусно?

— Ты и так принадлежишь мне.

— Я не собираюсь жить в России, Жень.

— "Тот кто любит, должен разделять участь того, кого любит".

— И именно поэтому я хочу твою участь несколько…

— А можно я тоже пойду посплю, Олег Андреевич?

— Поспи здесь, — кивает он на диван. — Я поработаю.

— Это не входит в мои должностные…

— Я тебя очень прошу. Пожалуйста.

В грудь мне бьет его болезненными чувствами, и они усиливаются с каждой секундой. Ой, хватит… Сил сопротивляться нет. Вчера я все влила в Ожникова.

— Ладно… — падаю я, закрывая глаза. — Разбуди меня через час, пожалуйста.

— Зачем?…

— Там Крис на почту… — вырубает меня. — Пришло письмо… «Агата» приезжают с концертом… они хотят наши услуги.

— Мм… Ты хочешь взяться?

— Очень… Самойловы интересные…

Мой весёлый ангел сегодня не веселый…

И он сидит за столом, уткнувшись лицом в предплечья.

— Борис Олегович, прекращай, — провожу пальцами по его волосам. — Всё будет хорошо.

Родители разводятся.

До сегодняшнего дня пребывал в иллюзии, что живет в самой счастливой семье. А сегодня ему сообщили, что семьи давным-давно нет. И так как он больше не связующее звено, как единственный и горячо любимый обоими сторонами ребенок, то…

И для него как снег на голову. Его картинка мира едет, и он больше не улыбается, молча разглядывая не видящими ничего глазами конец света своей вселенной.

Тискаю его плечи. Не реагирует. Даже тело.

Телефон рядом с ним на столе звонит.

«Папа».

— Послушай, мой ангел, — наклоняюсь я, нежно его обнимая. — Тебе больно и страшно, потому что партнерство и чувства родителей были для тебя платформой безопасности. Теперь они выбили ее из-под твоих ног. Тебе обидно, больно, страшно. Тебе кажется — как они смели? Я бы так никогда не сделал с любимым человеком! Значит, они меня не любят. И друг друга не любят. Значит моя жизнь — враньё!

— Разве это не так?

— Это не так… Два человека берут ответственность за счастье ребенка. Ребенок случается. Они его любят, растят, но в какой-то момент становятся друг для друга не выносимы рядом. Что делать? Вариантов несколько… Первый — имитировать семью. И каждый день чувствовать, что ты изнасилован во имя счастья своего ребенка, что ты не имеешь право жить, любить… и тихо ненавидеть инструмент своего изнасилования — своего супруга. Второй — попытаться сохранить с супругом близкие теплые отношения, разделить заботу и любовь о ребенке, немного перестроив это организационно и быть счастливым. С другим человеком. И не порождать ненависть к бывшему супругу ситуацией безысходности. Как поступить?

— А нельзя просто любить друг друга? Без всякой этой хе*ни?

— Этим чувством нельзя управлять изнутри. Если оно закончилось — ничего не поделать. Дальше только изнасилование во имя чего-нибудь. За что ты на них обиделся? Ты уже у меня взрослый мальчик и должен сейчас перепрыгнуть с родительской платформы безопасности на свою личную. А им вернуть свободу, посмотри на них как равный, а не как тот, за которого они отвечают. Пойми их и прими их решение.

— Я не могу. У меня внутри нет никакой больше платформы.

— Надо строить! И пусть пока не семейную, но свою личную. Там должны быть твои близкие — Я, Немец, мама, папа, тренер твой, девушка в перспективе…

Я знаю, что тренер для него авторитет и близкий человек, как и для Немца.

— Я не хочу ничего строить.

— Это отрицание, первый этап. Это нормально. То, что с тобой сейчас происходит — нормально. Но не зацикливайся. И попробуй пробежать всю цепочку приятия этого травмирующего события без выноса родителей.

— А если мне хочется их выносить?!

— Это покушение на чужую свободу. Представь, что будет, если они пойдут у тебя на поводу и решат не разводиться.

— А что будет? Все хорошо будет!

— Серьезно? Давай, помоделируем… Представь, что я сошла с ума и решила, что… ммм… неплохо бы было нам с тобой замутить. И мы начали встречаться. Нам бы было хорошо?

— Нам бы было отлично, Жень! — грустно ухмыляется он.

— Окей. Нам бы было отлично. Мы бы трахались, тусовались, танцевали… а потом в какой-то момент я бы оказалась беременной.

— Мы бы поженились. Все было бы хорошо и дальше.

— Аха… а дальше самое интересное. Гормональное привыкание к партнеру случается через восемь-восемнадцать месяцев. После этого ты уже не одурманен эндорфинами и начинаешь реально смотреть на того, кто рядом — это раз. А два — ты начинаешь одурманиваться эндорфинами кого-то иного…

— Нет, Жень! Можно быть семьей. Можно никого не пускать внутрь.

— Можно. Но это требует усилий, так? И это требует довольно большого спектра ограничений и лишений радостей жизни. Которые несложно даются, когда внутри есть альтернатива для наполнения. Но вот она заканчивается. Ты меня больше не хочешь, я тебя. Ты вдруг видишь мои все недостатки. А я твои. Их дохрена! Мы начинаем друг друга подпиливать за них. Не работает. Потом поддрачивать агрессивнее. Тоже не работает. Но обидки копятся… находиться вместе неприятно. А также копится неудовлетворенность в том, что исчезло — эндорфинах и гормонах, влюбленности и лёгкости. Вот я тебя обнимаю, и ты порхаешь внутри. Тебе классно, ты счастлив. Если тебя обнимет Машенька с нашей параллели, ты не чувствуешь ничего, она тебя раздражает. Когда твои эндорфины прекратят выделяться на меня, я тоже начну тебя раздражать. Но в браке обнимать других — табу. Всё. Никаких больше порханий в груди и горячего секса, от которого кружится голова. Только унылое соитие иногда для снятия напряжения. И с каждым разом все сложнее понимать, почему ты должен быть обделен чувствами, чтобы сохранить то, что внутри. Но там детеныш, окей! И люди терпят. А потом детеныш вдруг становятся взрослым и уходит наслаждаться своей жизнью. Ты же наслаждаешься, да? И остаются двое… Между ними давно нет ничего. И у них остается лет десять, ну может пятнадцать на то, чтобы побыть мужчиной или женщиной. Предыдущие двадцать-пятнадцать были отданы в дар ребенку (неблагодарному, как оказывается и не способному на ответный подвиг). Десять лет — это так мало! Но потом уже всё, их тела изменятся так, что радости это будет приносить мало или не станет приносить совсем. Они не имеют право? Должны терпеть дальше друг друга и отказывать себе в чувствах? Просто потому, что один эгоистичный инфантильный молодой мужчина считает, что так он будет чувствовать себя более комфортно?! Дай родителям подышать! Они дали тебе надежное счастливое детство. Они никуда не исчезают! И также тебя любят. Тебе жалко им счастья? Твой психологический комфорт важнее?