Мешок с костями - Кинг Стивен. Страница 104

Я надеялся, что уже выбрал причитающуюся на этот день квоту неприятных сюрпризов, но, как скоро выяснилось, ошибся.

— Извините, пришлось закруглять другой разговор, — донесся из динамиков «шеви» елейный, как и положено адвокату, голос Джона. Я мог поклясться, что в момент записи его бледные колени не торчали у всех на виду.

Послышался хрипловатый, прокуренный смешок. У меня скрутило желудок. Я вспомнил, как впервые увидел ее у «Бара заходящего солнца», в черных шортах и черном цельном купальнике. И выглядела она как беженка из клиники, где лечат голодом.

— Вы хотите сказать, что вам понадобилось время на включение магнитофона? — уточнила она, и я вспомнил, как начал меняться цвет воды, когда она угодила мне камнем в затылок. Со светло-оранжевого на темно-красный. Вот тогда я первый раз глотнул озерной воды. — Я не возражаю. Записывайте, если хотите.

Джон наклонился вперед, вытащил кассету.

— Слушать это совсем не обязательно. Ничего особо интересного там нет. Я думал, вы похихикаете над ее болтовней, но на вас лица нет. Может, мне сесть за руль? Вы побледнели как гребаный мел.

— Я вас довезу. Поставьте кассету. А потом я расскажу вам о том, что приключилось со мной в прошлую пятницу, при условии, что это останется между нами. Им знать не обязательно. — Я мотнул головой в сторону «алтимы». — Мэтти тоже. Особенно Мэтти.

Он поднес кассету к магнитоле, взглянул на меня:

— А надо ли?

— Да. Побледнел я от неожиданности. Не ожидал услышать ее голос. Господи, качество воспроизведения превосходное.

— В юридической фирме «Эвери, Маклейн и Бернстайн» все высшего качества. Между прочим, у нас разработана очень строгая инструкция, четко регламентирующая, что можно записывать на пленку, а чего — нельзя. Если у вас возник такой вопрос.

— Не возник. Как я понимаю, эти записи никоим образом нельзя представить суду в виде вещественных доказательств.

— В некоторых, очень редких случаях судьи на это идут, но записи мы делаем для другого. Четыре года назад, когда меня только взяли на работу, такая вот пленка спасла человеку жизнь. Спасибо Программе защиты свидетелей [128]. Теперь он живет в другом городе и под другой фамилией.

— Ставьте кассету.

Он поставил, нажал клавишу «Пуск».

Джон, радостно улыбаясь, повернулся ко мне:

— Вы слышали, как она это произнесла? Она пытается скрыть свою ненависть, а может, и зависть, но не может. Ее просто выворачивает наизнанку.

Голос Джона долетал откуда-то издалека. Последние слова Уитмор («писателя, своего трахалыцика») вогнали меня в транс. Мне вспомнились другие слова, произнесенные ею на берегу озера: Мы хотим посмотреть, как долго ты продержишься на плаву.

Мне. Она говорила обо мне. И тут до меня дошло: она говорила со мной. Ее тело, возможно, находилось за тысячу миль, но голос и злая душа обретались в салоне «шеви».

И воля Макса Дивоура. Не то бессмысленное дерьмо, что его адвокаты записали на бумажках, а его истинная воля. Старикан умер, это точно, но даже в смерти он по-прежнему пытался заполучить опеку над ребенком.

Твоя шлюха сосет?

Впервые в ее голосе зазвучала злость, она уже не говорила, а каркала.

Щелчок, гудки отбоя, механический голос:

Джон нажал клавишу «Eject», кассета выскочила из магнитолы, он убрал ее в брифкейс.

— Я бросил трубку. — Он словно рассказывал мне о своем первом прыжке с парашютом. — Бросил, и все. Она рассвирепела, правда? Я ее здорово разозлил?

— Да, конечно. — Я знал, что он хочет услышать от меня именно это, хотя придерживался иного мнения. Разозлил — да, но чтобы сильно — едва ли. Потому что своей цели она добилась. Роджетт позвонила, чтобы поговорить со мной. Сказать, что она обо мне думает. Напомнить, каково плыть с разбитой головой. Напугать меня. И ей это удалось.

— На какой вопрос вы не ответили? — полюбопытствовал Джон.

— Я не знаю, что она имела в виду, но я могу сказать, почему побледнел, услышав ее голос. Если вы будете держать язык за зубами и захотите послушать.

— Ехать нам еще восемнадцать миль. Выкладывайте.

Я рассказал ему о вечере пятницы. Разумеется, о видениях не упомянул, ограничился Майклом Нунэном, который решил на закате дня прогуляться по Улице. Стоял у березы, склонившейся над озером, наблюдал, как солнце закатывается за горы, и тут появились они. Начиная с того момента, когда Дивоур двинул на меня инвалидное кресло, и заканчивая той минутой, когда я ступил на твердую землю, я придерживался истины, практически ничего не прибавив и не убавив.

И когда я закончил рассказ, Джон продолжал молчать. Так что нетрудно представить себе, какое впечатление произвело на него случившееся. Обычно он болтал без умолку.

— Так что? — спросил я. — Комментарии? Вопросы?

— Поднимите волосы, чтобы я мог посмотреть, что у вас за ухом.

Я подчинился, и его глазам открылся большой кусок пластыря и синяк. Джон наклонился ко мне, чтобы получше рассмотреть боевую рану.

— Священное дерьмо! — вырвалось у него. Теперь прошла моя очередь помолчать.

— Эти старикашки едва вас не утопили.

Я продолжал молчать.

— Они пытались утопить вас за то, что вы помогли Мэтти.

Что я мог на это сказать?

— И вы никуда не заявили?

— Хотел, — признался я, — но потом сообразил, что выставлю себя в дурном свете. Широкая общественность сочтет меня плаксой и нытиком. И уж конечно, лгуном.

— А что может знать Осгуд?

— Насчет того, что они едва не утопили меня? Ничего. Он — посыльный, ничего больше.