153 самоубийцы - Лагин Лазарь Иосифович. Страница 27

Во всяком случае, принц Оливер Джигу-браху, отправившийся через океан для переговоров о присылке на архипелаг помощи людьми и оружием, начал свою речь на обеде, посвященном борьбе в защиту малых наций, следующими словами:

– Народ Джигубрахии – малый народ. Он насчитывает всего около двадцати тысяч человек…

Таким образом, как следует из приведенного выше августейшего высказывания, за двадцать восемь лет, прошедших с того дня, как на архипелаге Блаженного Нонсенса обосновалась фирма «Урия Свитмёрдер и сыновья», убито и съедено три четверти его населения. В районах, на которые после двухмесячного перерыва снова распространяется власть концессии и короля Джигу-браху Первого, восстановлена и бесперебойно действует «лесосека № 8», и есть все основания предполагать, что, если Томас Кру не победит, последней четверти населения островов недолго осталось существовать на земле.

Фирму «Урия Свитмёрдер и сыновья» это меньше всего беспокоит. Дешевых рабочих на ее век хватит. Уже принято соответствующими властями решение о переселении на архипелаг первой партии «перемещенных лиц» численностью около одиннадцати тысяч. Для них уже строятся подданными короля Джигу-браху Первого бараки в районах действия малярийных станций. Вслед за первой партией последует вторая в составе шести тысяч андерсовцев. Из них будут, в частности, сформированы и отряды для ликвидации «коммунистических банд Кру», в которых нет и в которых никто и никогда даже и не видывал коммунистов.

На днях подписано соглашение о сдаче этого архипелага в аренду заокеанской Державе сроком на девяносто девять лет для организации на нем военно-морской базы…

Вот и все, что автор этих строк мог рассказать о ходе цивилизации архипелага Блаженного Нонсенса и о роли в этом столь далеко зашедшем процессе знаменитой фирмы «Урия Свитмёрдер и сыновья». Когда Томас Кру победит (а его победа несомненна, ибо люди, борющиеся за самое свое существование, непобедимы), мы сможем сообщить дальнейшие подробности о героических боях на архипелаге, который был на три четверти обглодан поступательным движением «западной цивилизации», но все же воспрянул к жизни и будет жить.

Самообольщение Иова Стротта

Вот почему слава о «Парадизе» прогремела по всей стране.

Конечно, дело не в его особенных, каких-то из ряда вон выходящих достоинствах. Хотя ресторан этот в высшей степени шикарный: в него пускают только во фраках и вечерних платьях. А это уже кое-что значит!

«Парадиз» вырастает перед вами, лишь только вы начинаете подыматься из военного порта в город. Он расположен на высоком холме, в лучшей части города, как раз напротив Восточного парка. Весь из стекла, он светится на фоне пурпурного заката, как хрустальный фонарь из волшебной сказки.

И все же «Парадиз» остался бы заурядным первоклассным рестораном, если бы не так давно его владелец Иов Стротт не вызвал к себе старшего официанта Друда для очень важного разговора.

– Мне очень грустно, Друд, – сказал он, – но мне приходится просить вас передать своим коллегам официантам, что с будущей недели я вынужден снизить заработную плату на двадцать процентов.

Друд попросил полчаса времени, чтобы посоветоваться с официантами. Но он вернулся значительно раньше и заявил:

– В таком случае мы будем бастовать.

– Вы самообольщаетесь, дорогой Друд, – усмехнулся Стротт. – Вы забываете, что в городе имеется по крайней мере полтора десятки тысяч людей, которые с удовольствием заменят вас в ресторане. Ну вот, скажите сами, сколько, по вашим сведениям, безработных в нашем городе?

– Что-то около девятнадцати тысяч человек, – ответил Друд без особенного удовольствия.

– Ну вот, ведите, дружище! – говорит тут сладчайшим голосом Стротт. – А вы собираетесь бастовать. И это, не имея за душой ровным счетом ничего, кроме фрачной пары.

Но Друд сказал, что уступить – значит согласиться на полуголодное существование, и ушел. И вместе с ним ушли и остальные двадцать девять официантов, и ресторан пришлось закрыть, хотя не было еще и двенадцати часов ночи, потому что некому стало обслуживать его тридцать столиков. Это был весьма респектабельный кабак, и каждый столик для удобства клиентов обслуживался особым официантом. Вызывать молодцов из «Технической помощи» было уже поздно. Пришлось извиниться перед клиентами и закрыть ресторан.

Отсюда и начинается история знаменитых чаепитий в «Парадизе», и это будет одновременно историей о том, как Иов Стротт получил на всю жизнь нервный тик, в чем вы можете сами удостовериться, если заведете с ним хоть на две минутки разговор о забастовках. Правда, врачи говорят Стротту, что они его вылечат, но какой врач будет говорить невыгодную ему правду богатому пациенту!

В одном нельзя отказать штрейкбрехерам из «Технической помощи» – они были на редкость аккуратны. Ровно к трем часам, к открытию «Парадиза», тридцать малопочтенных молодцов в безукоризненных фрачных парах стояли у буфетной стойки в ожидании посетителей. В три часа открылся ресторан, а в пять минут четвертого все тридцать столиков уже были заняты. Тридцать чисто выбритых джентльменов во фраках расселись за тридцатью столиками со своими тридцатью ламами в белых вечерних платьях.

К десяти минутам четвертого к ресторану подкатил сам мистер Стротт. Он никогда так рано не приезжал, но сегодня ему как-то не сиделось дома. Он осведомился у швейцара (так ему не терпелось);

– Ну, как дела, Айк?

– Полным-полно, – ответил швейцар. – Все тридцать столиков как один.

Стротт быстро проследовал в зал. Ему показалось невероятным, чтобы за десять минут ресторан мог наполниться клиентами, но он удостоверился, что швейцар нисколько не преувеличивал. Все столики были заняты. Тридцать джентльменов и тридцать леди с мелодичным звоном помешивали сахар в шестидесяти стаканах чая.

Будь мистер Стротт хоть несколько менее возбужден, он сообразил бы надеть очки. Тогда он обнаружил бы кое-что интересное и не столь уж утешительное. Но панорама зала, открывшаяся его невооруженному близорукому взгляду, доставила ему самое высокое удовлетворение.

Он проследовал к себе в кабинет и некоторое время предавался приятным размышлениям. Он попытался представить себе, каково сейчас Друду и его двадцати девяти коллегам, и остался при весьма утешительном выводе, что им сейчас плохо, очень даже плохо. Ему было интересно, на какой день они придут с повинной, а в том, что они обязательно придут с повинной, он сейчас уже нисколько не сомневался.

И вдруг в кабинет вваливается метрдотель О’Флаган – довольно подлая личность и отчаянный холуй.

– Хозяин, – говорит О’Флаган, – мне сдается, что вы не раскусили, что происходит! Вы видите, что делается в зале?

И он повел Иова Стротта вниз, к столикам, и Иов Стротт увидел, что все тридцать столиков заняты его бастующими официантами и их дамами. А за первым столиком, тем, который у круглого углового окна, сидел сам Ральф Друд со своей супругой и важно читал газету. Перед ними стояли чуть пригубленные стаканы уже порядком остывшего чая. И за всеми остальными столиками тоже сидели за нетронутыми стаканами остывшего чая и тоже читали газеты. А их дамы перелистывали журналы…

И так продолжалось до четырех часов ночи, когда пришло время закрывать ресторан. За это время много раз, ровно столько, сколько полагалось по контракту, играл оркестр, и каждый раз официанты приглашали своих дам танцевать. А потанцевав, они снова садились за столики, еле прихлебывали из своих стаканов и снова принимались за газеты и журналы.

Приходили завсегдатаи «Парадиза» и уходили ни с чем: свободных столиков не было.

Стротт, конечно, осатанел от злобы. Он хотел звонить в полицию, чтобы ему очистили ресторан от забастовщиков, но О’Флаган сказал, что из этого дела ничего не выйдет, потому что все они ведут себя вполне прилично, а любой клиент имеет право заказывать, что его душе угодно, и пить стакан чая столько времени, сколько ему заблагорассудится. И вообще, если придет полиция, то получится драка, скандал, черт знает что. В этом не было бы ничего страшного для какой-нибудь фабрики или шахты, но в респектабельном ресторане мордобой и кровопролитие!.. Нет, на его – О’Флагана – взгляд, это не выход. Другое дело, если бы забастовщики выставили пикеты. Пикетчиков можно разогнать, избить, арестовать, все что угодно, потому что это происходило бы на улице. Но официанты как нарочно не выставили пикетов.