Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй. Страница 2

— Я не большая и не хочу быть большой. А если меня считают большой оттого, что у меня коса под гребенкой, так вот же! — и Джо, выдернув из волос гребенку, стряхнула с головы каштановую гриву. — Я буду до двадцати лет заплетать две косы и носить их распущенными. Мне противно подумать, что я выросту, сделаюсь «мисс Марч», буду носить длинные платья и держаться, как китайская кукла. Довольно с меня и того, что я родилась девчонкой, когда мне так нравятся манеры, игры и занятия мальчиков. Я никогда, никогда не утешусь, что я не мальчик. Вот и теперь: я так и полетела бы на войну, к папа́, а вместо того должна сидеть здесь и вязать чулки, как дряхлая старушонка, и, говоря это, Джо так энергически тряхнула чулком, который вязала, что иглы защелкали, как кастаньеты, и клубок покатился по полу.

— Бедняжка! Но что же делать? Утешься, по крайней мере, тем, что ты переделала свое имя в мужское, и, когда мы играем, то всегда бываешь нашим братом, — утешала Бетси, поглаживая рукой буйную головку, прижавшуюся к ее коленам; а руки Бетси хотя и мыли посуду, но умели приласкать необыкновенно нежно.

— А вот ты, Эмми, так уже чересчур жеманна, — обратилась Мегги к другой сестре. — Теперь твое важничанье только уморительно, но если ты не переменишься до тех пор, пока станешь большая, то будешь казаться смешна, как гусыня. Мне нравятся хорошие манеры и желание изящно выражаться; но ты пересаливаешь и высокопарные фразы твои еще смешнее ухарских замашек Джо.

— Если Джо — сорванец, а Эмми — гусыня, то что же я-то такое, позволь спросить? — вмешалась Бетси, всегда готовая намотать себе на ус нотацию, прочитанную другим.

— Ты душка — вот что! — с жаром сказала Мегги, которой в этом случае никто не противоречил, потому что «мышка» — как звали домашние Бетси — была любимицей всего семейства.

Юных читателей, конечно, интересует наружность наших героинь, а потому, чтоб описать ее, мы воспользуемся той минутой, когда все четыре сестры сидят за рукодельем у камелька в то время, как огонь в нем весело потрескивает, а на дворе тихо падает декабрьский снег. Комната, в которой мы застаем их, уютна, несмотря на то, что в ней слишком много старой мебели и полинялый ковер на полу, но несколько хороших картин на стенах, этажерки со множеством книг и окна, уставленные месячными розанами и Маргаритами в полном цвету, придают всему вид домовитости и довольства.

Но пора перейти к портретам четырех сестер. Старшей, Маргарите, шестнадцать лет. Это очень хорошенькая, полненькая девушка, с большими глазами, густой и мягкой темной косой, с красивым ртом и белыми пухленькими руками, которыми она немножко щеголяет. Пятнадцатилетняя Жозефина (прозванная Джо) высокая, худощавая и смуглая, сильно напоминает цыпленка. Она не знает, что делать со своими длинными руками и ногами, которые всегда как-то мешают ей. Решительный рот, комический нос, быстрые серые глаза, от внимания которых, кажется, ничто не ускользает, — глаза, полные выражения, то мрачные, то веселые, то задумчивые, — вот главные черты этого лица. Единственную неоспоримую красоту Джо составляют ее густые, длинные каштановые волосы, но она подпрятывает их небрежно под сетку или подкалывает их гребенкой, чтоб они не мешали ей. Круглые плечи, большие руки и ноги и как-то особенно разлетающееся на ходу платье придают ей вид неуклюжего подростка, неохотно переходящего из возраста девочки в возраст женщины.

Елизавета, или Бетси, как все зовут её, — застенчивая и розовая тринадцатилетняя девочка, с шелковистыми кудрями, светлыми глазками, мягким голоском и кротким, спокойным выражением лица. Отец зовет ее «Тихочкой», и это прозвище как нельзя более идет к ней. Бетси живет в каком-то отдельном мирке, из которого выходит только к тем немногим, к кому питает особенную любовь и доверие.

Эмми, хотя и младшая из сестер, но весьма значительная особа, по крайней мере в ее собственном мнении. Это настоящая «дева севера», голубоокая, с длинными светло-русыми кудрями, белая и стройная. Эмми усердно подражает манерам светских дам.

Что же касается характеров четырех сестер, то они обрисуются в нашем рассказе.

Пробило шесть часов. Бетси прислонила к каминной решетке пару туфель, чтоб согреть их, и, казалось, вид этих изношенных туфель произвел на девушек хорошее впечатление: он напомнил им о скором возвращении домой их матери. Сестры встрепенулись; Мегги перестала читать мораль и засветила лампу; Эмми, не заставляя просить себя, встала со спокойного кресла, на котором сидела, а Джо, забыв усталость, взяла башмаки и стала нагревать их со всех сторон перед огнем.

— Туфли-то совсем износились. Надо бы купить маме новую пару.

— Не купить ли мне, на мой доллар? — вызвалась Бетси.

— Нет, я куплю! — перебила Эмми.

— Мне следует купить, потому что я старшая, — начала было Мегги, но Джо решительно объявила:

— Я теперь, пока папы нет дома, играю роль мужчины в семействе, значит на моей обязанности и покупать туфли маме; папа, уезжая, поручил мне заботиться о ней.

— Знаете ли что? — вмешалась Бетси. — Вместо того, чтобы покупать что-нибудь для себя к Рождеству, купим каждая по подарку маме.

— Вот это дело! Как есть душка, эта Бетси! Но что же мы купим? — спросила Джо.

Девочки призадумались. Мегги первая прервала молчание, взглянув на свои хорошенькие ручки:

— Я подарю ей хорошую пару перчаток.

— Башмаки лучше всего; но крепкие, солдатские башмаки, — решила Джо.

— Я беру на свою долю носовые платки и сама обрублю их, — сказала Бетси.

— А я куплю флакон одеколона. Мама охотница до него, и к тому же он не дорог; у меня таким манером еще останутся деньги для себя самой, — рассудила Эмми.

— Как же мы поднесем ей все это? — спросила Мегги.

— Очень просто: положим все на стол, призовем ее и посмотрим, как она будет, развертывать один пакет за другим, вот так, как делает каждая из нас в день своего рожденья, — сказала Джо.

— И я всегда конфужусь, когда приходит моя очередь. Подарки ваши я очень люблю, и поздравления тоже, но мне всегда хочется провалиться сквозь землю, когда на меня все смотрят, — сказала Бетси, поджаривая у камина хлеб к чаю и свое лицо вместе с ним.

— Сделаем маме сюрприз: пускай она думает, что мы покупаем все это для себя. Завтра мы все это устроим; не так ли, Мегги? А наш спектакль? Ведь нам еще многое остается приготовить к нему; святки-то близко, — прибавила Джо, маршируя по комнате с заложенными назад руками.

— Я в последний раз буду участвовать в ваших затеях, я уже слишком стара для них, — объявила Мегги; хотя шаловливые святочные удовольствия забавляли ее ни чуть не меньше, чем других сестер.

— Полно, пожалуйста, ты наша лучшая актриса. Кто же будет представлять королев, если ты сойдешь со сцены? Кто будет краше тебя в белом платье, с распущенными волосами? Кто будет с таким достоинством носить корону из золотой бумаги? — увещевала Джо. — Однако ведь нам надо сделать репетицию. Эмми, повтори-ка сцену обморока, а не то ты опять будешь приседать.

— Иначе не могу. Я не видала, как падают в обморок, а брякнуться, как ты показываешь, и насадить себе синяков, я вовсе не желаю. Если мне удастся полегоньку опуститься на пол, тогда я упаду, а не удастся, так опущусь пограциознее в кресло.

— Это когда Гуго подскочит к тебе с пистолетом? — напомнила Джо.

— Ну да, — отрубила Эмми, которая вовсе не была одарена драматическим талантом и играла на этот раз героиню только потому, что была маленькая и герою удобно было уносить ее со сцены, когда она падает в обморок.

— Смотри на меня: размахни вот так руками, пошатнись и падай, как сноп, с криком: «Родриго, спаси меня!» патетически изобразила Джо.

Эмми, стараясь подражать ей, оттопыривала руки и качалась, как маятник, не решаясь упасть, из боязни ушибиться; при этом она взвизгивала так, что скорее можно было подумать, что она укололась булавкой, чем предположить, что ее заставляет кричать смертельная опасность и страх.